ГЛАВА 3.

ВСТРЕЧИ НЕОЖИДАННЫЕ И ДОЛГОЖДАННЫЕ.

- Нам ничего не известно об этой киевской встрече, граф.
- Но князь лично рассказывал мне о ней.
- Допустим, что встреча эта имело место. Но какое отношение имеет к ней наше общество?
- Полковник Пестель утверждал, что вы объединили ваши манифесты…
- Пестель может утверждать, что ему угодно! – повысил голос Оболенский. – Как говаривал в своё время Рабле, l’ appétit vient en mangeant (аппетит приходит во время еды) . Сейчас вы хотите свою Речь Посполитую в границах 1772 года. А кто знает, что будет завтра? Потребуете Смоленск и Крым?
Браницкий вспыхнул. Что себе позволяет этот москаль?
- Уж не хотите ли вы сказать, князь, - вскинул он подбородок, - что народ мой не достоин иметь своего государства?
- Я лишь хочу сказать, что будет недостойно нас, если мы так легко отдадим то, что добыто кровью наших отцов.
- В таком случае не вижу смысла далее отнимать ваше драгоценное время. Честь имею!
Граф Юзеф вышел на улицу. Пронизывающий ветер швырял в лицо колючий снег. Небо затянуто свинцовыми тучами, словно Господь накрыл столицу империи серым одеялом.
И принесла меня нелёгкая в это холодный город, – с досадой думал он, кутаясь в тёплый плащ и надвигая поглубже треуголку. Хромающей походкой Браницкий отправился к Казанской площади, неподалёку от которой он остановился в доме графа Флеминга.
От стены противоположного дома отделились две фигуры, одетые как мастеровые и двинулись следом.
Князь Евгений задвинул тяжёлую оконную портьеру, чётким шагом военного пересёк гостиную, и открыл дверь, за которой была маленькая комната.
За зелёным ломберным столиком сидели двое, и вяло перебрасывались в штос.
- Кондрат, похоже, у нашего польского друга неприятности, - обратился Оболенский к шатену в партикулярном платье.
- Да полноте вам, князь, - Рылеев швырнул карты на зелёное сукно.
- Да, но я видел, как за графом следили двое.
- Думаете, кто-то из ведомства старика Ланского ? Так при нём полицейский департамент превращается в богадельню. Не забивайте голову, пусть лях выпутывается сам. Лучше составьте нам компанию.

- Ваше благородие, уйдёт! Кажись, заметил! Вона, в проулок свернул!
- Ты давай, Семён тыл ему блюди, а я наперерез через двор. Там калиточка всегда открыта.
Двое, шедших за Браницким разделились. Один бросился следом, второй, сильно прихрамывая, свернул направо.
А вот и калитка на той стороне переулка. Хромоногий бросился к ней, стук каблуков офицерских сапог по брусчатке гулко прозвучал в ночи. И тут из-за поворота вылетел всадник. У хромого на мгновение мелькнула мысль, что это был один из четырёх всадников Апокалипсиса. Громкое ржание вставшего на дыбы коня, зычный голос:
- Стоять Маркиз!
Но орловский рысак всё же задел мощной грудью пешехода, которого отбросила на пару саженей.
Степан Петрович соскочил с коня и бросился к лежавшему на мостовой.
- Любезный, ты живой?
Полная луна вышла из-за тучи и осветила сцену дорожного происшествия.
- Бог мой! Вадим Сергеевич, это вы?
Лежавший открыл глаза.
- Степан Петрович?
- Вы целы?
- Кажется, да.
Снегирёв с трудом поднялся. Стрешнев крепко обнял его.
- В последнюю нашу встречу, вы выглядели несравненно хуже. Что за маскарад?
Чуть отстранившись, держа боевого товарища за плечи, он оглядел грубое платье.
- Прошу меня извинить, - Вадим Сергеевич с трудом освободился от объятий, - но вынужден спешить. Служба-с!
Бедняга, подумал Стрешнев, глядя, как сильно хромающий Снегирёв заторопился к железной калитке. Эка его покорёжило!
- Где я могу найти вас, Снегирёв? – крикнул вдогонку.
- В доме с шестью лошадьми, - не оборачиваясь, ответил Вадим Сергеевич. – Впрочем, я сам найду вас.
Вот тебе и бедняга! При Главном штабе состоит, небось, и в чинах поднялся.
- Ну что, шельма, - потрепал Стрешнев по загривку своего коня, - чуть не задавил моего боевого товарища.
Маркиз возмущённо всхрапнул. Мол, чуть, не считается.
Снегирёв между тем быстро, насколько позволяла изувеченная нога, пересёк двор, но выход на улицу через арку оказался перекрыт чугунными воротами. А ведь три дня назад их ещё не было! Пришлось возвращаться.
Когда он добрался, наконец, до проулка, куда десять минут назад свернул преследуемый, то увидел, что Семён вступил в схватку с тремя громилами. Злодеи прижали его к стене, двое схватили за руки, а третий уже доставал из голенища нож.
Совсем тати распоясались, ходить по столичным улицам стало опасно, подумал Вадим Сергеевич, взводя курки своего двуствольного пистолета.
- Охолонитесь, черти!
Человек с ножом обернулся на крик. На его грубом лице играла плотоядная улыбка. Он подкинул нож, ловко перехватил его за лезвие и замахнулся для броска. Снегирёв выстрелил, целя в широкую грудь. Вор рухнул на мостовую.
Семён двинул коленом одного из нападавших в причинное место, дал второму подножку. Навалился сверху, выкручивая руки.
Вскоре всё было кончено. Мертвяк и двое поверженных татей лежали на обледенелой мостовой. Над ними стоял Снегирёв с пистолетом в руке, пока его подчинённый бегал за помощью. Через несколько минут Семён вернулся с тремя караульными.
- Этих двоих в арестантскую. Ну, а этому телега надобна, до мертвецкой довезти.
- Ваше благородие, - докладывал Семён, когда возвращались, - я нашего шпыёна не упустил. Идёмте, покажу особнячок, куда он юркнул.
И он повёл Вадима Сергеевича к Казанской площади.
Степан Петрович меж тем носился по ночным улицам на своём рысаке, распугивая редких прохожих. Встреча с боевым товарищем через пять минут вылетела из его головы, вытесненная мыслями о Марии-Агнессе.
Дома его ждала записка. Дрожа от нетерпения, он развернул листок и стал жадно вчитываться в строки.
«Через три дня Волконские дают бал. Поговаривают, будет весело. Не упустите свой шанс, Стефан».
Три предложения, написанные изящным округлым почерком на безупречном французском, без подписи. Он поднёс бумагу к лицу. От знакомого запаха закружилась голова.
Следующие три дня показались Степану Петровичу тремя годами. Время тянулось подобно густой смоле.
В означенный день он прибыл в особняк в Графском переулке одним из первых. С час бесцельно бродил по залам, осушил в буфете пару бокалов Клико, постоял у карточного стола, вежливо отказав двум гвардейцам составить компанию в вист. Съезжались гости, бальная зала заполнялась блеском и мишурой платьев и мундиров. Мария всё не появлялась.
- Степан Петрович, - услышал он негромкий голос.
Стрешнев обернулся. Бог ты мой! Перед ним стоял Снегирёв в двубортном мундире штабс-капитана. Рисунок на воротнике указывал на принадлежность к Генеральному штабу, а парчовый эполет к гвардии.
- В последнюю нашу встречу, вы выглядели несравненно хуже.
- Вы мне говорили об этом третьего дня, - улыбнулся Вадим Сергеевич. – Значит, с каждой нашей встречей я становлюсь всё лучше?
- Был бы девицей, непременно влюбился! – Стрешнев крепко пожал ему руку.
Они присели в углу огромной залы, причём Степан Петрович сел лицом к входу, чтобы не пропустить маркизу, если она появится.
- Рассказывайте, штабс-капитан, как вам удалось вырваться от Сурхай-хана.
- Сначала хотелось бы послушать вашу историю.
А ведь он изменился, подумал Стрешнев. Взгляд цепкий, как у жандарма. Да и что, собственно он знал о Снегирёве? Храбрый офицер, надёжный в бою – вот и всё. Вместе-то всего неделю были. Зато какую! За год так человека не узнаешь.
Степан Петрович рассказал о своей персидской одиссее, как мог кратко, опуская подробности. Снегирёв слушал внимательно, не отрывая взгляда от лица рассказчика. От него не ускользнули нетерпеливые взгляды, которые Стрешнев бросал время от времени на входную дверь бальной залы.
- Ждёте кого, господин подполковник?
- С чего вы взяли? – Степан Петрович покраснел, как юноша.
- У вас в груди стрела торчит, - грустно улыбнулся штабс-капитан.
- На Кавказе вы не были столь проницательны.
- Я за эти четыре года пережил такое, что иные и за всю жизнь не испытывают. Кстати, спасибо, что тогда в яме обработали мою рану. Дохтур мне позднее сказывал, что ещё немного и заражения крови было бы не избежать.
- Как вам удалось выжить?
- Горцы Чераг взять не смогли, а тут слух пошёл, что сам Ермолов с войском спешит на выручку. Запаниковали абреки! Один лезгин за меня выкуп получить хотел, а тут бежать им надо. Он сверху на меня смотрит, щерится, будто волк. Потом из карамультука своего прицелился. Ну, всё, думаю, отвоевался! Стал я Богу молиться. А лезгин этот стреляет мне в ногу. Всю коленку раздробил, басурман проклятый! Ногу даже потом хотели оттяпать, но с Божьей помощью отстоял. Вот только хромать теперь буду до конца дней. Как не крути, а к строю не годен.
- Грех жаловаться, Вадим Сергеевич! Штаб Гвардейского корпуса тоже не плох.
- Это со стороны, Степан Петрович. Служба моя среди вашего брата, строевика, малопочтенная.
- Почему же?
- Думаете, я штабной работой занимаюсь? Ошибаетесь! Вы, вон, слава Богу, целы-здоровы, опять в гвардейских кирасирах, в чинах прибавили…
- Да полноте вам, штабс-капитан! Вы Отечеству славно послужили, а что так вышло, на всё Божья воля.
- Да я не жалуюсь. Давайте, за встречу!
Они чокнулись бокалами с шампанским.
- И чем же малопочтенным можно заниматься в Гвардейском штабе? – после некоторого молчания спросил Стрешнев.
- Помните, три года назад в Семёновском полку случилось возмущение?
- Ещё бы! Скверная история, произошедшая по вине негодяя Шварца. Солдат жалко.
- Да, солдатушек жалко. Они свою преданность царю и Отечеству кровью доказали. Но сам факт открытого неповиновения в войсках, да ещё не простых вызвал у государя тревогу. И тогда у Александра Христофорыча родилась идея.
Снегирёв взглянул на Стрешнева, словно пребывая в сомнении; стоит ли посвящать его в дела Штаба Гвардейского корпуса?
- Мы с вами, Степан Петрович, прошли огонь и воду, вы для меня образец храбрости и честности…
- Оставьте ваши дифирамбы, Вадим Сергеевич! Если идея Бенкендорфа – тайна за семью печатями, пусть таковой и останется.
- Ну почему же? Об этом в армии знают, вот только отношение господ офицеров неоднозначное. Я говорю о создании при Корпусе тайной полиции, в коей имею честь служить. Да, да, именно имею честь, несмотря на то, что называют нас и опричниками, и сатрапами, а, то и ещё похлеще.
- Прошу вас, успокойтесь. Право, место службы не имеет значения. Все наши дурные и хорошие поступки идут вот отсюда, - Стрешнев приложил ладонь к левой стороне груди. Вспомните того же Шварца. Как должность-то звучала – командир Семёновского лейб-гвардии Его Величества полка! А человечишко, прямо скажем, дрянной оказался.
- Вы несправедливы к Григорию Ефимовичу. Он – храбрый офицер, с шестнадцати лет в боях, предан Отечеству. Самодурства, конечно, у него не отнять…
Тут грянул полонез, и за танцующими Стрешневу перестал быть виден вход. Степан Петрович заволновался, принялся, как гусак вытягивать шею. Снегирёв не удержался от улыбки, которую, однако, спрятал за мнимым покашливанием.
- Не ждите её так скоро, - произнёс он. – Появится не ранее десяти часов.
- Вы о ком? – недоумённо спросил Степан Петрович.
- О жене маркиза де Шанкра. Вы ведь её ждёте?
- Ну, знаете ли…
- Вот за это нас и не любят, - с лёгкой грустью улыбнулся Снегирёв.
- Тайная полиция следит за маркизой?
- Не совсем за маркизой. Вы слышали о тайном обществе «Союз благоденствия»?
- Слухи ходят. А значит, не такое уж оно и тайное.
- Бенкендорф два года назад представлял о нём записку Государю. Этакая доморощенная масонская ложа. Сочиняют конституцию, грезят о республике. Честно говоря, не совсем безобидные господа. Подобные мечтания всегда заканчиваются плохо.
- Думаю, не стоит преувеличивать. Но причём здесь маркиза?
- Она находится сейчас в доме графа Флеминга. А там уже с неделю живёт прибывший из Варшавы член общества польских патриотов. А причём тут Союз, спросите вы? В ту ночь, когда вы чуть не задавили меня своим Буцефалом, я преследовал поляка, который вышел от князя Оболенского.
- Что, князь Евгений…
- Да, да, Степан Петрович! В председателях, между прочим, ходит.
- А опишите-ка мне этого сармата.
- Лица я не видел. Но росту высокого, хромает, также как и я.
Имя графа Юзефа едва не сорвалось с губ Стрешнева, пришлось даже прикусить губу. Всё это не ускользнуло от проницательного взгляда штабс-капитана.
- Вы его знаете.
Это был даже не вопрос.
- Ну, высоких и хромых в мире много, - беззаботно произнёс Стрешнев. - Наверняка, среди них есть и поляки.
- Я не вправе настаивать, господин подполковник, - в голосе Снегирёва зазвучали официальные нотки.
- Нет, право, Вадим Сергеевич, если бы вы описали его подробней.
- Ладно, оставим мои служебные дела. Вам они, должно быть, наскучили.
Степану Петровичу не было скучно. Он размышлял над противоречиями своей жизни. Ну, почему, благородный Юзеф, спасший его от мучительной смерти, враг России? Почему Мария-Агнесса – воплощение идеала женщины, замужем за чудовищем? Вопросы, на которые он не находил ответа. В душе Стрешнева боролись два чувства – долг и благодарность. Какое из них перевесит? И тут на чашу весов упали ещё два – любовь к Марии и привязанность к её брату. Надо предупредить Юзефа и помочь ему покинуть столицу, пока он не оказался в казематах Петропавловки.
- В самом деле, Вадим Сергеевич, что это мы всё о службе. Поглядите, какая красота вокруг.
Смотреть было на что. Что может быть притягательнее торжественного шествия нарядных дам и блистательных кавалеров? Только парад военный. Золото позументов отражало сотни свечей, драгоценные камни завораживали причудливой игрой света. Подполковник подозвал лакея, разносившего шампанское.
Они выпили по бокалу Клико. Вспомнили ещё раз Кавказ, и Вадим Сергеевич рассказал об усмирении акушинцев, которое принесло проконсулу Алексею Петровичу славу покорителя этого дикого края.
- Хотя до покорения, ещё, ох, как далеко, - закончил штабс-капитан.
А потом появилась она, и Степан Петрович забыл обо всём.
Мария-Агнесса вошла в бальную залу одна. В платье из жёлтого батиста, вырез которого по французской моде имел форму сердца, она была неотразима. Рыжие локоны падали на чистый лоб, глаза влажно блестели. Около неё тут же стали виться с дюжину кавалеров. Какой-то юный нахал в мундире преображенца настойчиво зазывал маркизу на мазурку. Она что-то отвечала с улыбкой, и, в конце концов, благосклонно подала этому юнцу руку в белой лайковой перчатке.
Она была так похожа на Юлию, что Стрешнев почувствовал, будто кто-то сжал его сердце безжалостной рукой.
Снегирёв, проследив за взглядом подполковника, поднялся.
- Оставляю вас, Степан Петрович.
- Что так скоро? Бал-то в самом разгаре. Да и толком не поговорили.
Стрешнев вскочил и сжал руку штабс-капитана.
- Дела. Да и какой из меня танцор. Я и в молодости балы не очень чествовал. Надеюсь, что не последний раз встречаемся, наговоримся ещё. Кстати, могу посодействовать скорейшему рассмотрению ваших бумаг в Лейб-кирасирский. Сами знаете, канцеляристы наши не могут без волокиты.
- Буду обязан.
- Ну что вы, какие счёты между боевыми товарищами!
Он откланялся и прихрамывающей походкой направился к выходу. А взгляд Степана Петровича уже искал маркизу среди танцующих.
Но вот мазурка окончена, и раскрасневшаяся Мария-Агнесса падает в кресло, стоящее напротив. Тут же вертится и преображенец, но она отсылает его в буфет за мозельским и пирожными.
Надо взять себя в руки, думает Степан Петрович, не в силах оторвать взгляд от женщины. Лицо его горит, руки дрожат, будто с полчаса махал тяжёлым кирасирским палашом.
Глубокий вдох, медленный выдох, и вот, дрожь проходит, а на лицо ложится улыбка светского соблазнителя. Небрежно он подхватывает со столика недопитый бокал.
- Что-то вы сегодня грустный, Стефан, - слышится чарующий голос.
- Скорее встревоженный, - поднимает глаза на Марию. – Нам надо поговорить. Немедленно и tet a tet.
- Тогда нам остаётся найти кулуару, пока не вернулся этот надоедливый мальчишка, - улыбнулась маркиза.
- А ваш муж?
- Обещал быть позже.
Они встали и тут же затерялись в гуще гостей, сопровождаемые многочисленными взглядами. В одном из множества коридоров дворца Степан Петрович нашёл полутёмную нишу с оттоманкой.
- Вы виделись нынче с Юзефом? – без обиняков спросил он, когда они уселись.
- Откуда вы знаете?
- Так виделись или нет?
- Что за страна! – раздражённо бросила Мария-Агнесса. – Всюду одни шпионы и соглядатаи!
- Но согласитесь, что и врагов у России немало? Ведь брат ваш прибыл в столицу не только для того, чтобы встретиться с горячо любимой сестрой.
Маркиза молчала, прикусив нижнюю губку.
- Передайте Юзефу, что дальше оставаться в Петербурге ему опасно. Полиция знает о том, что он здесь и о цели его визита.
- Но клянусь, Стефан, об этом не знаю я! Много лет я не видела своего брата. Сегодня он рассказал мне о тех ужасах, кои произошли с ним, когда он пытался добраться до Тавриза. И посчитала, что Юзеф прибыл в Петербург исключительно, ради встречи со мной.
Степан Петрович взглянул в глаза, полные тревоги, и чувство нежности охватило его.
- Стефан, - её ладонь накрыла его руку, и сквозь тонкую кожу перчатки он ощутил жар, - Арман собрался на днях покинуть Петербург. К нему приезжал человек, и я случайно подслушала их разговор. Они собираются ехать в монастырь, заброшенный где-то в гуще ваших лесов.
- Вот как? И когда?
Вопрос прозвучал спокойно, даже слишком спокойно, хотя сердце опять забилось часто. Впору вновь делать дыхательные экзерциции.
- Они говорили о втором камне. Арман считает, что рубин находится в монастыре. Он сказал, что поедут, как только решат ещё одно очень важное дело.
- Что быть может для маркиза важнее, чем собирать камни власти? – улыбнувшись, спросил подполковник.
У Степана Петровича возникла шальная мысль. Подстеречь маркиза где-нибудь на безлюдной дороге, и изрубить в капусту. Это решило бы сразу множество проблем.
- А Юзефу вы об этом рассказывали?
Задав вопрос, он пристально смотрел ей в глаза.
- Да, - после короткой паузы ответила Мария-Агнесса. – Как вы, русские любите говорить, мой брат хочет одним выстрелом убить двух зайцев.
- Должно быть, сразу трёх. Ведь он хочет отправиться с маркизом, добыть сразу два камня и… сделать вас богатой вдовой?
Она смотрела на него с лёгкой грустью.
- Я должен увидеть вашего брата, - немного подумав, произнёс Степан Петрович. Не стоит ему пачкать руки убийством родственника. Маркиз должен пасть от моей руки.

А так, потихонечку вас читаю, но вот отписываться не всегда удается. Хотя сразу скажу, всегда любила исторические рассказы, и как ни странно именно о Польше)) Сенкевича обожаю. Так что не думайте, если что, периодически копираю новенькое к себе на ком и читаю

ГЛАВА 4.

БРУТ И ДРУГИЕ.



Маркиз де Шанкр был достаточно богат, и считал для себя зазорным жить на съёмных квартирах. Он владел домами во всех европейских столицах: Вене, Париже, Лондоне. Было и родовое имение, затерянное где-то во французских Альпах. Маркиз гордо называл его «Орлиным гнездом», а Мария-Агнесса презрительно, но, конечно, за глаза «логовом стервятника».
Этот трёхэтажный особняк на стрелке Васильевского острова он купил через своего поверенного год назад. И когда чета де Шанкров прибыла в столицу империи из Персии, дом был готов к приёму своих новых хозяев; завезена мебель, набран штат прислуги, комнаты по причине промозглой осенней погоды протоплены.
Всё это рассказала Стрешневу Мария-Агнесса, когда они отдыхали от бурных ласк на постели Степана Петровича. До квартиры добирались порознь, а маркиза ещё успела сделать короткий визит к модистке.
Потом маркиза, одевшись, быстро села в экипаж, который помчал её к дому на Васильевском острове.
Маркиз вряд ли заметил, как отсутствие, так и возвращение своей жены. Вместе со шляхтичем Скаржинским он сидел в своём английском кабинете, отделанным морёным дубом. На большом столе стоял кальян, заправленный вином.
Владислав Скаржинский в расслабленной позе полулежал на оттоманке. Маркиз сидел за письменным столом, откинувшись на высокую спинку кресла. Его глаза были полуприкрыты, и Скаржинский который раз подумал, что маркиз напоминает ему сытую змею, отдыхающую после удачной охоты.
- Двадцатилетним юношей я стоял в толпе на площади Республики. Я видел бледное лицо Луи Бурбона, как вижу сейчас ваше, Владислав. Уверяю, у королей кровь такого же цвета, как и у простолюдина. Хотя должен признать, что умер бедный король достойно, как и подобает монарху.
Скаржинский почесал пальцем шрам на лбу.
- Всё-таки я считаю, маркиз, что цареубийство – удел париев.
- В таком случае, - глаза маркиза приоткрылись и полыхнули зелёным огнём, - царь Александр отвержен и Богом и людьми. На его руках кровь собственного отца. Вам не кажется несправедливым, что такой человек сегодня, по сути, является властелином Европы?
- Как совсем недавно Европой, как игрушкой вертел человек, отдавший приказ о расстреле юного герцога Энгиенского. Смешно искать справедливость в этом мире.
Хозяин пристально посмотрел на гостя и хрипло рассмеялся.
- А ведь вы, чёрт возьми, правы! Но Россию невозможно победить, не лишив её головы.
- У неё, как у гидры тут же вырастит другая, - парировал Скаржинский.
- Так вот в этом коротком промежутке перед отрастанием новой головы и начнут действовать наши русские друзья-республиканцы. Убийство императора не самоцель, а часть плана.
В дверь раздался почтительный стук. Слуга-француз доложил, что в гостиной господина маркиза дожидается посетитель.
- Пусть немного подождёт, Морис. А чтобы гость не скучал, угости его нашим особым вином, и где-то, через полчаса проводи вниз.
Морис склонился в поклоне и вышел.
- Сейчас вы познакомитесь с этим русским, - произнёс де Шанкр, когда дверь за слугой закрылась. – Боевой офицер, кавалерист, храбро дрался на Кавказе. С нами, правда, повоевать не успел, слишком молод. Третий год состоит в тайном обществе.
Де Шанкр опёрся руками о стол, и, глядя на гостя, произнес, чеканя слова:
- Убить русского императора должен его соотечественник. Это всколыхнёт русское болото. Думаю, вы одобрите мой выбор, увидев этого способного юношу.
Морис, между тем прошёл на кухню, пустовавшую в это позднее время. Достал из орехового буфета бутылку бордо, хрустальный бокал, поставил на серебряный поднос. Вынул из кармана своего камзола склянку из прозрачного стекла, поднёс к глазам. В склянке был порошок серого цвета. Француз вынул пробку из винной бутылки, затем открыл склянку и щедро насыпал порошок в вино. Потряс бутылку.
- Tres bien ! – пробормотал он, глядя, как порошок растворяется в вине.
Огромную гостиную нетерпеливо мерил шагами молодой офицер в мундире гвардейской кавалерии.
- Его светлость просит простить, monsieur, - обратился к нему Морис, входя в гостиную с подносом, - неотложные дела задерживают. А пока маркиз предлагает вам отведать его бордо. Великолепное вино, урожая пятнадцатого года.
Офицер с выражением явного удовольствия на румяном лице принял из рук Мориса бокал.
Чинно поклонившись, лакей вышел. Но далеко не ушёл, спрятался за тяжёлой портьерой, наблюдая за гостем.
Кавалерист, залпом осушив бокал с вином, тут же наполнил его снова.
- «Какие же варвары эти русские! – думал Морис. – Так обращаться с дорогим вином!».
Также расправившись со вторым бокалом, офицер встал и принялся рассматривать картины, висевшие на стенах.
Между тем маркиз и его гость приложились ещё раз к мундштуку кальяна, и оба витали в своих мыслях. В кабинете стоял дурманящий аромат. Наконец, де Шанкр разлепил веки и решительно поднялся с кресла. Когда он раскрыл окно, в комнату ворвался сырой и холодный ветер с Невы. Хозяин вдохнул его полной грудью. Скаржинский нехотя открыл глаза.
- Вы уверены, Арман, что второй камень находится в имении моей сестры? – лениво спросил он.
Маркиз пристально взглянул в глаза полуразвалившегося на оттоманке гостя.
- Сколько мы с вами знакомы, Владислав? Двенадцать лет?
- Что-то около того, - пробормотал поляк.
- Мы вот уже десять лет состоим в одной ложе. Вернее, десять лет назад в ложу пришли вы. Сколько за это время было совместных дел! Я, выполняя волю Императора, делал всё, чтобы родина ваша освободилась от деспотии русского царя. И что этого сегодня не случилось, вина не моя. Ответьте мне, Владислав, я, когда-нибудь делал что-либо наобум?
Маркиз продолжая гипнотизировать своего гостя, достал из-за ворота рубахи рубин. Скаржинский перевёл взгляд со змеиных глаз на камень, в его голубых глазах заплясали рубиновые огоньки.
- Ну, ответьте мне!
- Напротив, Арман, ваши действия всегда были выверены и подготовлены.
- Но вам, полагаю, нужны доказательства моей уверенности? Извольте. Покойный наш иезуит Бартоломео не зря пробыл в стенах тамошнего монастыря целых два года. Он уверял меня, что камень спрятан где-то в лесу. Допустим, наш падре мог ошибаться. Но он, - маркиз погладил пальцем рубиновую пирамиду, - не ошибается никогда! Когда я гостил в имении вашей сестры, рубин излучал слабое сияние изнутри. А это говорит о том, что он чует своего собрата. Но я не желаю целыми днями бродить по глухим лесам, утопая по пояс в снегу и опасаясь встречи с медведем. Вы знаете, у меня есть личный враг, царский кирасир, один из цепных псов империи.
- Степан Стрешнев! – выдохнул Скаржинский.
- Вы осведомлены, - маркиз сжал в кулаке рубин так, что побелели пальцы. – Однажды мы чуть не стали родственниками, но вместо этого я приобрёл хромоту. Позже у меня появилась возможность убить его, и у меня были все основания желать, чтобы смерть его была мучительной и долгой. Он выжил благодаря Провидению. И это к лучшему, потому что Стрешнев и поможет нам найти второй камень. После этого надобность в нём отпадёт.
- Поможет…по своей воле?
Лицо де Шанкра исказила гримаса-улыбка.
- Положитесь на меня, Владислав! А теперь нам пора идти вниз. Мы должны быть там раньше нашего гостя.
Он подошёл к книжному шкапу и сдвинул его в сторону. Громоздкий предмет мебели легко отошёл, видимо, будучи на шарнирах. За ним обнаружился вход. На железном крюке, торчащим из стены висел фонарь. Маркиз зажёг его, и свет заплясал на ступенях, уходящих вниз.
- Прошу!
Хозяин с шутливой галантностью жестом предложил поляку спускаться.
- Сколько лет этому дому? – спросил Скаржинский, рассматривая сырые, покрытые плесенью стены.
- Столько же, сколько и этому городу, - отвечал маркиз. Его начинал строить моряк-голландец, которого царь Пётр вывез в эту варварскую страну из Амстердама. Дом несколько раз переходил из рук в руки, пока не достался мне. Каждый хозяин вносил свою лепту, расстраивая дом и ввысь и вширь.
Наконец они вошли в большую залу, в каждом углу которой стояли подобия каменных алтарей со свечами. Маркиз принялся зажигать их.
- Вам, Владислав лучше сесть вон за ту китайскую ширму, - указал маркиз Скаржинскому место у стены. – Русский не должен вас видеть.
- А вы?
- Я – главное действующее лицо спектакля, который вам предстоит сейчас смотреть.
Откуда-то донеслось звяканье шпор, и шляхтич юркнул за ширму, присев там на табурет.
А маркиз уже облачился в чёрную мантию, и уселся в кресло, больше напоминающее трон. Кресло это стояло на возвышении в нише одной из стен, и было совершенно скрыто во тьме.
Через минуту в залу вошёл молодой офицер, сопровождаемый Морисом. Глаза кавалериста были будто стеклянные, движения заторможенными. Слуга вывел его на середину залы и, слившись со стеной, будто растворился во тьме. Молодой человек, озираясь, стоял под нависшими каменными сводами.
- Подойди! – раздался низкий хриплый голос.
Скаржинский глянул туда, где сидел де Шанкр и увидел кровавое свечение рубина. Увидел его и офицер. Камень осветил смуглое лицо де Шанкра, игра света и тени сделала нос похожим на клюв стервятника. А над клювом изумрудами горели змеиные глаза.
Кавалерист сделал два шага по направлению к креслу.
- Ближе!
Молодой человек, загипнотизированный взглядом зелёных глаз, подошёл ближе. Де Шанкр с минуту молчал, не отрывая взгляда от лица офицера.
- Ты готов выполнить своё предназначение? – наконец, спросил он.
- Да! – тихо, но твёрдо ответил офицер.
- Ты готов пройти весь путь ab ovo usque ad mala ?
- Да!
- Какое имя дано тебе в братстве?
- Брут.
- Итак, Брут, сейчас ты покажешь мне свою готовность.
У дальней от кресла стены, ярко освещённой, словно из ниоткуда материализовался Морис и сорвал чёрную портьеру. Молодой человек вгляделся. На стене в колеблющемся свете свечей висели три больших портрета в полный рост. Губы офицера зашептали:
- Александр Павлович, Константин Павлович, Николай Павлович.
Слуга подкатил к белому как снег гостю небольшой столик на колёсах. На нём лежали три пистолета и стилет.
- Я называю имя, ты стреляешь, - сказал де Шанкр.
Молодой человек был бледен, но когда он взял один из пистолетов, рука его не дрожала.
- Александр!
Выстрел раздался, когда хриплый голос ещё продолжал блуждать под каменными сводами. После того как дым рассеялся, Скаржинский из своего укрытия увидел на чистом лбу императора аккуратную дырку.
- Николай!
И вновь выстрел. Пуля попала как раз посередине лба Великого князя.
- Отлично! – произнёс маркиз и тут грохнул ещё один выстрел.
Портрет Константина постигла та же участь, что и первые два.
- Я не называл третьего имени!
- Все…они, все должны умереть, - как в бреду шептал офицер.
- Возьми кинжал, - приказал маркиз, - и убей человека, стоящего рядом с тобой.
Кавалерист схватил стилет и бросился на Мориса. Но слуга ловко уклонился от смертоносного лезвия и дал нападавшему подножку. Раздался одновременно шум падающего тела и звон металла по камням.
- Надеюсь, ни император, ни его братья не владеют сават ? – с жестокой ухмылкой пробормотал маркиз.
Морис поднял трепыхающегося юношу, заломив тому правую руку за спину.
- Теперь ты понял, - вопросил де Шанкр, - что вся надежда твоя на меткий выстрел? Ни к императору, ни к великим князьям тебе не подступиться. А стрелок ты, я вижу, великолепный.
Когда Морис увёл сконфуженного офицера наверх, Скаржинский вышел из-за ширмы и подошёл к портретам, восхищаясь меткими выстрелами.
- И ведь стрелял, почти не целясь! А расстояние-то не меньше двенадцати шагов будет.
Тут шляхтич заметил, что из-под отдёрнутой портьеры виднеется угол рамы четвёртой картины. Он сдёрнул плотное сукно.
- Маркиз, ваш Брут забыл сделать дырку ещё в одном лбу!
- Михаил Павлович, - скривился де Шанкр. – Вряд ли сгодится в цари. Да и здоровьем слаб.
- Да и по Константину палить вы команды не давали.
- Развод с законной супругой – неслыханное дело для готовящегося надеть корону. Да и не больно Константин рвётся в Зимний дворец.

- «Давненько не видал я такого великолепия!» - думал Степан Петрович, одной рукой удерживая поводья, другой дёргая себя за ус.
Только что прошли конным строем жёлтые кирасиры. Глаза горят, щёки пылают румянцем. А кони, кони! Сплошь все рыжей масти, от цокота могучих копыт дрожит земля, пар вырывается из ноздрей.
Пришла очередь и синих кирасир. Нынче у Стрешнева по полку первое дежурство, и надо же, сам государь с инспекцией! Ничего, в грязь лицом не ударим!
- А где Безбородов? – спросил он у совсем юного штандарт-юнкера.
- Он с ночи чирием мучился, - улыбнулся тот в едва пробивающийся пушок, - причём в интересном месте. На коня сесть не может.
- Чёрт знает, что такое! – скорее для формы возмутился подполковник. – Принимайте командование эскадроном!
- Слушаюсь ваше высокоблагородие! – лихо откозырял юнкер.
- Полк! Слушай мою команду! Поэскадронно…
Синие пошли мягким аллюром. Серебряные кирасы засверкали на солнце. Краем глаза Стрешнев видит, как государь, что-то говорит генерал-лейтенанту Каблукову. Командир полка довольно топорщит густой ус.
- Молодцы гатчинцы!
Господи Боже, да это сам государь император Александр Павлович кричит!
- Урра! – кричат в ответ кавалеристы.
Вадим Сергеевич Снегирёв сидел на лошади чуть позади императорской свиты и кутался в шинель. Морозец-то почти Рождественский, хотя ещё только начало декабря. Штабс-капитан не любил бывать на виду, да ещё рядом с высочайшими особами, но ничего не поделаешь, служба! Фармазонство, тайные общества, угроза заговоров пропитали столицу империи, как масло добрую кашу. Имелись сведения, что доморощенные карбонарии не остановятся ни перед чем. Даже перед цареубийством.
Снегирёв зябко передёрнул плечами. То ли от холода, то ли от последней мысли. Александр Христофорович велел глаз с государя не спускать. Охрана-то охраной, но глаз у штабс-капитана намётанный, многих заговорщиков знал в лицо.
А мороз-то под вечер крепчает! Даже сквозь шинель из толстого сукна, да с меховым подбоем ощущалась промозглая балтийская стужа.
Он взглянул на толпу обывателей, приплясывающих на морозе, чтобы согреться, но не расходившихся. Жалко было пропустить такое зрелище! Для простолюдинов лицезреть кавалериста в полной амуниции, что для благородного театр посетить. А уж видеть вживую государя-императора! Даже для избалованного столичного жителя это было событием.
И тут намётанный глаз штабс-капитана заметил в толпе человека в офицерской шинели кавалериста с поднятым воротником. Ни один уважающий себя военный не позволит таких вольностей в одежде. А этот, мало того, что воротник поднял, так ещё треуголку по самые брови натянул, а нижнюю часть лица замотал шарфом. Да ещё руки в карманах держит.
- Что за фрукт? – пробормотал Снегирёв.
Лица не видно, лишь голубые глаза глядят из-под надвинутой треуголки. И глядят не куда-нибудь, а на само августейшее лицо. Вадиму Сергеевичу взгляд этот не понравился. Не верноподданный был взгляд.
Он повернулся к троице своих орлов, которые приплясывая, стояли поодаль. Семён уже поймал зовущий взгляд штабс-капитана и, скользя на мерзлом снегу, поспешил к начальству.
- Семён, - чуть наклоняясь сказал ему Снегирёв, - видишь того господина, одетого не по уставу?
Намётанный глаз помощника уже нашёл в толпе странного господина.
- Вижу ваше блааародь!
- Бери Пыркина и Щеглова, да проверьте его. Только аккуратно!
- Слушаюсь!
Семён уже бежал назад, придерживая рукой саблю на поясе. Снегирёв наблюдал, как он с двумя полицейскими нырнул в толпу зевак. Странный военный тоже увидел их, и стал выбираться из людского скопления.
Штабс-капитан тронул своего каурого, выезжая с плаца. Когда он обогнул толпу, Семён со своими людьми уже нагнали человека в треуголке.
И тут произошло невероятное. С расстояния тридцати саженей Снегирёв увидел, как незнакомец резко вытащил обе руки из карманов шинели. И в каждой, оказалось, по пистолету! Стволы полыхнули огнём, а звуки выстрелов растворились в грохоте полковых барабанов. Никто из обывателей даже не обернулся на происшедшее за их спиной. Двое полицейских рухнули в снег, Семён тянул саблю из ножен, но убийца сделал к нему шаг и коротко ударил правой рукой в живот.
- Пошла!
Штабс-капитан пришпорил свою лошадь, а незнакомец уже бежал в сторону кирасирских казарм.
Семён стоял на коленях, зажимая живот обеими руками. С трудом поднял голову.
- Ваше блаародь, уйдёт… Ловко он меня ножичком.
Пыркин и Щеглов лежали обратя залитые кровью лица к синему безучастному небу.
Надо было ловить злодея.
- Ты потерпи. Я сейчас.
Злодей уже заворачивал за угол дома. Вадим Сергеевич пустил коня следом. Но когда он обогнул здание, то увидел лишь у входа в казармы стоящего на посту рослого кирасира в зимней шинели. Вид тот имел грозный; огромный палаш на поясе, на плече ружьё.
Завидя гвардейского штабс-капитана часовой вытянулся в струнку.
- Братец, - обратился к нему Снегирёв, - тут не проходил только что человек в шинели и шарфе?
Солдат воззрился на него.
- Дык…
В это время из казармы вышел молодой офицер в зимнем сюртуке и кирасирской каске.
- Чем могу быть полезен штабс-капитан?
- Ищем злоумышленника. Только что положил троих моих людей.
- Сырцов, - обратился офицер к часовому, - видел кого из посторонних?
- Никак нет, ваше благородие!
- Зри в оба!
- Странно, - пробормотал Вадим Сергеевич. – Уж не сквозь землю же он провалился?
Взглянул на офицера.
- Простите, не знаю вашего имени.
- Безбородов, корнет лейб-кирасирского Ея Величества полка! – бодро отрапортовал тот, дерзко глядя снизу на Снегирёва голубыми глазами.
- Помогите корнет. Пришлите людей и, если возможно фельдшера. Один из моих людей, я надеюсь, жив.
Когда через четверть часа бесплодных поисков злодея штабс-капитан вернулся на место стычки, убитых уже погрузили в телегу. Государь со свитой отбыли восвояси, кирасиры с песней двинулись в казармы, а внимание обывателей обратилось к пятачку снега, залитому кровью.
- Служивых людей побили! – слышалось в толпе.
Вадим Сергеевич помог бледному Семёну сесть в бричку. Злодей ткнул его в живот стилетом. Поэтому крови вытекло немного. Но тем и опасны эти ранения, что образуют внутренние кровоизлияние.
- Знаешь дом доктора Клейнборга? – спросил штабс-капитан у возницы.
Тот кивнул.
- Поезжай быстро, но смотри не растряси мне раненого. Доктору скажешь, что от штабс-капитана Снегирёва.

- Да говорю вам, Степан Петрович, завернул за угол! Не мог его ваш часовой не видеть! Ежели, конечно, не покидал поста.
- Сырцова ко мне! – крикнул Стрешнев в коридор.
Через три минуты прибежал перепуганный Сырцов.
- Говори, солдат, видел ли кого из посторонних?
- Никак нет, ваше высокоблагородие!
- Вот видите, штабс-капитан. А я своим кирасирам верю.
- Подождите, Степан Петрович.
Снегирёв подошёл к солдату.
- Скажи-ка братец, а перед тем, как я появился, кто мимо тебя проходил?
- Дык, их благородие, господин корнет и проходили.
- Так что же ты молчал, шельма! – накинулся на солдата Степан Петрович.
- Дык, вы спрашивали про посторонних. Да ещё, будто ворот у шинели поднят, а физия шарфом обмотана. Таких мимо меня сроду не проходило.
- Значит, говоришь, корнет Безбородов был?
- Точно так, ваше высокоблагородие. Вывернул из-за угла, весь красный от мороза-то. Подошёл ко мне и спрашивает: - Всё ли хорошо у тебя Сырцов? А что у меня может быть нехорошо?
- Ладно, ступай солдат. Да попроси юнкера Штирнера, пусть найдёт мне Безбородова.
После ухода солдата, оба некоторое время молчали. Стрешнев, сцепив руки за спиной, смотрел в окно на обледенелый плац.
- Вы, надеюсь, согласны со мной, Вадим Сергеевич, что сегодняшнее происшествие не должно предаться огласке? Речь идёт о чести гвардейского полка.
- Да понимаю я, Степан Петрович! Но всё гораздо серьёзнее. Я подозреваю, что тот человек в толпе имел намерение стрелять в государя.
- Что?
Стрешнев обернулся к штабс-капитану.
- Вы понимаете, что говорите? Офицер гвардии…
Тут в кабинет, чеканя шаг, вошёл штандарт-юнкер и доложил, что с полчаса тому назад корнет Безбородов верхом покинул казармы.
- Я велел никого не отпускать из расположения полка, - возмутился Стрешнев. – И куда же он изволил отправиться?
- Не могу знать, господин подполковник!
- Чёрт знает, что такое! – воскликнул Стрешнев, когда дверь за штандарт-юнкером закрылась. - Вадим Сергеевич, подскажите, как поступить, чтобы сохранить честь полка? Вы в таких вопросах, по долгу вашей службы разбираетесь лучше, чем я.
Снегирёв принялся мерить шагами кабинет, размышляя вслух.
- Если имела место попытка цареубийства, то человек этот не мог действовать в одиночку. Все эти Бруты, Равальяки и Занды являлись лишь орудием в руках тайных сил. Погодите-ка!
Штабс-капитан остановился.
- По имеющимся у меня данным в Северном обществе фигурирует некто под прозвищем Брут. Прозвища просто так они не дают, значит было этому Бруту предназначение, когда час придёт. Жалко вот, личность его выяснить доподлинно не удалось, но знают точно, что из военных. Уж не ваш ли это корнет, Степан Петрович?
Пришла пора задуматься подполковнику.
- А давайте-ка спросим у него самого? Кажется, я знаю, где его искать.

ГЛАВА 5.

СТЕПАН ПЕТРОВИЧ БЕРЁТ ОТПУСК.


По дороге заехали к доктору Клейнборгу. Стрешнев остался ждать на улице, пока штабс-капитан поднялся наверх, справиться о здоровье своего человека.
Вернулся Снегирёв с мрачным, потемневшим лицом, и Степан Петрович всё понял без слов. Штабс-капитан с трудом взобрался на своего коня, и некоторое время они ехали в мрачном молчании.
- Я его на Кавказе встретил, после Черага, - заговорил, наконец, Вадим Сергеевич. – Нас, раненых везли во Внезапную, когда горцы напали на обоз. У Семёна рана была пустяковая, неглубокий порез на груди от базалая. Он в охранении был. Я ходить не мог совершенно. Доктор после того, как удалил пулю, умело наложил шину, заявил, что ноге нужен полный покой в течение, самое малое, трёх месяцев. А тут пули над головой свистят, и наш форбант зажат на узкой горной тропе меж скал. Семён возле меня лежит, да из ружья отстреливается. И ещё меня подбадривает. Не для того, говорит, тебя ваше благородие Господь из басурманской ямы спас, чтобы ты на этой дороге пал.
С людьми тогда была у нас недостача. Все с проконсулом на акушинцев пошли. И на пятьдесят с лишком раненых охранение дали в дюжину казаков, да вооружили два десятка легкораненых. А горцев налетело сотни три! Но, тем не менее, час мы отбивались, пока заряды не кончились. После видят басурманы, что целых у нас никого не осталось, и в кинжалы бросились. В плен в тот день они никого не брали, озлились за Чераг. Семён под повозку меня затащил, да ещё своим телом сверху прикрыл. Нас, должно быть, за мертвых приняли. Да и торопились басурманы, навстречу нашему форбанту из Внезапной шёл отряд в полтораста штыков. Как абреки ушли, выбрались мы из-под повозки. До смерти не забуду эту картину; больше полусотни изрезанных, порубленных тел, сам воздух пропитался запахом крови. Кроме нас ни одного живого.
Семён меня два дня на себе тащил, да всё по камням и лесным завалам. Пару раз прямо на шайки горцев выходили, но Бог хранил. Встретили наших. Меня – в крепостной лазарет, а Семён повёл отряд к растерзанному обозу. Несчастных нашли, когда уже стервятники да вороны слетелись. Всех до единого привезли и похоронили у стен крепости.
Снегирёв погладил по шее своего каурого.
- И вот теперь офицер-гвардеец зарезал моего Семёна как злобный тать невинную жертву. Заслужил ли этот герой такой смерти? Вот нас, полицейских склонные к фармазонству называют душителями свободы. А нужна ли нам таковая свобода, чтоб посреди белого дня в родной стране убивать государевых слуг? Ведь убийца тоже мнит себя борцом за свободу, хотя присягал служить государю и отечеству. Я, Степан Петрович часто задавался вопросом: свобода для кого, и для чего? Крестьян, ясное дело, освобождать надо, от этого и экономике государственной польза. А нас, дворян, от чего освобождать? От долга перед Отечеством?
- Я, Вадим Сергеевич, в политике не силён, - вздохнул Стрешнев. – Но книгу мистера Гиббона прочёл. И выводы сделал. Ежели государство сильно изнутри, сплочено вокруг монарха и идеи, то ему не страшны враги внешние. Ну, а если внутри царства единства нет, страшные времена наступят для него, и горе его народам.
- Ну, вы прямо дельфийский оракул, - горько улыбнулся штабс-капитан. - Интересно, какие времена ждут нас?
- Мы с вами не гадалки. Наш долг – бороться с врагами государства.
За разговорами выехали на Петергофскую дорогу.
- Уж, не в Красный ли кабачок мы направляемся, Степан Петрович?
- А где ещё быть корнету – завзятому картёжнику?
- Конечно, один порок притягивает другой. В обагрённые кровью руки нужно брать только карты.
Красный кабачок был старинный трактир, ровесник северной столицы. В своё время очень любил в нём останавливаться царь Пётр Алексеевич. Ныне в заведении этом разрешалась игра в карты, и даже для этой цели заведены были карточные кабинеты. Владела им предприимчивая немка из Кенигсберга фрау N. Она лично вышла встречать господ офицеров.
- Герр Стрешнев, какая честь для нас!
- Да вы тут завсегдатай, - удивился Вадим Сергеевич.
- А, бывал пару раз, - отмахнулся Степан Петрович.
- Ну, совсем не пару, - ворковала хозяйка, - чуточку больше. Да хоть бы и один раз. Такого блестящего офицера разве забудешь!
- О, мадам, - Стрешнев прикоснулся губами к руке, - вы мне льстите.
- Что прикажете подать?
- Не будем ломать традиций. Начнём с лабскауса . Затем шварцвальдская ветчина с капустой и конечно ваш замечательный рейнвейн.
Хозяйка ввела их в кабинет, где офицеры сняли шинели. Штабс-капитан уселся за стол, а подполковник, взяв фрау N под руку, увёл её на кухню, продолжая непринуждённый разговор.
Вернулся Степан Петрович через четверть часа, когда половой принёс в нумер вино и холодные закуски.
- Он здесь. Заперся в отдельном кабинете с каким-то остзейским дворянчиком. Хозяйка слышала, как наш корнет уламывал немца начать с полтыщи, но тот, скареда, согласился выложить лишь серенькую . Играют около часа. Так что смело, можем выпить и закусить.
И подполковник наполнил бокалы.
- Предлагаю первый тост за наших павших боевых товарищей, - поднял свой Снегирёв.
Но выпить и закусить им видно не судил нынче Бог. Грохнул выстрел, и от неожиданности Стрешнев вылил полбокала доброго рейнского на свой синий мундир. Оба вскочили и выбежали в коридор. Степан Петрович бросился вверх по лестнице. Из номеров выглядывали встревоженные лица постояльцев.
Одна из дверей была заперта изнутри. Стрешнев отошёл к противоположной стене коридора и разбегу врезался в крепкое дерево плечом, едва не снеся дверь с петель. Влетел в комнату, освещённую шестью свечами. За ломберным столиком сидели двое. Один, в котором Степан Петрович признал молодого корнета, откинулся на высокую спинку стула, в правом виске огромная дыра, половина лица залито кровью. Рядом на полу валялся карманный пистолет.
Второй повернул к Стрешневу бледное лицо.
- Мы сыграли одну партию. Только одну! Он проиграл, и я как благородный человек предложил отыграться. А он ответил, нынче не мой день. Выпил залпом вот этот фужер мозельского, вынул пистолет и приставил его к виску. Кошмар! Испортил стол, испортил свой такой красивый мундир! И кто отдаст мне мои честно выигранные двести рублей?

Они сидели в гостиной стрешневской квартиры. Сквозь окна в комнату с трудом пробивался свет хмурого декабрьского дня.
Это было последнее их свидание в здешних стенах. Степан Петрович съезжал с квартиры, поскольку получил апартаменты в Гатчине, а содержать ещё и квартиру в столице было подполковнику весьма накладно. Екатерину он решил отдать в услужение хозяину доходного дома, который поклялся относиться к девушке как к родной дочери. Сама Суламифь-Екатерина об этом ещё не знала. Она сидела в своей комнатке и мечтала, чтобы барыню, повадившуюся ходить к её крестному, съел огромный медведь, каким-то чудом забредший на улицы столицы.
Подполковник смотрел на маркизу взглядом насытившегося льва. После любовных утех им овладела истома, женщина же, наоборот, была в возбуждённом настроении. Серо-голубые глаза были подёрнуты влагой, даже в уголке застыла слезинка, щёки горели румянцем. Всё же, в нас, мужчинах, больше животного, чем в этих необычных созданиях, думал Степан Петрович, играя её огненными локонами.
- Мне не удалось взять рубин, - тихо произнесла Мария-Агнесса. – Арман вот уже несколько дней ночует в своём кабинете, куда мне доступ закрыт. Он общается лишь с ужасным Скаржинским, да своим слугой Морисом. Кстати, завтра они уезжают.
- Завтра? – переспросил Стрешнев, накручивая ярко-рыжий локон маркизы себе на палец.
- Да и поедут верхом втроём: Арман, Скаржинский и Морис. Я слышала, как мой муж приказывал слуге нанять хороших верховых, почистить и зарядить к завтрашнему утру пистолеты.
В такой мороз и верхом! Ладно, ещё Скаржинский, полжизни просидевший медведем в беловежских лесах. Но француз, боявшийся русских морозов больше вражеской пули, да к тому же последние пару лет, живший в тёплой Персии.
- Вся эта верховая прогулка для отвода глаз, - будто прочитала его мысли Мария-Агнесса. – Я видела, как мой муж прятал подорожную.
- «Значит, на белорусском тракте возьмут возок, - подумал Стрешнев. - Или он уже ждёт их на какой-нибудь станции». А верховая прогулка для отвода глаз.
Степан Петрович глянул на настенные часы. Время к полудню, надо ещё добиться отпуска у комполка. Благо, что Владимир Иванович сейчас в городе!
- Я слышала об ужасном происшествии в вашем полку. Что подвигло корнета, такого красивого молодого офицера пустить себе пулю в висок?
- Карточный долг, - ответил Стрешнев. – Он у нас, как известно – долг чести. Грех азарта привёл мальчишку к более страшному греху – самоубийству.
- Он ведь бывал у нас. И не один раз.
- Кто? Безбородов?
- Да, - голос маркизы был еле слышен. – Арман давал ему опиум.
- Чудесный индийский табак? – проявил осведомлённость Степан Петрович.
- Мой муж пристрастился к нему в Персии. Он давно страдает бессонницей и один англичанин из миссии посоветовал ему это средство.
- А Безбородов? Вот шельма! Он ведь и виду не показал, когда мы играли с маркизом во дворце у Разумовских.
- Думаю, мальчик стыдился своего знакомства с Арманом. Муж имел на юношу какие-то виды, вот и нашёл к нему подход, приучив к дьявольскому зелью. Маркиз никогда не делает ничего просто так, а опиум прекрасное успокоительное, но вызывает сильное привыкание. Человек уже не может без него, становится безвольной марионеткой.
Марионеткой в руках де Шанкра, подумал Стрешнев. Так вот, кто стоит за убийством на гатчинском плацу!
- Вы обещали устроить мне встречу с вашим братом.
- Юзеф исчез. Я посылала в дом графа Флеминга, сказали, что гость уехал два дня назад, не сказав хозяину ни слова. Будто через час собирался вернуться.
Настенные часы пробили полдень.
- Мадам, - он прикоснулся губами к виску маркизы. – Вынужден покинуть вас. Служебный долг призывает меня.
Чувственная влажность в глазах исчезла, будто под палящим зноем высохли голубые озерца.
- Вы что же, оставляете меня здесь, на вашей квартире? Одну?
Степан Петрович взглянул на Марию-Агнессу. Боже, как она похожа на свою младшую сестру! Вдруг защемило сердце, что-то подсказывало ему, что больше он не будет ласкать это точёное тело, вдыхать запах густых волос, зарываясь в них лицом. Но он дал обещание избавить её от мужа-чудовища. Она не виновата, ведь её мучительный брак – лишь жалкая разменная монета в политической игре.
Он взял её руку, сжал так крепко, что женщина поморщилась от боли. И запечатлел на тыльной стороне ладони, там, где билась голубая жилка, поцелуй. Последний.

В доме генерал-лейтенанта Каблукова седой дворецкий сказал Стрешневу, что их превосходительство изволили отбыть в штаб Гвардейского корпуса по делам службы. Подполковник направил своего Маркиза к Дворцовой площади. Со Снегирёвым столкнулся прямо у парадной лестницы, по которой беспрестанно сновали вверх-вниз штаб-адьютанты. Вадим Сергеевич был хмур, тёмные круги залегли под серыми глазами, да и хромота бросалась в глаза больше обычного. Узнав о цели визита Стрешнева, он с неодобрением покачал головой.
- Вы в полку без году неделя, а уже проситесь в отпуск. Сомневаюсь, что Владимир Иванович пойдёт вам навстречу. Тем более в такое время. Поймите, Степан Петрович, сейчас самый неподходящий момент.
Стрешнев взглянул в усталые глаза Снегирёва.
- Вадим Сергеевич, можем мы поговорить наедине?
- Пойдёмте, - вздохнул штабс-капитан.
И он повёл Стрешнева не куда-нибудь, а в приёмную Бенкендорфа. Они уселись у окна, выходившего на площадь. Степан Петрович некоторое время смотрел на занесённое снегом пространство, собираясь с мыслями.
- Степан Петрович, - откашлялся Снегирёв, - прошу понять меня правильно, но поверьте, у меня очень много работы.
И тогда Стрешнев начал рассказывать. Поначалу лицо штабс-капитана выражало скепсис, но чем дальше подполковник углублялся в своё повествование, тем большая заинтересованность загоралась в глазах Вадима Сергеевича. Даже тёмные круги вокруг глаз стали менее заметны.
- Вы видели камень? – спросил он, когда Степан Петрович закончил.
- Только на груди у де Шанкра.
- Вот что, - штабс-капитан поднялся. – Я сам выбью вам отпуск.
Он подошёл к массивной двери начальственного кабинета, решительно постучал. Стрешнев остался в приёмной, продолжая наблюдать, как ледяной ветер гонял по площади снежную крупу. Занесённый снегом пустой плац вызывал мысли об одиночестве. Он представил маркизу, пробирающуюся по стылым улицам в дом своего мужа, и второй раз за сегодня защемило сердце.
Дверь из кабинета Бенкендорфа приоткрылась. Появившийся штабс-капитан приглашающе нагнул голову.
Бенкендорф долго рассматривал вошедшего Стрешнева.
- Их Величество рассказывал нам, - наконец, заговорил он, - что при эрфуртской встрече видел у Бонапарта рубиновый кулон необычной формы. Корсиканец ещё поведал Государю в саркастических тонах историю о якобы всемогущей силе камня. Сам я в эти мистические бредни не верю, но зная склонность к подобного рода вещам нашего бывшего обер-прокурора, не удивлюсь, если расследования им были одобрены. К тому же в этом вашем мистическом деле о камнях всплыл Чёрный маркиз, а этот известный враг России просто так воду мутить не станет.
Вот она черта нашего начальства, подумал Степан Петрович. Своим не верим, зато врагам…
Александр Христофорович тяжело вздохнул.
- Людей вам дать не могу. К сожалению, император не осознаёт всей угрозы, кою представляют враги наши внутренние. Поэтому с людьми у нас, сами понимаете, - он развёл руками. – Скрепя сердце, посылаю с вами штабс-капитана, да и то, по его настойчивой просьбе. С командиром вашим, господин подполковник, сегодня же побеседую, можете не беспокоиться. Камни, если таковые вами будут добыты, по возвращении сдать мне. Желаю удачи господа!
На этом аудиенция закончилась. Офицеры вышли из кабинета. Взглянули друг на друга. Снегирёв достал свой брегет, щёлкнул крышкой.
- В семь вечера у Московской заставы. Поедем экипажем, но можете взять своего боевого Маркиза. А я возьму Абрека.
- В память о кавказских авантюрах назвали? - улыбнулся Стрешнев.
- Норовом был дикий. Да такой, что хотел, было продать. Я ж не джигит, и даже не кавалерист, а он меня знать не хочет, раз десять сбрасывал. Но, потом сдружились. А теперь ведь не менять же кличку?
- И то верно, - согласился Степан Петрович, раскланявшись, стремительно вышел из приёмной.
За оставшиеся до встречи три часа ему надо было собраться. Но главное – предстоял разговор с Екатериной о её дальнейшей судьбе, и что-то подсказывало Степану Петровичу, принятое им решение девушке не понравится.
Квартира встретила его холодом и тишиной.
- Катерина!
Он ходил по нетопленным и пустым комнатам. Зашёл в спальную, где они провели с Марией-Агнессой столько сладостных часов, и увидел сидящую у окна женскую фигуру.
Суламифь-Екатерина зябко куталась в шерстяную шаль и смотрела в окно на заснеженную улицу.
- Что ты здесь делаешь?
Она не ответила, даже не повернулась к нему. Стрешнев подошёл, положил руку на тёплое плечо.
- Катя…
- Ты бросаешь меня!
В карих глазах застыли слёзы.
- С чего ты решила?
- Я чувствую. Вот здесь.
Она схватила его руку и прижала к своему сердцу. Степан Петрович почувствовав неровное биение и упругость полной девичьей груди, смутился, вырвал руку.
- Не бросай меня! Помни, ты отвечаешь за меня перед Богом!
- Мне надо уехать. Ненадолго. Потом я вернусь. Но пойми, Катя, я – солдат и моё место там, где нет места женщине…
- Ты не вернёшься, - произнесла девушка. – Мне ночью был сон. Человек в чёрном, он стрелял в тебя из пистолета.
- Вздор и глупые суеверия! – тоном наставника лицея воскликнул Стрешнев.
- Нет, - покачала головой Екатерина. – У него глаза, как у змеи. И столько в них чёрной ненависти…
Степану Петровичу стало не по себе. Де Шанкра его крёстная никогда не видела, но как точно описала!
За окном сгущались сумерки. Стрешнев зажёг свечи.
- Помоги мне собраться, - попросил девушку.
Он взглянул в потемневшее окно и в отражении стекла, ему предстало ненавистное лицо. Тонкие губы, сжатые в презрительной ухмылке, сквозь сузившиеся щёлки глаз зелёные зрачки. Подполковник резко обернулся. Но увидел лишь стену, украшенную французским гобеленом.
Устал ты, братец, думал он, потирая глаза. Видения начались.
Катя перестала плакать, лишь упрямо сжала пухлые губы. Ходила по комнате, собирая вещи.
- Нынче здесь заночуешь, - наставлял её Степан Петрович, - а завтра – к Плутоярову. Печь-то в твоей комнате затоплена?
Снегирёв уже ждал его у шлагбаума в крытом утеплённом волчьими шкурами возке, в который впряжена была тройка лошадей. На козлах сидел человек, от настоящего ямщика отличавшийся безбородостью, да двумя пистолетами за широким кушаком. За заставой уходила в холодную мглу дорога. Подполковник привязал своего Маркиза сзади возка, где уже бил копытом снегирёвский Абрек.
- Кони сытые и свежие, так что к утру должны свернуть на белорусский тракт, если Василий не заснёт, - пояснил Вадим Сергеевич.
- А что, может заснуть, - спросил Стрешнев, глядя в широкую спину.
- Не должен, - в голосе штабс-капитана прозвучали нотки сомнения. – Весь день нынче дрых. Трогай, Василий!
- Пошли залётные!
Василий взмахнул кнутом. И тут наперерез не успевшим взять разбег лошадям на дорогу выскочила девичья фигура.
- Тпрууу! Тебе что, дура, жить надоело?
Василий в сердцах замахнулся на девушку кнутом. Но та не испугавшись, кинулась к возку.
- Куда шальная баба?
На Стрешнева умоляюще глядели карие глаза.
- Не бросай меня! – услышал он жаркий шёпот.
- Что за особа? – спросил Снегирёв, посмотрев на подполковника.
- Крестница моя сумасшедшая.
Он схватил протянутую к нему горячую ладонь и втянул девушку внутрь.
- Вот оставлю тебя в первом же женском монастыре, коих по дороге на счастье много, будешь тогда знать!
Суламифь-Екатерина только виновато улыбалась, куталась в заячий тулуп и прижималась к Степану Петровичу.
- Ну что вы, право, - урезонивал его Снегирёв. – Девице замуж надо, причём срочно.
При этом штабс-капитан подмигнул девушке.

В ДОРОГЕ.


Кони резво везли по заснеженной дороге. По обеим сторонам стоял лес, белые, будто завёрнутые в саван деревья. Снег искрился в лунном свете, и Стрешневу казалось, что он перенёсся в сказку, которую в детстве часто рассказывала няня. Под мерное покачивание он задремал, привалившись к задней стенке возка. Ему снилась няня, укладывающая его, маленького Стёпу спать. Стёпе страшно, потому что няня рассказывает сказку про чёрного человека. И если Стёпа не будет слушаться, чёрный человек придёт и заберёт его. Вдруг они оба слышат тяжёлые шаги.
- Кто это? – спрашивает няню маленький Стёпа, натягивая одеяло до самого носа.
Дверь медленно, со скрипом открывается и на пороге он видит де Шанкра. Маркиз увеличивается в размерах и заполняет собой всю комнату.
- Разворачивай! – слышит он крик Снегирёва и открывает глаза.
- Я же тебя предупреждал, шельма – не проспи! – ругается штабс-капитан. – Сколько мимо проехали?
- Да версты две, ваше блаародь, не боле, - оправдывается Василий, разворачивая тройку на узкой дороге.
Сердце Стрешнева гулко стучало, настолько явным был сон. Он скосил глаза влево на Катерину. Девушка безмятежно спала, прижавшись к нему. Осторожно, чтобы не разбудить её, Степан Петрович сел и выглянул наружу. Всё та же луна освещала дремучий лес.
- Который час? – спросил у Снегирёва.
- Половина шестого, - ответил тот. – Василий, подлец заснул. Две версты промахнулись, на Москву пошли.
- Две версты, это не страшно, - зевнул Стрешнев. Я, как-то со своим эскадроном два дня в Богемском лесу плутал.
Неожиданно подул ветер. Луна исчезла за тучами, и с неба повалил снег, да такой, что в двух саженях ничего не видно.
- Вот напасть! – сокрушался Василий, поднимая ворот своего тулупа.
Лошади замедлили бег, а вскоре и вовсе перешли на шаг. Снег валил крупными хлопьями, и Степан Петрович вспомнил десятилетней давности метель, в кою попал опять же в здешних местах, гоняясь за иезуитом Бартоломео.
- Ваше блаародь, кажись, дорога влево сворачивает.
- Наша ли, Василий, дорога-то?
- Откуда ж мне знать, не зги не видно, всё занесло.
- Сворачивай! – велел Снегирёв.
- Слушаюсь! – по-военному откликнулся Василий.
Свернули. По обеим сторонам стояли плотной стеной деревья, укутанные белым саваном. Лошади шли уже по колено в снегу. Вокруг свистело и завывало, словно вся нечистая сила разом вырвалась из преисподней.
Путники потеряли счёт времени. Они не заметили рассвета, да и не мудрено. Серое небо исторгало мириады снежинок, ложившихся плотным покровом на деревья и землю. И за бесконечно падающим снегом не было видно не только неба с его рассветами и закатами, но и дороги.
Через час всем стало казаться, что снег этот падал всегда, от самого начала времён. В конце концов, Снегирёв велел Василию остановиться под огромной разлапистой елью.
- Переждём пургу! Не вечно же она будет длиться.
Вскоре возок оказался заметённым по самую крышу. Василий время от времени выбирался наружу к лошадям, разгребая под ними снег.
Буйство зимней стихии прекратилось лишь под вечер. Тучи разошлись, и полная луна освещала небосклон, будто и не покидала его со вчерашней ночи.
Освободившись от снежного плена, двинулись дальше. Василий вёл коней в поводу, проваливаясь по пояс. Лес вокруг становился всё дремучей и дремучей.
- Что-то дорога наша нравится мне всё меньше и меньше, - ворчал штабс-капитан, тревожно оглядывая глухие окрестности. – В любом случае, на белорусский тракт она похожа, как ель на берёзу. Степан Петрович, видели ли вы хоть один верстовой столб?
Стрешнев верстовых столбов не встречал. Да и Василий, сдвинув шапку на лоб, конфузливо чесал затылок.
- Да не переживай ты! – успокаивал его Вадим Сергеевич. – Свернуть ведь я велел.
- Никак заблудились, ваше блаародь?
- Не каркай, не ворон!
- Вона лес, какой! Ни конца, ни края.
- Лес и впрямь первобытный, - восхитился Снегирёв. – Поди, до самого Урала тянется.
- А то и дальше, до Сибири, - проявил осведомлённость в географии Василий.
- Ну, туда нам не надо.
Лошади тревожно заржали.
- Никак зверя почуяли? Господи, сохрани!
Василий широко перекрестился. И словно в подтверждение его слов раздался протяжный волчий вой. А через четверть часа с обеих сторон замелькали меж деревьями зелёные огоньки.
И вновь Степана Петровича охватило чувство deja vu . Метель, волки, дремучий лес.
- Ничего, отобьёмся! У нас тут целый арсенал. Держи!
Штабс-капитан протянул Василию карабин, который достал со дна возка.
- Ваше блаародь, гляди, кажись огонь!
Впереди, между деревьев действительно был едва заметен слабый отблеск костра.
- Вот на него и держи, - приказал Вадим Сергеевич.
Штабс-капитан и подполковник выбрались из возка и пошли по обе его стороны с заряженными ружьями наперевес, следя за мельканием волчьих глаз.
Вскоре показалась небольшая и уютная поляна, посередине которой весело потрескивал костёр. У огня сидел человек в волчьем тулупе.
Ещё не видя его лица, Степан Петрович вдруг понял, что знает этого человека.
Путники вышли на поляну. Зеленые огни за деревьями внезапно погасли, растворились в декабрьской ночи. Стрешнев первый подошёл к сидевшему у костра. Огонь освещал красное в морщинах лицо, обрамлённое длинной седой бородой.
- Здорово дед! – как и десять лет назад приветствовал его Степан Петрович.
- И вам исполать, калики перехожие. Замёрзли, небось? Садитесь к огню.
Товарищи Стрешнева подошли к костру. Екатерина и штабс-капитан смотрели на старца с любопытством, Василий с опасением. Он даже остался стоять, когда все уселись на большое бревно.
- Ты, служивый, вон тама снежок-то разгреби. Сенца немного, но подкрепиться лошадкам вашим хватит.
- А ты совсем не изменился, дед, - сказал Степан Петрович, когда все расселись вокруг костра.
- А чего мне меняться? – усмехнулся старец в бороду. – А чегой-то возница ваш на меня с опаской смотрит?
Василий, который действительно нашёл сено под вершковым слоем снега, вернулся и сел возле огня.
- А ты, старче, случаем, не Леший? – спросил он.
- А что, похож? – полыхнул тот на него зелёными глазами.
- Очень даже, - кивнул Василий. – Глазищи-то, как смарагды .
- Так у Лешего и борода с власами тоже зелёного цвета.
Старик выпростал из-под шапки седые космы.
- Не, не Леший я. Но наказать могу, ежели, кто лес обидит. Потому что Божье творение.
- Да мы завсегда к лесу со всем нашим уважением, - заверил Василий. – Вот и их благородие, Вадим Сергеич подтвердит.
- Да вижу я, что вы люди не злые. Потому и пригласил вас к своему костерку. Угостить хочу. Вот отведайте моего целебного отвару.
В руках старца появилась деревянная фляга, которую он протянул Стрешневу. Степан Петрович сделал глоток. Напиток был пряным, с ароматом незнакомых трав. В голове прояснилось, зрение приобрело чёткость и какую-то объёмность. Он как бы увидел панорамную картину: весело потрескивающий костёр выбрасывал искры в ночное небо, само небо в россыпях звёзд, полная луна, поляна уютно укрытая пушистым снегом, лошади хрустящие сеном. Как в волшебной сказке, подумалось ему.
Он опять взглянул на сидевшего напротив старца. Тот внимательно рассматривал подполковника из-под шапки светло-голубыми глазами. Вроде бы только глаза у старца были зелёными, недоумевал Стрешнев. Наваждение какое-то!
- Дедушка, - обратилась к старцу Суламифь-Екатерина, - а вы будущее можете угадать?
Старик взглянул на девушку, и лёгкая тень легла на его лицо. Или это Степану Петровичу показалось?
- Будущее наше знает только Господь Бог. И зачем тебе, такой молодой будущее знать? Живи и радуйся
Катя была явно разочарована. Даже отказалась попробовать стариковское питьё.
- Как светать начнёт, - говорил между тем Стрешневу старец, - ступайте на юго-восток. Аккурат, на нужную дорогу и выйдете.
Снегирёв и Василий спали, привалившись, друг к другу. Катя, потеряв интерес к старцу, отошла к лошадям, принялась гладить их да перебирать руками густые гривы.
- Будь осторожен, служивый, - говорил между тем Стрешневу дед. – Ворог твой недалече. Силён он нечистой силою. Да девоньку береги. Лучше в деревне ближней, какой оставь.
И он подбросил ещё веток в костёр. Огонь весело взметнулся к небу, закрывая от Степана Петровича собеседника. А когда костёр, словно устав, рваться в небо улёгся на землю, старца и след простыл.

Лишь рассвело, Стрешнев разбудил Снегирёва с Василием. Екатерина, закутавшись в шубку, спала на недоеденном сене, и лошади согревали её своим дыханием.
Путники двинулись в направлении, указанном таинственным стариком. Через час с небольшим вышли на проезжий тракт. Кони резво понесли возок по укатанному снегу на юг.
К вечеру добрались до станции. Станция была захудалая и не дотягивала даже до третьего разряда. Однако вытребовали у смотрителя отдельную комнату, куда препроводили Степана Петровича. В ней он и завалился на хлипкую кровать, заснув богатырским сном, даже не сняв сапог.
Вадим Сергеевич и Катя расположились в комнатке смотрителя, который попотчевал их чаем. Василий остался в конюшне с лошадьми.
Где-то за полночь со двора послышался звон бубенцов. Смотритель бросился встречать очередных путешествующих, и минут десять спустя дверь отворилась и в комнату вошла женщина в собольей шубе с воротником из горностая. Она сняла лисью шапку, и огненные волосы рассыпались по собольему меху. Снегирёв, сидевший лицом к входной двери, тут же признал в вошедшей маркизу де Шанкр. Катя, сидевшая спиной, почувствовала Марию-Агнессу своим истерзанным сердцем. Она бросила красноречивый взгляд на штабс-капитана.
- Ступай к подполковнику, - почти не размыкая губ, велел ей Вадим Сергеевич.
Девушка, накинув на голову шаль и закутавшись в неё будто от холода, не поворачивая головы к маркизе, прошла за тонкую перегородку, откуда доносился богатырский храп Степана Петровича.
Штабс-капитан тоже поднялся навстречу даме.
- Простите за то, что побеспокоили вас, - проворковала по-французски Мария-Агнесса, - надеюсь, вы позволите скоротать эту ночь с вами?
- Почту за честь, мадам! – ответил Снегирёв, помогая женщине снять шубу.
- Ваша жена? – кивнула маркиза в сторону комнатушки, поблагодарив.
- Племянница.
Дверь вновь распахнулась, и на пороге возник господин, закутанный в меха с головы до ног. Внимательно взглянул на офицера зелёными глазами, поздоровался. Огляделся, и, не обнаружив прислуги, принялся снимать тяжёлую шубу. Вслед за ним в комнату ввалились ещё двое: высокий шляхтич с тяжёлой саблей у пояса и мужчина в треуголке, из-под которой виднелись favoris . В руках у модника были две корзины.
- Ставь на стол, Морис! – приказал ему маркиз, а то, что это был он, у Снегирёва не возникло никаких сомнений.
- Мы знакомы? – бесцеремонно спросил штабс-капитана де Шанкр.
- Вряд ли, - ответил Вадим Сергеевич. – Хотя в столице вас не знают только лишь младенцы.
- Вот как? – снисходительно улыбнулся маркиз. – Ну и какова моя репутация?
- Одного из богатейших людей Европы.
- Люди как обычно лгут.
- Вот как? – выказал удивление штабс-капитан.
- Я вовсе не один из богатейших людей Европы. Я – самый богатый человек Европы.
- Спорить не берусь, - отвечал Вадим Сергеевич.

Стрешневу опять снилась Юлия Браницкая. Юная графиня бежала по глубокому снегу меж деревьев легко, будто серна, почти не оставляя следов. На ней было лёгкое шёлковое платье, открывающее плечи и шею. И как ей только не холодно в заснеженном зимнем лесу? Степан Петрович бежал вслед, чтобы закутать в тулуп и согреть, но не поспевал, проваливаясь в снег по пояс, и вскоре совсем выбился из сил. Он понял, что девушку ему не догнать и … решил проснуться.
В комнате кто-то был. Краешек луны заглядывал через окно, и в его тусклом свете в изножье кровати угадывалась женская фигура.
А вдруг? Сердце кирасира затрепетало, словно куропатка, пойманная в тенёты. Осторожно, будто боясь спугнуть, он протянул руку и коснулся плеча. Его руку тут же сжала горячая ладонь, и уже по этому жесту он понял, что это всего лишь Екатерина.
- Ты чего здесь? – спросил хриплым со сна голосом.
- Тссс! – приложила девушка палец к губам.
Степан Петрович прислушался. За тонкой перегородкой звучала французская речь. Вот что-то спросил Снегирёв, ему отвечал женский голос, который Стрешневу не спутать ни с каким другим. И тут встрял мужской. Низкий, неторопливый, с паузами между фраз. Заслышав этот голос, подполковник потянулся к голенищу сапога, где прятал небольшой двуствольный терцероль.
Между тем в гостиной Морис расставил на столе бутылки с бордо, выложил из корзин всякую снедь. Маркиз со Скаржинским накинулись на еду, даже не предложив штабс-капитану составить им компанию. Мария-Агнесса к еде не притронулась, отстранённо и с лёгким презрением поглядывая на мужа и его приятеля. Наполнила бокал вином и с виноватой улыбкой протянула Вадиму Сергеевичу.
- А кого вы прячете в той каморке? – спросил де Шанкр с сытым выражением на лице, откидываясь на спинку стула.
- Моя племянница, - пояснил Снегирёв. – Устала с дороги.
- Молоденькая? Пусть составит нам компанию.
Скаржинский пьяно улыбнувшись, встал и направился к комнате.
- Милостивый государь! – повысил голос Вадим Сергеевич. – Неужели вы позволите себе ворваться в комнату к спящей девице?
Шляхтич с вызовом посмотрел на Снегирёва.
- Сядьте, Скаржинский! – повелительно бросил маркиз.
- Бьюсь об заклад, не красавица! – громко заявил шляхтич. – Иначе, зачем её прятать от истинных ценителей женских прелестей?
И он отвесил неуклюжий поклон в сторону маркизы.
Работа в Штабе Гвардейского корпуса приучила штабс-капитана не поддаваться первому порыву. Конечно, честь гвардейского офицера требовала дать укорот грубияну. Картели посылали и за меньшее. Но уж больно явно нарывался лях на скандал. Слишком явно.
За внешне безмятежным выражением лица Снегирёва скрывалась напряжённая работа мысли. Неужели маркиз знает о цели их вояжа? Тогда он должен знать, кто прячется за этой тонкой перегородкой.
И всё же не ответить на наглую выходку он не имел права. Но прежде чем Вадим Сергеевич хотел отчитать наглеца, вмешалась маркиза.
- Вы очень дурно воспитаны, monsieur Скаржинский!
В эту фразу Мария-Агнесса вложила максимум презрения. Скаржинский побагровел.
- Не будь так строга к нашему другу, ma cher , - вмешался её муж. – Согласен с тобой, дремучие леса Полесья далеки от прогулочных аллей Булонского леса. Просто крепкое вино ударило ему в голову. Верно, Владислав?
Шляхтич пробурчал что-то невнятное. Но, так или иначе, «племянница» была благополучно забыта, Морис вновь наполнил бокалы, а маркиз начал рассказывать историю, коих по его собственному признанию знал превеликое множество. Вадим Сергеевич про себя отметил, что рассказчик он был великолепный. Даже смотритель, дремавший у печки, заинтересованно повернул голову в их сторону, хотя вряд понимал из французской речи десятую часть. И лишь пан Скаржинский, выпив ещё пару бокалов бордо, уронил голову на широкую грудь и захрапел не менее громко, чем ранее Стрешнев.
История, поведанная маркизом, была из персидской жизни, о том, как одна из любимых жён знатного персиянина полюбила молодого англичанина, сотрудника миссии. Юноша ответил ей взаимностью, и сам маркиз помогал влюблённым покинуть Тавриз, спасая их от гулямов разъярённого мужа.
Мария-Агнесса слушала с лёгкой улыбкой на губах. По её улыбке Снегирёв понял, что в истории этой больше вымысла, чем правды.
- А вы в романистике себя не пробовали? – спросил штабс-капитан, когда рассказчик завершил своё повествование.
- Всему своё время, - серьёзно ответил де Шанкр. – Пока у меня есть более важные дела.
Настенные ходики пробили пять утренних часов.
- О, мой Бог! – воскликнул маркиз. - Морис, нам пора! Буди Скаржинского!
Смотритель бросился отдавать распоряжение готовить лошадей, а слуга довольно бесцеремонно стал тормошить шляхтича, и через десять минут вся компания вывалилась на мороз. Маркиза, выходя, бросила на штабс-капитана многозначительный взгляд.
Едва затворилась дверь, из крохотной спаленки выскочил растрёпанный Стрешнев с терцеролем в руке. Бросился к слюдяному оконцу.
- Вот чёрт, ничего не видно!
Обернулся к Снегирёву, который взял со стола бокал с вином, предложенный маркизой и нетронутый, и одним залпом осушил его.
- Она была здесь! – подполковник принялся мерить широкими шагами гостиную. - А мне ничего не сказала, что поедет с мужем.
- Приведите себя в Божий вид, Степан Петрович, - Вадим Сергеевич откинулся на спинку стула, чувствуя, как вино идёт по пищеводу. - Нам тоже пора.
Через полчаса отдохнувшие лошади резво неслись по утоптанной дороге. А вскоре из-за деревьев огненным шаром выкатилось декабрьское солнце. В его лучах весело заискрился снег. Путники восхищённо взирали на зимний пейзаж.
- Красота! – воскликнул Василий, сдвинув малахай на затылок. – Воистину Божья красота! Как бы человек не старался, такое ему сотворить не под силу.
И он, вовсе сбросив шапку себе на колени, широко перекрестился.
Солнце стояло в зените, когда проехали село Усвяты.
- Кончается псковская земля, скоро Смоленщина пойдёт. Шевелись, залётные!
- Смотри географ, - высунулся из возка Снегирёв, - чтобы нам тех, ранних не догнать.
- Скажешь тоже, ваше благородие! У них и лошадки порезвей наших будут, да и возок полегче. Ужо, должно быть, к Велижу подъезжают.
- Это, что же, кони у них скаковые?
- Скаковые, не скаковые, а у нас лошадки вятские, а ихние – орловские, - наставительно говорил Василий. – А это, доложу вам, разница охо-хо, какая!
Вскоре показался занесённый наполовину снегом столб, на котором путники увидели герб: конный лучник на фоне шахматного поля, а над ним верхняя часть двуглавого российского орла. Чуть ниже был указатель, что до города Велижа пять вёрст.
- Ищи объездную дорогу, - велел Василию штабс-капитан. – Не резон нам опять с маркизом встречаться.
Примерно через версту дорога раздваивалась, и тройка свернула на левую дорогу. И вдруг случилось странное; коренная лошадь сбилась с рыси, а вскоре ноги её и вовсе подогнулись, и животное ткнулось мордой в снег. Пристяжные протащили её несколько саженей и тоже остановились, тревожно кося глазами. Хорошо, хоть дорога шла вверх, и скорость была небольшой. Иначе возок просто бы перевернуло.
- Ай, беда, беда!
Василий соскочил с облучка и бросился к лошадям.
- Ты, что же, за лошадьми не следил, прохвост? – накинулся на него Снегирёв.
- Дык, как же это не следил? – обиделся Василий. – Очень даже следил! И сенца подкладывал, и воды сколь нужно давал.
Коренная издала жалобное ржание.
- Ну, ты чего, болезная? – наклонился к ней возница, ласково поглаживая шею животного.
Василий очень любил лошадей, и уж кому, как не штабс-капитану было знать эту страсть своего подчинённого.
- Вспоминай, кто, кроме тебя подходил к лошадям? – продолжал терзать его Снегирёв.
- Дык, никто не подходил, вот вам крест! Я не отлучался вовсе, один лишь раз по нужде сходил. А когда вернулся…
На лице возницы видна была титаническая работа мысли.
- Кто-то кадушку с мочёными яблоками к стойлам приволок. А Зимушка ближе всех стояла. Она, страсть, как мочёные яблоки уважает.
- Вадим Сергеевич, мы теряем время, - сказал подошедший Стрешнев. – И так ясно, что без де Шанкра здесь не обошлось. Жена его рассказывала мне, что маркиз большой знаток ядов. Только тут нужна поистине лошадиная доза.
- Дело не в дозе, а в том, что алхимики называют concentratio, то есть в степени насыщенности яда, - пояснил Снегирёв.
- Откуда такие познания в ядах? – подозрительно глядя на штабс-капитана, спросил Степан Петрович.
- Тайная полиция должна знать всё, - горько усмехнулся Вадим Сергеевич.
На губах у Зимушки выступила пена, задние ноги забились в конвульсии.
- Предлагаю прекратить мучения бедного животного.
Подполковник вынул из-за пояса пистолет и, приставив к лошадиному уху, выстрелил. Лошадь пару раз дёрнулась мускулистым телом и затихла. На глазах Василия заблестели слёзы.
- Ты не барышня, нечего здесь воду лить! - прикрикнул на него Вадим Сергеевич. Перезапрягай лошадей!
Но и пристяжные были все в поту, а дышали так, будто скакали весь день без остановки.
- Что, и они яблоки ели? – спросил штабс-капитан.
Василий лишь бросил на него взгляд, полный смертной тоски. Вадим Сергеевич с досадой махнул рукой.
- Лучше и не придумаешь, - сказал он Стрешневу. – Мы без лошадей и посреди леса. Да ещё с девицей.
- А какой резон маркизу нас задерживать, - стал вслух размышлять Стрешнев, - ежели без меня ему камня не найти?
Со стороны развилки послышался звон бубенцов.
- А вот и маркиз! – пробурчал Снегирёв. – Должно быть, по вашу душу, Степан Петрович. А мы, получается, ему – лишняя обуза?
Он достал из-под скамьи карабин и, прикрываясь возком, взял под прицел дорогу. Стрешнев с взведённым пистолетом встал по другую сторону.
Из-за поворота резво выскочила тройка. Завидя стоявший поперёк дороги возок ямщик изо всех сил натянул вожжи. Из кибитки на снег выпрыгнул высокий человек в бобровой шубе, на голове старая конфедератка с меховым околышем. Степан Петрович вгляделся. Светлые усы, стального цвета глаза.
- Граф Юзеф! – выдохнул подполковник, опуская пистолет.

Добавлено (23.04.2011, 18:01)
---------------------------------------------
ГЛАВА 7.


СИЛЫ УРАВНИВАЮТСЯ.

Мы расстались с Юзефом Браницким неделю назад, когда графу удалось ускользнуть от штабс-капитана с его агентами. Скажем сразу, что к нападению лихоимцев на переодетых полицейских граф не имел ни малейшего касательства, просто произошло весьма неприятное стечение обстоятельств.
Три дня после этого он прятался в доме графа Флеминга. Но посчитав, что не достойно чести дворянина подвергать опасности репутацию этого достойного человека, Браницкий покинул гостеприимный кров. Мария-Агнесса отвезла его в своём экипаже в Гатчину – владения Марии Фёдоровны , сняв небольшой домик на окраине города. Маркиза здраво рассудила, что полиции вряд ли придёт в голову искать посланца польских заговорщиков среди сиротских приютов и воспитательных домов.
После встречи с князем Оболенским делать в северной столице графу было нечего. Можно было возвращаться в Варшаву и доложить князю Яблоновскому о ничем не закончившейся миссии. Но сделать Браницкому это было сложно по не очень благородной причине. Он был совершенно не при деньгах. Жизнь в Петербурге не дёшева, но не она поставила графа в неловкое положение. Причина более распространённая в те времена, именно благодаря ней Степан Петрович и обзавёлся своим Маркизом. Да, да, виной всему стали карты! Граф на второй день пребывания в столице проигрался в пух и прах! Было бы ещё полбеды, если бы он спустил лишь свои деньги. Демон игры настолько овладел Юзефом, что он поставил на кон ещё и сумму, выданную ему в Варшаве комитетом. Поэтому вся его надежда была на сестру.
Когда по прибытии в Петербург граф узнал, что сестра его вместе с чудовищем-мужем тоже находится здесь, то возблагодарил Провидение. Расставшись в Трабзоне со Стрешневым он, действительно отправился в Персию, но в горах был схвачен курдами. Почти год на положении пленника он жил в глухом горном селении, затем его продали арабскому купцу. Но по пути в Алжир корабль, на котором везли Браницкого, был атакован французским военным фрегатом, и все невольники получили свободу.
Несколько месяцев граф скитался по Италии. Год, прожитый в неволе, научил его ценить не только свою свободу. В Триесте он даже пытался примкнуть к карбонариям, ведь и итальянцев и поляков роднил общий враг - австрийцы.
Преследуемый австрийской полицией он бежит на родину. Там надежды, связанные с Бонапартом давно пали в прах, но чаяния о свободе не оставляли большую часть шляхты. И вот Юзеф в тайном обществе. Разговоры о национальном возрождении, грандиозные планы воссоздания Речи Посполитой – всё это будоражило кровь и не позволяло забывать, что твои предки когда-то повелевали половиной Европы. Нельзя сказать, что Польша так уж страдала под русским ярмом, но разве потомки Яна Собеского не заслужили свободы?
Узнав, что в России появились сторонники республики, и, следовательно, враги монархии, глава тайного общества князь Яблоновский едет на встречу с Пестелем в Киев, а графа Юзефа посылают в столицу империи.
Судьбе было угодно, что именно в этом холодном северном городе он увидел свою сестру, к которой так стремился, и оказался близко к её мужу, которому так желал смерти.
С этого момента поручение, которым его снабдили товарищи, отошло на задний план. Дать сестре свободу, избавив её от чудовища, завладеть рубином, магическая сила которого, конечно же, послужит делу возрождения несчастной родины – вот, что стало его навязчивой идеей.
Для того чтобы избежать скандала при разводе и мести де Шанкра, граф видел единственный выход – сделать свою сестру вдовой. И он ждал удобного случая, о котором ему должна будет сообщить Мария-Агнесса. Поэтому совершенно не удивился, получив с посыльным плотный конверт. Внутри была сторублёвая ассигнация и короткая записка.
« Завтра, около восьми вечера интересующее Вас лицо будет проезжать Московскую заставу. Вы узнаете сани по гербу».
Подписи не было, но Юзеф был уверен, что письмо от сестры. Его даже не смутило, что записка писана не её почерком. Ну, подумаешь, попросила написать посыльного, когда вручала тому деньги. Его также не насторожило, что Мария-Агнесса обещала прислать полтыщи рублей. А прислала жалкую сотню.
Браницкий нанял на утро следующего дня самую быструю тройку в Гатчине и в три пополудни уже ждал у заставы. Он видел чернявую девицу, бросившуюся под копыта отъезжающей от шлагбаума тройке. Когда ямщик замахнулся на несчастную кнутом, граф хотел вступиться, но из возка высунулась светло-русая голова.
Матка боска, граф Стефан!
Юзеф уже собрался окликнуть Степана Петровича, но тот быстро втащил девицу внутрь, ямщик щёлкнул кнутом, и тройка унеслась в снежную мглу.
Браницкий еле сдержался, чтобы не ткнуть в спину ямщика, и мчаться вслед. Его целью был де Шанкр, и что-то подсказывало графу, маркиз поедет туда, куда и его друг-враг Стрешнев.
В ожидании прошло ещё около часа. Наконец, к заставе лихо подлетел роскошный возок, запряжённый тройкой мощных коней. На задней стенке кареты Юзеф увидел знакомый герб – змея, кусающая слона, в испуге вставшего на задние ноги.
Когда сани маркиза тоже скрылись в декабрьской ночи, граф, наконец, ткнул набалдашником своей трости в широкую спину.
- Пошёл!
Кони резво несли по снежной дороге. Мимо мелькали деревья, и Браницкий подумал, что быстрее русских в Европе не ездит никто. Да и в какой стране столько пространства? Ещё чуть-чуть и империя начнёт опоясывать земной шар. Больше земель под одной короной не объединяла ни одна держава подлунного мира!
Ямщик, везший графа, знал дорогу как свой карман, и перед тем, как свернуть на белорусский тракт, приостановил лошадей.
- Тебе, барин, какая тройка надобна? – хитро улыбаясь, спросил он.
- Обе, - отвечал граф Юзеф.
- Тады, я не знаю, - стал чесать мужик затылок.
- Твоё дело управлять лошадьми! – повысил голос Браницкий. – Остальное не твоего ума. Чего встал?
- Дык, сам погляди, - ямщик ткнул кнутовищем в снег. – Та, что первая, прямо пошла, а вторая с чудной картинкой на заду, на тракт свернула. Да ещё тут постояла, высматривала чего.
- Езжай за второй!
С высоты холма он увидел сани маркиза, подъезжающие к маленькой деревушке. И огромную снежную тучу, набегающую с востока.
Метель угомонилась с наступлением темноты. За алтын они переждали её во дворе дома на околице. В чистом морозном воздухе граф услышал звон бубенцов тройки де Шанкра, также выезжающей из деревни в декабрьскую ночь.
Ямщик попался толковый, расстояние до саней маркиза выдерживал где-то с версту.
- Не упустим? – иногда спрашивал его Браницкий.
- Не боись, барин! – весело отвечал тот. – Я енту дорогу читаю, как поп Псалтырь.
У постоялого двора увидели оба экипажа, и вновь попросились на ночлег в крестьянский двор.
В полночь графу не спалось, и он решил, по его выражению, провести рекогносцировку. Потоптавшись у замёрзшего окна, сквозь которое напрасно пытался разглядеть то, что происходило внутри, он уже собрался возвращаться. Но в это время отворилась дверь станционной избы, и на русский холод вышел человек, одетый парижским франтом, что было весьма необычно для здешних мест. Пан Юзеф едва успел спрятаться за поленницу.
Модник, подняв воротник своего щёгольского плаща, прибавил огня в фонаре и пошёл к конюшне, утопая по колено в снегу. Граф двинулся следом, успел спрятаться в пустое стойло, приник к щели в перегородке.
Его взору предстало весьма любопытное зрелище. «Парижанин», взявшись за большую деревянную кадушку, подтащил её к стойлам, где стояли лошади. Воровато оглянувшись, достал из кармана плаща флакон и вылил содержимое в кадку. Три лошадиные моды потянулись к ней. Человек что-то пробормотал по-французски, Браницкий не сумел разобрать, и направился к выходу. Фонарь осветил бледное лицо, окаймлённое фавори, и пан Юзеф узнал щёголя. Это был Морис, состоявший при маркизе со времён египетской экспедиции. Не то личный слуга, не то лучший агент его секретной службы.
- Une minute!
Браницкий заступил Морису дорогу и тут же получил болезненный удар модной туфлёй по колену, а следом английским манером punch в подбородок. Звёзд в глазах стало больше чем в ночном небе, и потомок славного рода без чувств рухнул на мягкую солому.
Морис хотел поднести фонарь к лежавшему, чтобы посмотреть, кого он только что сразил, но в это время в конюшню вернулся снегирёвский Василий. Француз сделал шаг в сторону от стойла, и тело графа окутала тьма.
Морис вежливо посторонился, давая ямщику дорогу.
Через десять минут пан Юзеф вышел на морозный воздух. У графа слегка кружилась голова, его мутило. На породистом подбородке багровел кровоподтёк. Первой его мыслью было ворваться на станцию, зарубить Мориса, а заодно и своего шурина. Но сабля осталась в санях. После некоторых раздумий под зубовный скрежет, он отказался от этой мысли. Морис слыл одним из лучших бойцов в армии императора, и даже сейчас, когда разменял пятый десяток, был весьма опасен. Ну что ж, всему своё время, у него ещё будет возможность поквитаться с этим мамелюком маркиза.
А утром случилась ещё одна конфузия; граф проспал отъезд обоих экипажей. Винить, кроме самого себя было некого, но Браницкий накинулся на своего возницу с руганью. Ладно, хоть ругался по-польски. Ямщик невозмутимо выслушал малопонятные ему слово сочетания, но лишь пан Юзеф отвернулся, сплюнул в снег, и что-то пробурчал под нос о засилье на Руси нехристей и басурманов.
Лошади отдохнули, погода установилась на загляденье, и сани весело позвякивая колокольцами, неслись на юг.
На развилке перед Велижем следы саней опять разошлись.
- Одна дорога в город, а энта в объезд, - объяснил графу ямщик.
Пан Юзеф и сам не мог объяснить, почему пустился за санями Стрешнева. Но, тем не менее, принятое по наитию решение, оказалось верным. Слушай своё сердце, но не теряй рассудка, так, кажется, говорили восточные мудрецы.
Всё это граф поведал Стрешневу и Снегирёву, когда ехали уже вчетвером.

- Отмучились, болезные! – Василий снял шапку и перекрестился.
На красных от мороза щеках его замерзали слёзы.
- Экий ты, братец, сентиментальный! – молвил Снегирёв, хотя и ему было жаль бедных лошадей.
- Грешно барин меня обзывать такими-то словами! – Василий с укором взглянул на штабс-капитана.
Вадим Сергеевич только рукой махнул.
В сани Браницкого могли поместиться трое, да и то с трудом. Тем не менее, решено было Катерину везти до ближайшего селения, где девицу можно было бы разместить с относительным комфортом.
Василию штабс-капитан приказал возвращаться обратно, похоронив прежде злодейски убиенных животных. Дал денег и бумагу, по предъявлению коей подателю обязаны были незамедлительно предоставить лошадей на любой почтовой станции. Получив документ, тот чуть не лопнул от важности, аккуратно сложил и бережно сунул за пазуху своего тулупа.
Троица незадачливых путешественников влезла в карету саней, а Браницкий устроился на козлах рядом с ямщиком. Кони понесли, обдав стоявшего на обочине Василия снежной пылью.
Город Велиж всё-таки объехали стороной, опасаясь встреч с маркизом. Дорога, по которой ехали, была просёлочная и глухая, по сторонам стеной стоял лес, и признаков близкого жилья не попадалось. День уже клонился к вечеру, когда въехали на холм, оттуда открывался великолепный вид. Багровое солнце уходило за дальний лес, а в небольшой долине спала заваленная снегом деревенька.
- Вспоминаю сие место, - вгляделся Степан Петрович. – До монастыря рукой подать!
И он указал ямщику, как проехать к дому старосты.
Староста был тот же, благообразный мужик лет пятидесяти с седой патриаршей бородой. Держался он с тем спокойным достоинством, которое отличает русских крестьян. Правда, Стрешнева не признал. Девять лет как-никак прошло с мимолетной встречи!
Деревня платила посильный оброк монастырю, который находился в семи верстах от неё. Чуть подалее имение барыни Варвары Казимировны Стромиловой.
- Ещё до того, как хранцуз приходил, овдовела, - рассказывал староста. – Но хозяйство своё держит справно. За озером ейная землица и начинается.
- А озеро монастырское? – спросил Степан Петрович.
- Точно так, барин. Наши его и прозывают – Монастырское озеро.
Екатерину решили оставить в деревне, в доме старосты.
- Утром, с рассветом и отправимся, - говорил Снегирёву Стрешнев.
А что же граф Юзеф? Как пишут в плохих романах, амур поразил его своей стрелой в самое сердце. Темноглазая крестница Степана Петровича произвела на Браницкого самое сильное впечатление. Да и было девице, выросшей под жарким солнцем Эллады, чем привлечь взыскательного к женским прелестям графа. Разлёт чёрных бровей, пушистые ресницы, стройный стан, всё это было в достатке у девицы. Её семья была весьма уважаемой в еврейской общине не только Пилоса, но и всей Греции. Род был жутко древним и восходил, чуть ли не к Маккавеям. Породистость эта видна была в Суламифь-Екатерине. Она сквозила в походке, в гордой посадке головы, взгляде умных глаз.
В общем, граф ослеп, оглох ко всему остальному, что не касалось прекрасной еврейки. И, по всей видимости, лишился разума. И это в тридцать один год, причём впервые! Не мудрено, вся юность Браницкого прошла в походах, да и после жития у тётки стал он женщин сторониться. Но, чему быть, того не миновать.
Обо всём об этом подумал Степан Петрович, для которого не остались незамеченными взгляды, кои граф бросал на крестницу. Следовало поговорить с Браницким tet a tet. В избе старосты, где троим мужчинам хозяева, потеснившись, отвели отдельную светлицу, такой возможности не было.
Снегирёв лёг на широкую лавку, завернулся в шинель, и вскоре спал богатырским сном.
Стрешнев с графом сели в противоположном углу, у окна.
- Юзеф, - сразу же начал Степан Петрович, - скажу без обиняков, я вижу, какими взглядами вы одариваете мою крестную. Я за Катерину перед Богом отвечаю, так что девичью честь порочить вам не дам.
А про себя горько подумал, что уж не ему читать мораль другим. У самого всё рыльце в пуху. Вступил в тайную связь с замужней женщиной.
Надо отметить, что светские нравы того времени вовсе не считали adulterе чем-то из ряда вон выходящим. «Французский грех» конечно же, осуждался, но Европа уже оказывала своё тлетворное влияние на нравы новой Византии. А ведь тремя десятилетиями ранее прелюбодейке одна дорога – в монастырь.
- А с чего вы взяли, что я собираюсь опорочить её честь? – вскинул Браницкий свой подбородок, на левой стороне которого красовался большой синяк.
Стрешнев приложил палец к губам, указав на спавшего Вадима Сергеевича.
- Да как же! – перешёл он на шёпот. - Вы – дворянин, ваш род один из старейших в Европе. Что вы можете Кате предложить, кроме как стать вашей наложницей. Она – сирота, к тому же из выкрестов. А ей о будущем думать надо.
Граф смотрел на Стрешнева, и в глазах его горел

Дрова весело потрескивали в камине, блики огня ложились на смуглое лицо де Шанкра, и бледное Скаржинского.
Маркиз лениво рассматривал огонь в камине сквозь хрустальный фужер, наполненный красным вином. В комнате было жарко, и он сидел развалясь на оттоманке в лёгких панталонах и расстёгнутой на груди батистовой рубашке. На смуглой, покрытой чёрными волосами груди слабо светился огромный рубин. Де Шанкр время от времени брал его в руки, наслаждаясь причудливой игрой света.
- И что, схизматик даже не пытался спастись? – спросил Скаржинский.
- Бартоломео был готов на случай, если русский шпион попытается выбраться из горящей хижины. Он сидел в сугробе, в десяти футах и в каждой руке по пистолету с взведённым курком. Но тот даже и не пытался выбраться. В маленькое оконце Бартоломео видел, как московит молится на доску с грубым изображением девы Марии.
- Никогда не понимал их фанатизма! – воскликнул шляхтич.
- Это не делает вам чести, Владислав. Своего врага надо не просто понимать. Не только знать все его слабые и сильные стороны. Надо мыслить и чувствовать так же, как мыслит и чувствует он.
Где-то в глубине дома раздался приглушённый стенами женский крик. Маркиз прикрыл веки и сделал большой глоток из фужера. Затем опять уставил свои змеиные глаза на огонь.
- Ваша жена, - тихо сказал Скаржинский.
- Я слышу. Мне очень жаль, если она разбудит хозяйку. Ваша сестра встаёт затемно. Такое большое имение требует много внимания. Кстати, почему она так быстро овдовела?
- А что, наш кузен вам не рассказывал?
- Ему-то откуда знать? Падре в ту пору был далеко от России.
- В день свадьбы у её мужа была назначена дуэль, - нехотя отвечал пан Владислав.
- И кто же был его счастливый противник?
Шляхтич молчал, и маркиз повернул к нему своё лицо.
- Я! – тихо ответил тот.
- Вы в молодости были бретёром?
- Когда мне исполнилось шестнадцать, я поклялся убивать каждый месяц по одному русскому.
Скаржинский залпом осушил свой фужер, вытер усы.
- Ну и как, получалось? – спросил маркиз.
- В первых двух дуэлях я был ранен. Могли бы, и убить, но видно, щадили мой юный возраст. Я долго упражнялся в стрельбе из пистолета, и конце концов, добился того, что попадал с двадцати шагов в туза. Стромилов был четвёртым, кто пал от моей руки.
- Ваша сестра знает об этом?
- Нет, - глухо отвечал пан Владислав. Одним из условий дуэли было полное инкогнито. Мы даже секундантов не приглашали.
- А как же тело?
- Я послал записку.
- Ваша сестра…
- Барбара любила его.
- Я и не предполагал, какое вы чудовище, Владислав!
И вновь их слуха достиг женский крик.
- Сделайте что-нибудь! – воскликнул Скаржинский. – Её крики раздирают мне душу!
- Ну-ну, не надо театральщины! – рассмеялся де Шанкр, поднимаясь с кресла.
Он вышел из комнаты, прошёл по длинному коридору. Под лестницей, ведущей на второй этаж, была еле заметная дверь, которую маркиз открыл ключом. Он вошёл в маленькую комнату без окон, освещаемую канделябром с двумя свечами. Из неё ещё одна дверь вела в комнату, два окна которой были закрыты ставнями. Там была ещё одна дверь, задвинутая на засов. Де Шанкр сдвинул его и вошёл. Постоял у входа, привыкая к полумраку большой комнаты. На туалетном столике горела одинокая свеча, отбрасывая на стены зловещие тени. Рядом стояла кровать. На ней лежала бледная Мария-Агнесса. Маркиза была в пеньюаре, рыжие волосы разметались по подушке. Она глухо стонала. Увидя мужа протянула к нему тонкие руки.
- Арман! Умоляю тебя!
- О чём, любовь моя? – патетически воскликнул маркиз. – Я попросил тебя помочь мне в весьма важном деле, что с твоим умом и красотой составило пару пустяков. Я даже позволил тебе, своей законной супруге, вступить в интимную связь с убийцей твоей сестры и моим злейшим врагом!
- Он не убивал Юлию! – слабым голосом возразила Мария-Агнесса.
- Вот как? Он сам тебе сказал об этом?
- Мне рассказал об этом Юзеф.
Де Шанкр пристально посмотрел на жену.
- Когда ты видела своего брата?
Мария-Агнесса прикусила губу. В уголках глаз дрожали слёзы.
В руке маркиза оказалась склянка с белым порошком.
- Если ты мне расскажешь обо всём…
Слёзы на прекрасных глазах высохли мгновенно, а в самих глазах появился жадный блеск.
- Я расскажу, я всё расскажу!
Она принялась рассказывать, сбиваясь, не отрывая глаз от склянки. Маркиз внимательно слушал.
- Ну что ж, - произнёс он, когда маркиза закончила, - маленький презент ты заслужила.
Он открыл склянку, высыпал крохотную щепотку порошка себе на указательный палец. Поднёс к бледному лицу жены. Мария-Агнесса осторожно взяла обеими руками руку мужа и тщательно облизала палец.
- Ты похожа на кошку, - засмеялся де Шанкр. – Красивую, блудливую кошку!
- Благодарю тебя, Арман!
Она стала покрывать его руку поцелуями. На лице маркиза появилось выражение брезгливости. Он оттолкнул жену с такой силой, что та рухнула на кровать. Резко развернулся и вышел из комнаты.

Добавлено (27.04.2011, 10:04)
---------------------------------------------
ГЛАВА 8.

МОНАСТЫРСКОЕ ОЗЕРО.

Над лесом занимался хмурый рассвет. Потеплело, но воздух стал сырым и промозглым. К тому же с востока задул пронизывающий ветер.
На высоком берегу Монастырского озера, кутаясь в зимние плащи, стояли трое. Рука маркиза одетая в перчатку из оленей кожи держала рубин. Пирамида светилась всеми своими гранями, будто внутри её горел огонь.
- Второй камень совсем рядом, - произнёс де Шанкр.
Он поднёс к глазу подзорную трубу и обвёл ею окрестности, словно полководец перед сражением.
- А что, если камень на дне озера? – спросил Скаржинский.
Маркиз не отвечал, сосредоточенно всматриваясь на противоположный берег. Наконец оторвался от окуляра.
- Терпение, мой друг, совсем скоро мы всё узнаем.
Шляхтич зябко передёрнул широкими плечами, достал из недр плаща табакерку. От его мощного чиха с ближайшей осины с карканьем слетели вороны. Морис и де Шанкр бросили на него недовольные взгляды.
- Voila! – весело воскликнул маркиз, указывая рукой на противоположную сторону озера.
Оттуда, с пологого берега на лёд вышли двое и двинулись к торчащей изо льда скале. На её вершине росла одинокая кривая сосна.
- Пирамида там, на этом острове, - уверенно произнёс де Шанкр. – Сегодня воистину удачный день, господа! Мы убиваем всех зайцев! Проверьте, заряжены ли пистолеты. Allons, mes enfants !

- Трое на противоположном берегу, - удовлетворённо произнёс Вадим Сергеевич, отрываясь от трофейной люнетты . – И все - наши знакомцы. Эх, надо было Браницкого брать! Так в чём же наше преимущество, Степан Петрович?
Стрешнев забрал у штабс-капитана трубу.
- Наше преимущество во внезапности. И ещё в том, что они думают, будто внезапность – это их преимущество.
- Витиевато выразились, господин подполковник, но суть я уловил.
Они ступили на лёд озера. Стрешнев экипировался этаким Мальбруком . За спиной у Степана Петровича висело укороченное драгунское ружьё, на поясе болтался кирасирский палаш. И это не считая четырёх пистолетов: двух за поясом, и двух в голенищах высоких сапог. Снегирёв выглядел не в пример менее воинственно. Саблю свою не взял вовсе, почитая, сей предмет офицерского достоинства лишним. Зато имел пару двуствольных пистолетов.
Идти им до скалистого островка было саженей двести, лёд был крепкий, что выдержал бы целые сани с тройкой лошадей.
Они обошли скалу, и едва не пропустили занесённый снегом вход в пещеру. Внутри всё было так, как описывал тайный член Синода. Сосновый гроб посередине, а вот и камень, закрывающий нишу. Стрешнев толкнул его ногой.
- Примёрз камешек-то. Отогреть надо.
Он огляделся. В пещере, как назло не было ничего, что могло бы сгодиться в топливо. Не отрывать же щепу от гроба, в коем покоится схимник!
- Там у берегов какие-то кусты изо льда торчали, - Снегирёв осторожно выглянул наружу. – Гостей наших пока не видно. Пойду, веток наломаю.
Он выбрался из склепа-пещеры, и двинулся, прижимаясь к скале туда, где виднелись редкие заросли прибрежного кустарника.
Опять метель начнётся, думал он, глядя, как с востока небо закрывают свинцовые тучи. Даже и намёка тени на снегу не видно. А вдруг, как сзади кто подкрадётся? Только успел об этом подумать, как на затылок ему обрушился страшной силы удар. Пасмурный день и вовсе померк, сменился кромешной тьмой.
Степан Петрович снял меховые рукавицы, достал огниво и трут. Да куда же штабс-капитан запропастился? Кусты-то они, вон, рукой подать!
Снаружи послышался какой-то шум. Наконец-то! Вход закрыла фигура, и Стрешнев понял, что это не штабс-капитан. А поняв, взвёл курок своего кавалерийского карабина и выстрелил.
- Пся крев! – услышал он.
И тут же вспышка и грохот ответного выстрела. Пуля просвистела над головой, и врезалась в стену. Подполковник выхватил из-за пояса пистолеты и разрядил оба в белый овал входа.
- Узнаю бравого кирасира! – раздался знакомый хриплый голос. – Вы всё такой же отменный стрелок. Отстрелили кончик уса моему польскому другу.
- Принесите вашему другу мои извинения. Стрелял, не целясь. Но если ещё раз сунется сюда, получит пулю прямо в лоб.
- Monsieur Стрешнев, может быть, договоримся?
- С вами? – вопросил Степан Петрович, заталкивая новую пулю в дуло карабина. - Увольте, маркиз! Мы слишком хорошо знаем друг друга.
- У меня для вас кое-что есть.
- Вы имеете в виду штабс-капитана? Та он живым вам не дастся. Вы его, беднягу убили, поди?
И тут его ушей достиг женский крик. Стрешнев подкрался к входу и осторожно выглянул. Саженях в двадцати, прямо на льду озера стоял де Шанкр и прижимал к себе…Екатерину.
- Вот вздорная девчонка! – не удержался подполковник. – Ведь сказано ей, сидеть в избе! А куда Браницкий глядел?
В правой руке маркиза был кинжал, лезвие которого он держал у нежной девичьей шеи. На смуглом лице была торжествующая улыбка, которая всегда так раздражала Степана Петровича. Чуть поодаль стоял здоровенный детина в польской одежде и прикладывал снег к ссадине на правой щеке.
А где интересно, третий? Стрешнев незаметно огляделся, но Мориса нигде не было видно.
- Бросайте ружьё! – велел ему де Шанкр.
Подполковник швырнул карабин в снег.
- Морис! Обыщи господина подполковника!
Сзади послышался звук падающего тела. Степан Петрович обернулся и увидел в трёх шагах от себя слугу маркиза. А прямо над входом в пещеру был крохотный выступ в скале, где негодяй и прятался.
Морис сорвал с его пояса кирасирский палаш и швырнул на снег. Стрешнев чувствовал слева на своей щеке его дыхание. Граф Юзеф говорил, что этот француз отменный боец, и очень опасен в рукопашной схватке.
Де Шанкр хотел что-то крикнуть своему слуге, но в этот момент Катерина вцепилась ему в руку, державшую кинжал своими острыми зубами, и маркиз закричал уже от боли. А прыткая девица бежала, скользя по рыхлому снегу по направлению к своему крестному.
Степан Петрович тоже не стал медлить, и, что есть силы, двинул локтём прямо в галльский нос стоявшему сзади Морису. Француз мешком повалился на снег. А маркиз тащил из-за пояса длинноствольный пистолет, из которого, да ещё с такого расстояния попал бы даже ребёнок. Шляхтич тянул из ножен свою саблю.
Вдруг со скалы кубарем скатился на лёд озера человек, в котором Степан Петрович признал графа Юзефа. Вскочив на ноги, Браницкий выхватил из ножен свой венгерский клинок. Зазвенела сталь, поляки сошлись в поединке. Огромный шляхтич был силён, как бык, но скорости ему явно не хватало. Пан Юзеф кружил вокруг него, стремительно атакуя, и также быстро уходя в ретираду. Стрешнев решил, что шансы у него есть.
А Суламифь-Екатерина уже падала ему грудь. Маркиз взвёл курок и поднимал оружие.
Степан Петрович схватил девушку за плечи и швырнул на лёд. Доставать из-за голенища свой терцероль времени не было. Дуло, чёрное, как зев преисподней, глядело на него. Маркиз стрелок отменный и промаха не даст! Ну что ж, погибнуть под небом Отечества, это ли не удача для воина, две трети жизни проведшего в походах по чужбинам?
- Господи! Прими душу мою грешную!
Де Шанкр улыбался. Улыбнулся ему в ответ и Степан Петрович.
- Ну, что же вы медлите? Стреляйте!
- Я подожду, monsieur Стрешнев. Мне интересно, неужели история повторится?
Поединщики тяжело дышали, на обоих не было ни царапины. Скаржинский, несмотря на свою неповоротливость, довольно умело защищался, парируя удары графа.
Екатерина поднялась.
- Похоже, мадмуазель к вам не равнодушна?
Девушка бросилась между ними, заслоняя Степана Петровича.
- Я так и знал, - произнёс маркиз, спуская курок.
Крик Стрешнева потонул в грохоте выстрела. Тяжёлая пуля отбросила тело девушки на подполковника, и оба упали.
Пока он выбрался из-под тела, пока достал пистолет, маркиз исчез. Зато поднялся его слуга, вытирая снегом окровавленный нос. Затем поднял трость, потянул за рукоять. Пасмурное небо отразилось в стали клинка. Морис принялся выписывать своим оружием замысловатые восьмёрки, со свистом рассекая воздух.
- А не пойти ли тебе к чёрту, братец? – устало произнёс Степан Петрович, стреляя французу в лоб.
Голова Мориса резко запрокинулась, и он опять рухнул в снег, чтобы уже не подняться.
Где-то это уже со мной происходило, подумал подполковник. Где же? Ах да, в трёх сотнях вёрст отсюда. Отхожей ямы только не хватает.
Маркиз исчез, и его воинство покинула удача. Морис лежал на русском льду с развороченной головой, глядя мёртвыми глазами в русское небо. Граф Юзеф сделал отчаянный выпад, рубя наотмашь. Скаржинский не успел парировать своим клинком, и отклонился. Но, видимо, недостаточно быстро. Острие сабли Браницкого всего на каких-то полдюйма вошло сбоку ему в шею. Этого оказалось достаточно, чтобы перебить гортань. Шляхтич со страшным хрипом упал на колени, вцепившись пальцами в лёд с такой силой, что кровь брызнула из-под ногтей. Будто хотел удержаться в этом мире. Слишком любил выпивку и женщин, а там, неизвестно, будет ли всё это?
Степан Петрович подхватил свой драгунский карабин.
- Главный зверь-то сбежал! – ответил на вопросительный взгляд графа. – Гляньте, что с Катей, а я за вашим родственником пошёл. Следы ведь должны остаться.
След, действительно, скоро отыскался. Он привёл Стрешнева к пологому берегу. В десяти саженях стеной стоял лес. Подполковник отодвинул в сторону густую лапу ели, и вошёл под его своды. Здесь царил полумрак, и пахло хвоей. Сквозь пушистые, укутанные снегом ветви почти не видно пасмурного неба. Но следы вели всё дальше вглубь.
- Что за чертовщина?
Он нагнулся, рассматривая следы. Потом поморгал, и даже протёр лицо снегом, но наваждение не ушло. Следы сапог маркиза вдруг превратились в отпечатки… волчьих лап!
Они вывели на небольшую, заваленную снегом поляну. Видно, что зверь только что пересёк её, проваливаясь по грудь. Стрешнев остановился и вытер внезапно выступивший на лбу пот. Вгляделся в густые хвойные заросли. Оттуда на него смотрели горящие глаза зверя. Накаркал на свою голову!
Будучи сыном своего просвещённого века, Степан Петрович не верил в мистику и суеверия. Хотя в детстве с замиранием сердца слушал нянины сказки про нечистую силу. Но от того, что увидел сейчас, волосы на его голове встали дыбом, а правая рука потянулась творить крестное знамение.
- Господи, спаси и помилуй!
Из чащи ему навстречу шагнул волк. Таких, больших он в своей жизни не видел. Но не это повергло бесстрашного кирасира в трепет. На мощной мохнатой шее висела золотая цепь, а на ней… На ней была рубиновая пирамида!
Зверь оскалил огромные жёлтые клыки и глухо зарычал. Шерсть на холке встала дыбом, он весь напрягся перед прыжком.
Степан Петрович вскинул карабин, хотя понимал, что обычной пулей оборотня, скорей всего, не убить. Губы не переставая, шептали молитву.
Вдруг зверь посмотрел куда-то за Стрешнева. Мышцы его тела расслабились, он опустил голову и тихо заскулил, виляя хвостом. Затем развернулся и нырнул в чащу. Исчез, и лишь покачивалась зелёная ветка. А на ней каплей крови висел рубин.
Подполковник оглянулся, и успел разглядеть знакомую фигуру в волчьем тулупе, исчезающую за деревьями.

- Жива, жива! – встретил его Браницкий.
Воистину, нынче день чудес! Пуля ударила в серебряную ладанку с изображением великомученицы Екатерины. Девица сидела на снегу, привалившись спиной к скале, и слабо улыбалась.
Степан Петрович строго посмотрел на неё, с трудом сдерживая радость.
- С тобой разговор после будет. Граф! Пойдёмте искать тело Вадима Сергеевича.
Штабс-капитана они нашли неподалёку, в редких зарослях прибрежного кустарника. Снегирёв лежал, уткнувшись лицом в снег, и голова его была залита кровью. Перевернули тело. Веки дрогнули, Вадим Сергеевич застонал.
- Слава тебе, Господи, живой! – поднял Стрешнев лицо к небу. – Граф, помогите перенести его к склепу.
Пока несли, штабс-капитан и вовсе очнулся.
- Я, Семён, живым нехристям в руки не дамся, - бормотал он.
Бредит, догадался Стрешнев.
- Вот что, граф, ступайте-ка вы в деревню за лошадьми. У нас, вон, три покойника да двое раненых. Без повозки не обойтись. Попросите у старосты, он не откажет. Ямщика своего не берите, ни к чему нам лишние глаза и уши.
Он протянул Браницкому свой карабин.
- Возьмите. Волки в здешних лесах - не редкость. Особенно зимой.
Посмотрел, как граф прихрамывая, уходит в сторону деревни.
Катерина своим платком осторожно стирала кровь с головы Снегирёва. Штабс-капитан разговаривал в бреду с какой-то Машенькой.
Стрешнев подошёл и осмотрел рану на затылке. Даже слегка потрогал её пальцами. Сомнений не было, что у Вадима Сергеевича проломлена кость. С такими ранами обычно долго не живут. Он снял с себя шарф и перевязал голову Снегирёва. Наломал охапку сухих веток и вернулся в пещеру.
Вскоре оба рубина лежали рядом и полыхали в полутьме пещеры кровавым цветом. Поднеся руку, Степан Петрович даже почувствовал сильное тепло, исходящее от камней. Он не мог оторвать глаз от завораживающего зрелища. Время будто остановилось. Пришёл в себя, лишь заслышав конский храп и голос Браницкого доносившиеся снаружи. Быстро завернул камни в платок и сунул в карман.

Ворота монастыря были распахнуты настежь, во дворе шла весёлая суета. Две крестьянские подводы привезли продукты.
- А я за мирскими делами-то и забыл, - хлопнул себя по лбу Стрешнев, - Сочельник ведь сегодня! Стемнеет, а там и первая звезда! Хотя, в такую погоду появится ли?
- Появится, барин, как не появиться? – весело отвечал ему светлобородый крестьянин. Вон, зюйд-вест задул, щас тучи-то и разгонит.
- А ты, дядя, из моряков что ли?
- Из них самых. Токма давно это было, моря-окияна, почитай лет десять как не видел.
- Ясно. Ты мне, вот, что скажи. Больному здесь уход найдётся?
- А то, как же! Божье место, никак. Ты, барин, ступай в травницкую, что рядом с кухней. Там брат Архип заправляет. Не смотри, что молод, в лечениях сведущ. Не то, что на нашем фрегате коновал корабельный.
Травницкая была деревянным пристроем, сработанным недавно. Брёвна были совсем новые, да не помнил Стрешнев этого строения девять лет назад.
- Есть кто? – спросил он, заглядывая внутрь.
Из-за стола, заваленного всевозможными пучками трав, мешочками и сосудами поднялся молодой инок.
- Господь с вами!
Поклонился в пояс. Степан Петрович признал его.
- Ого, да ты, гляжу, из пономарей в лекари выбился!
- А я вас тоже помню. Догнали вы тогда того лже-монаха?
- Догнал, Архип, догнал. А я к тебе по нужде. У меня в возке офицер раненый.
- Так давайте его сюда!
Архип смахнул с широкой лавки травяные пучки и нарыл её холстиной. Вскоре Стрешнев и двое монахов внесли бесчувственного штабс-капитана, положили на лавку. Граф Юзеф, будучи крещёным в латинскую веру остался в возке за воротами православной обители. Там же была и Катя, ибо девице вход в мужской монастырь заказан.
Архип размотал шарф, и некоторое время рассматривал голову офицера.
- Ну, что, жить будет? – не выдержал подполковник.
- Затылочная кость у него раздроблена, - вздохнул инок. – Плохо будет, если кровь внутри разольётся. Ну, да с Божьей помощью…
- Архип, - взял монаха под локоть Степан Петрович. – Это – мой боевой товарищ. Он к басурманам в плен попал раненый. Сам видишь, выжил. Так неужели ему на родной земле, да в мирное время? Ты уж постарайся. Понимаю, настоящий лекарь ему нужен, да где ж его в вашей тьмуторакани взять. А переезда он не вынесет. Постарайся, а я тебя отблагодарю.
Стрешнев полез за пояс, но Архип удержал его руку, глядя в лицо кроткими, небесной синевы глазами.
- Всё в руце Божией. Сделаю, что могу. А вы лучше молитесь за друга своего.
- Спасибо, Архип!
- И вас спаси Господь!
Степан Петрович бросил взгляд на пребывавшего в беспамятстве Снегирёва и вышел из травницкой.
Его крестная уже истово крестилась на купола и монастырские стены. А ведь час назад недвижима лежала, удивлялся подполковник. Вот женщины!
Из-за угла вышла процессия. Это, по словам того же отставного моряка с малого крестного хода возвращался благочинный со своей братией. Решили засветло обойти с молитвами стены. Екатерина поклонилась им в пояс.
- Благословите, батюшка, - смело обратилась к благочинному.
- Господь благословит. Как зовут тебя, дщерь?
- Екатериной назвали, ибо крестили в день святой Екатерины Египетской, подвергшейся усекновению головы за христианскую веру.
- А сама-то не с египетской земли будешь? – усмехнулся благочинный в бороду. – Уж больно ликом смугла.
Смутил-таки девицу. Опустила та лицо в землю. Старец понял, что сказал не то, вышел из положения. Перекрестил девицу и возложил руку свою ей на темя. Обернулся к одному из монахов, что-то прошептал на ухо. Тот скорым шагом пошёл в монастырь.
Подойдя ближе, Стрешнев признал в благочинном отца Фёдора. За девять лет тот почти не изменился, только ещё белее стал. Они встретились взглядами.
- А я ведь видел вас прежде, - всмотрелся в кирасира настоятель
- Девять лет тому был я в вашей обители.
- Точно так, кажется, на Кавказ следовали.
- Отменная память у вас, батюшка.
- Человек, - поднял палец отец Фёдор, - венец Божьего творения. Для меня, смиренного раба Господа нашего каждая встреча с этим венцом помниться будет.
- А ежели плохой человечишка встретится? – спросила Катя, поднимая на благочинного свои чёрные очи.
- Не бывает плохих людей, - отвечал старец. – Бывает, что человек заблудился, запутался, либо бес его за сердце держит.
Вернулся инок, которого давеча отослал благочинный. Что-то держал, завёрнутое в тряпицу.
- Вот, держи парсуну, - протянул ей свёрток отец Фёдор.
Девушка развернула, ахнула. С иконы кротко улыбалась её небесная покровительница. Катерина припала к руке.
- Спасибо, батюшка!
- Ступай и не греши дитя!
Он широко перекрестил девушку.
- Батюшка, - шагнул вперёд Степан Петрович, - дозвольте переговорить с вами наедине?
- Никак, исповедаться хотите?
- Что ж, можно и исповедаться.
- Ну, раз так, идёмте ко мне в келью.

- Стало быть, влезли вы всё-таки в это дело? – задал отец Фёдор вовсе не благочинный вопрос.
- Стало быть, влез, - вздохнул Стрешнев.
Старец взглянул на мерцающие рубины.
- Но сейчас-то вы здесь, по государеву делу?
- Не стану скрывать, по государеву.
- Отчего тогда камни сии не везёте в столицу, начальству?
Степан Петрович взглянул в выцветшие глаза. Ещё девять лет назад глядя в эти глаза, видел он в них ум. Но не тот светский, которым любили бравировать философы, риторы всякие, а ум духовный. Будто и не в этом мире уже пребывает отец Фёдор.
- Камни эти выкрадены из коптского монастыря, что в египетской земле. Ведь не зря же они там тысячу лет лежали? А государство наше не этими побрякушками сильно, поэтому ему не убудет.
- Так не бывает! – вдруг заявил старец.
- Что не бывает? – не понял подполковник.
- Не бывает в военном человеке столько мудрости.
- А, вы об этом! – улыбнулся Степан Петрович. – Так я не сам до этого додумался. Подсказали мне.
- Пришла пора и мне исповедаться, - кашлянул отец Фёдор.
- Да полно вам! – смутился офицер. – Передо мной, что ли?
Исповедь старца была недолгой. Прежний настоятель на исходе четырнадцатого года в епархию отъехал, да как знал, что в монастырь не вернётся. Про странного скитника своему благочинному-то и рассказал. А потом и месяца не прошло, как случилось это страшное злодейство. Скит сожгли вместе со старцем.
- И про рубин мне преподобный поведал. Только говорил, что числом один тот камень был. А ведь предлагал синодник камень в монастыре оставить. Глядишь, и не погиб такой страшной смертью. Но, на всё воля Божья!
- Простите, батюшка, а кто же нынче обителью управляет?
- Так меня из епархии и назначили. Отец Викентий в Смоленск слёг, там и преставился через месяц, упокой Господь его душу!
И опять посмотрел отец Фёдор на рубины с опаской.
- Монастырь наш место намоленное веками. Я твёрдо верю, что присутствует здесь благодать Божья.
Теперь и Стрешнев взглянул на камни внимательней. А ведь светиться-то они перестали! Играют причудливо в гранях огоньки свечей, только и всего.
А преподобный вынул из ящика своего стола серебряный ключик, подошёл к иконе, висевшей на стене. Икона-то не простая оказалась! Где-то ключиком повернул, и открылась дверца, на которой лик был намалёван.
- Кладите ваши камни.
Степан Петрович засунул камни в мешочек, подошёл. Положил. Преподобный вернул лик на место, запер тайный замок.
- Держите! – протянул ключ офицеру.
- Ваше преподобие!
- У себя храните. Мне спокойнее будет.
Стрешнев продел ключ в цепочку с нательным крестом, а отец Фёдор уже осенял себя крестным знамением, шепча молитву.
Подполковник сложил пальцы, и уже поднёс их ко лбу, но взглянув на икону, так и замер.
На него с деревянной доски глядел лик старца. Того, из леса, а прежде, что явился в замке Браницких, где тогда ещё штаб-ротмистр в забытье лежал. А ещё раньше в глухой деревушке ему встретился.
- Скажите, ваше преподобие, откуда у вас эта икона?
- Да ей, почитай уже сто лет. Из монахов кто-то писал.
- А с кого писана, не знаете?
- Да Господь с вами! - взглянул на гостя отец Фёдор. – Святые лики по озарению свыше малюются.
Так, что же, мне сам Николай Угодник является, хотел спросить Стрешнев. Но не спросил.
Графа с Екатериной он нашёл в гостевой. Негоже людей на морозе держать, хоть один и крестится не по нашему. Угостили хлебом с квасом, пост пока ещё. Катя почти не ела, всё прижимала к себе парсуну со своей святой покровительницей. Время от времени разворачивала тряпицу, осторожно прикладывалась губами. Степан Петрович съел вкусную, отдающую какими-то травами горбушку, выпил ковш ядрёного монастырского кваса.

Вано, с волком и сам не определился. Вроде как маркиз владеет чёрной магией ( в конце укажу на это, но как-то неопределённо). А старик этот, которого волк-обьоротень испугался окажется Николаем Чудотворцем - хранителем Степана Петровича. Ещё будет сказано, что маркиз владел искусством иллюзиона, так что вполне воозможно, что волк этот обученная им собака.

Добавлено (29.04.2011, 13:36)
---------------------------------------------

Добавлено (29.04.2011, 14:22)
---------------------------------------------
Олег,спасибо большое за ваше произведение,с нетерпением буду ждать следующей части,ведь сюжет можно продолжить:оба главных героя живы,надо бы Стрешневу прищучить мерзавца!

Добавлено (30.04.2011, 09:46)
---------------------------------------------
ГЛАВА 9.

МАРИЯ-АГНЕССА.

У ворот монастыря они опять встретили давешнего «морячка». Тот разгрузил подводу и возвращался в деревню. Ему и наказали отвезти Катерину в дом старосты.
Девушка, как ни странно совсем не возражала. Мало ого, Степан Петрович заметил на смуглом лице счастливую улыбку.
- Теперь всё будет хорошо, - шепнула она ему на ухо, прежде чем сесть в крестьянскую повозку. – Она мне обещала.
Катя прижала к груди икону, подаренную настоятелем.
Тела Мориса и Скаржинского они оставили в пещере. Теперь надо было везти их в имение мадам Стромиловой, её же гости! Да и Мария-Агнесса там.
- Крестница ваша через окно убежать хотела, - рассказывал граф, когда возвращались к пещере. – Я шум услыхал, в комнату зашёл, а она уже лезет. Втащил её в горницу, она мне рассказывает, что явилась ей во сне святая Екатерина, велела за крёстным идти. И так она меня, Стефан, упрашивала, что не смог панёнке отказать.
Стрешнев слушал и отмалчивался. После того, что увидел в келье настоятеля, да после чудесного спасения девушки, рационализм, если и не покинул его, то затаился где-то на задворках души и не высовывался.
- Ну, а вы, пан Стефан, догнали маркиза? – спросил Браницкий.
- Догнал.
- А где тело?
- Не знаю, - честно признался Степан Петрович.
- Вы хотя бы убедились, что монстр мёртв?
- Скажите, граф, как вы относитесь к народным поверьям? – спросил в свою очередь подполковник.
- Вы о чём?
- Об оборотнях.
И Степан Петрович рассказал Браницкому о том, что произошло с ним в лесной чаще.
- Быть может, это галлюцинация? – спросил граф.
И в эту минуту из леса донёсся волчий вой. Да такой жуткий, что их, закутанных в тёплые меха, пробрал изнутри могильный холод.
Когда приехали на озеро, ветер, задувший со стороны Польши, разогнал тучи. Кроваво-красный круг зимнего светила уходил за деревья.
- Скоро стемнеет, - промолвил подполковник. – Надо поторопиться.
Фонаря у них с собой не было, но последние солнечные лучи, каким-то чудом пробились в пещеру, которая осветилась тусклым светом.
Покойники лежали с белыми лицами прямо у входа. Сначала положили в возок француза. Скаржинский был грузен и тяжёл. Тащили волоком; Стрешнев за ноги, Юзеф взяв подмышки. Лишь выволокли тело из пещеры на свет, покойник вдруг открыл глаза, бешено завращал ими и вцепился окровавленными руками в графа.
Степан Петрович от неожиданности выпустил свою ношу, Браницкий с выражением ужаса на лице принялся отдирать пальцы от рукавов своей шубы. Подполковник уже потянулся за пистолетом, но в этот момент у Скаржинского обильно пошла горлом чёрная кровь, он разжал пальцы и, распластавшись на снегу, затих. Что и говорить, живучести в шляхтиче было на троих!
Когда подъехали к усадьбе, уже стемнело. Залаяли псы, на крыльцо высыпала стромиловская дворня.
- Барыню зовите! – велел им Стрешнев
Мадам Стромилова за девять лет раздобрела лицом и телом. Степана Петровича вдова не узнала.
- С чем пожаловали, пан офицер?
Подполковник придал себе официальный вид.
- Прошу вас, мадам, опознать двух государственных преступников. Нам стало известно, что они останавливались в вашем доме.
- Двери моего дома открыты для всех. А кто из моих гостей государственный преступник, мне не ведомо. Мы политических разговоров не ведём.
- Всё же прошу вас взглянуть.
Браницкий сдёрнул с телеги дерюгу.
Стромилова вгляделась в лица покойников. С ближнего к ней краю лежал Морис, посередине его лба чернела дырка. Вдова поморщилась. Но тут взгляд её переместился на огромное тело Скаржинского. Она сбежала со ступеней крыльца, колыхаясь всем своим дородным телом.
- Огня!
К ней подбежал мужик с фонарём. Огонь осветил белое как снег чело Скаржинского. Лицо женщины будто свело судорогой, толстые щёки затряслись в беззвучных рыданиях. Нежно поглаживая рукой бездыханную холодную грудь она что-то бормотала по- польски. Наконец подняла внезапно окаменевшее лицо на Стрешнева.
- Как он погиб?
Браницкий сделал шаг к хозяйке, но Степан Петрович опередил графа.
- При попытке оказать сопротивление.
- Я вас более не задерживаю, господа, - ледяным голосом произнесла мадам Стромилова. – Увы, не могу пригласить в дом. Да вы сами, судари, не пожелаете гостить там, где с нынешней минуты поселилась смерть.
- Кем приходился вам покойный?
- Единокровным и единоутробным братом, - с вызовом отвечала помещица. – Но теперь он мёртв и вы, вместе с вашим царём не имеете над ним власти!
- Вы – российская помещица, это и ваш государь!
- Я в первую голову – польская дворянка! А теперь оставьте меня, сударь. Я хочу побыть наедине с моим братом. Несите тело в дом!
- Матушка, а с ентим-то как быть? – кивнул мужик с фонарём на мёртвого Мориса.
- Этого в баню пока положите.
Во дворе началась суета.
- Мадам, - опять начал Стрешнев, но в это время из глубин дома донёсся женский крик, полный страдания и боли.
- Марыся! – крикнул Юзеф, бросаясь в дом.
Двое дюжих молодцов встали плечо к плечу на крыльце, преградив графу дорогу.
- С дороги холопы! – зарычал тот, хватаясь за эфес сабли.
Бросившись вперёд, он расшвырял стражей, да с такой силой, что оба полетели с высокого крыльца в снег. Стрешнев бросился за ним.
Как безумный Юзеф носился по дому, звеня шпорами и гремя каблуками.
- Где она! – кричал он, повергая в ужас домашних, кои попадались ему на пути.
Неизвестно, сколько продолжался этот безумный, хаотичный поиск, если бы Степан Петрович, действовавший более хладнокровно, не нашёл комнату.
- Сюда, Юзеф! – крикнул он.
Мария-Агнесса подняла к нему бледное, осунувшееся лицо с тёмными кругами вокруг сиих глаз.
- Вы?
И тут же уткнулась в подушку.
- Уйдите! – услышал Стрешнев.
В комнату ворвался граф. Бросился к кровати, упал на колени. Стал нежно гладить голову сестры.
- Пусть он уйдёт, - не отрывая лица от подушки, попросила Мария-Агнесса.
- Стефан, прошу вас! – повернул к нему бледное лицо Браницкий.
Степан Петрович молча, развернулся и вышел из комнаты.
Между тем в гостиной, вокруг тела Скаржинского шёл спор. Осталять ли покойника в доме, или поместить в холодную баню.
- Как бы ни запортился барин-то!
Из разговоров подполковник понял, что уже, несмотря на поздний час, послали человека в Подлужье за ксендзом. А это, без малого двести вёрст в один конец.
В конце концов, порешили перенести тело в комнату, где Скаржинский останавливался, когда гостил у сестры. Хозяйка распорядилась камин в той комнате погасить, окна приоткрыть. Утром они вместе с Зосей обмоют тело, оденут в чистое.
Стрешнев понял, что расспрашивать мадам Стромилову сейчас дело бесполезное, вышел на крыльцо. Тело француза уже снесли в нетопленную баню, крестьянская повозка одвуконь одиноко стояла у крыльца. И податься-то некуда! В доме суета и откровенная враждебность хозяйки. А всё одно, без Марии-Агнессы они не уедут.
- Барин, а барин! Я тебя сразу признал.
Степан Петрович обернулся. У крыльца стоял тот самый мужик, что светил барыне.
- Я тебе ещё поличье малевал, помнишь, барин?
- Тихон?
- Евсей я. А Тихон в том же годе сбёг.
- Убежал всё-таки? Что, с барыней не ужился?
- Барыня наша пороть его велела, как ты отъехал. Стало быть, за нерадение. Вот он в бега и подался. Да чего сопли-то морозить, идём во флигель, в дом-то нынче, разумею, вас не пускают . Я лошадок ваших пока пристрою. По темноте-то ехать не стоит. Волки у нас зимой уж больно лютые.
И опять, как девять лет назад Стрешнев сидел в натопленном флигеле и пил горячий сбитень. Потом задремал на лавке.
Браницкий нашёл его уже заполночь. Граф был мрачен.
- Что с маркизой? – мгновенно проснувшись, спросил Степан Петрович.
Пан Юзеф сел возле печи, угрюмо глядя на огонь. Евсей налил ему в кружку сбитня.
- Пойду, лошадок гляну.
Оставшись вдвоём, немного помолчали.
- Сестра с детства не могла похвастаться хорошим здоровьем, - наконец начал Браницкий. – А в последние годы к этому добавилась ещё и модная нынче в Европе ипохондрия. Быть может, она началась от того, что Марыся не могла иметь детей. У неё временами случались сильные боли, природу которых врачи объяснить не могли. Маркиз к продолжению своего рода был почему-то равнодушен, но его нервировали её ночные приступы. Поэтому он не нашёл ничего лучше, как давать ей опий.
А потом, как один аптекарь из Ганновера получил из этого растения белый порошок, названный им в честь греческого бога сна, маркиз раздобыл и его. Он был гораздо сильнее опия, и Марыся пристрастилась к морфею. Её муж использовал эту зависимость в своих целях, и вскоре сделал мою сестру не супругой, а рабой.
Марыся рассказала мне, что он подослал её к вам с целью выведать у вас нахождение камня.
Он бросил на Степана Петровича горящий взгляд.
- Стефан, почему вы ничего не рассказали мне о том, что встречались с моей сестрой?
- Как я мог, граф? – вскинул Стрешнев подбородок. – Есть вещи, о которых говорить не принято. Ведь она замужняя дама…
Граф не отрывал взгляда от его лица.
- Что вы на меня так смотрите, граф?
- Моя сестра любит вас. А это значит, что её жизни грозит большая опасность.
- Вы считаете меня злым роком своей семьи?
- Де Шанкр жив, - устало произнёс Юзеф. - И он не оставит нас в покое. А Марыся сказала, что если не примет морфея, то может не дожить до утра. Она уже не встаёт, сильно кружится голова.
- И где же нам его взять? – спросил Стрешнев.
- Мария рассказала мне, что у маркиза в доме была отдельная комната. Но не мог же я обыскать весь дом без позволения хозяйки?
В это время вернулся Евсей.
- Скажи-ка, Евсей, - спросил его Стрешнев, - что ещё за гости у вас жили, кроме убиенных, да больной барыни?
- Да с братом барыни французишка был. Сам тощий, платье чёрное, а взгляд как у аспида, прости Господи. В бане-то слуга евойный лежит.
- А где ночевал он, знаешь?
- Дык, с Владиславом Каземировичем и ночевал.
- Комнату показать можешь?
- А чего её показывать? Два окна наверху на южной стороне. А тебе, барин, зачем? – вдруг насторожился Евсей.
- Или ты забыл, что я по государеву делу здесь? – строго спросил его Степан Петрович.
- По государёву, так по государеву. Мы-то люди подневольные, у нас, вон, барыня-матушка, какая-никакая, а есть. Ей за нас и ответ держать. Пойду-ка я, ваши милости, лучше в дом спать. А вы тут располагайтесь.
- Обыск чужого дома – дело постыдное, - сказал Браницкому подполковник, когда он остались одни. А то, что стыдно, делать нужно тайно. Так уж быть, Юзеф, возьму на себя ещё один грех.
Он вышел спустя полчаса, оставив графа наедине со своими мрачными мыслями. Ветер совсем разогнал тучи, подморозило. В чёрном небе полная луна и россыпи звёзд. Стрешнев залюбовался.
И вновь из леса донёсся протяжный волчий вой, да такой, что мороз по коже! Вроде бы как серый недалеко, кирасиру даже показалось, что он увидел зелёные огоньки меж ближайших деревьев. В одном из окон первого этажа показалась женская голова в капоре. Кажется, это была Зося, барская наперсница. Она истово крестилась по римскому обычаю двумя перстами.
Стрешнев подошёл к южной стене. А вот и два окна, несмотря на мороз, распахнутые настежь. На стене никаких выступов, карниз на высоте двух саженей, не забраться!
Степан Петрович обошёл дом, и нашёл-таки лежавшую у стены садовую лестницу.
В комнате горела одинокая свеча, покойник лежал на столе, а рядом, вот незадача, сидела на стуле вдова Сухомлинова, уставив немигающий взгляд на мёртвое лицо своего брата.
Подполковник стоял на верхней ступеньке хлипкой лестницы, и нижняя часть окна достигала его груди. Этак, можно и до утра простоять! И как эту ведьму старую из комнаты выманить? Просить графа, чтобы он пошумел с парадного крыльца, так ведь ночь на дворе.
Он вгляделся в одутловатое лицо хозяйки, освещаемое неровным светом свечи. Глаза не мигая, смотрят в одну точку, и не шелохнётся.
Бравым офицером овладела совсем уж мальчишеская мысль. Он нашёл в кармане завалявшуюся полушку и бросил в комнату. Медная монета со звоном упала на паркет и закатилась аккурат под стул, где сидела вдова. Та, даже не шелохнулась.
Неужели, померла, подумал Степан Петрович. Оттолкнувшись руками об подоконник, он перебросил тело в комнату, Осторожно, стараясь не греметь каблуками подошёл к сидящей. Услышав негромкое сопение, облегчённо вздохнул – жива! Он слышал о свойстве некоторых людей спать с открытыми глазами. Вблизи вдова была вовсе не старой, сорока ещё нет. Разъелась только на деревенских харчах, да и без мужа-то хорохориться в этакой глуши не перед кем.
Стрешнев обвёл взглядом полутёмную комнату. Ага, вон кровать, рядом ширма. Из-за неё выглядывают какие-то вещи.
Вот этот новомодный sac de voyage несомненно принадлежит де Шанкру. Изящная вещица, не то, что наши кондовые дорожные короба. Сам деревянный, а верх кожаный и с ручкой.
Эх, ничего не видно, надо бы подсветить!
Рядом с кроватью стоял этот самый кондовый короб, иначе сундук, непременный предмет мебели в русских домах. На нём стоял канделябр. Взяв его Степан Петрович подошёл к горящей у головы покойника одинокой свече. В этот момент на лестнице послышались тяжёлые шаги, и следом стук в дверь. Это могла быть только Зося, наши-то лапотники стучаться не обучены.
Подполковник замер. Вдова продолжала сопеть в обе дырки. С той стороны повернули дверную ручку.
Степан Петрович попал, как говорят французы en situation embarrassante . Но пребывал он в нём недолго, развернулся на каблуках, одни прыжком достиг ширмы, где и спрятался.
Дверь отворилась, и в колеблющемся свете он увидел вытянутую тень. А следом вошла, как и ожидалось, Зося.
- Пани Барбара! – бесцеремонно затрясла она за плечо хозяйку. Вдова, громко всхлипнув, наконец, пробудилась.
- Co sie stalo ?
Дальше обе затараторили по-польски. Язык сей, несмотря на родственность, Степану Петровичу был понятен едва ли в половину, да и то, если говорили не очень быстро. Но вдруг он напрягся, услышав «пан маркиз». А тут и Варвара Казимировна тяжело поднялась и вышла вместе с Зосей из комнаты.
Времени у Стрешнева могло быть совсем мало. Он схватил свечу, бросавшую зловещий свет на мёртвое лицо Скаржинского и кинулся к саквояжу.
Чего только там не было! И полный туалетный несессер с нюхательными солями и водами трёх ароматов. Толстая колода гадательных карт Таро, зачитанный до дыр роман Донасьена де Сада «Сто двадцать дней Содома».
Флакон с белым порошком Степан Петрович обнаружил на самом дне. Так вот оно, чудесное зелье, прогоняющее и боль и хандру!
Открыл, понюхал. Высыпал крохотную горсть кристалликов на ладонь, лизнул. Гадость! Сплюнул бы, да воспитание не позволяет плеваться в комнате.
Снизу донеслись голоса, шум у парадной двери. Пора покинуть сию гостеприимную обитель. Стрешнев спустился во двор, положил лестницу на место. Осторожно выглянул из-за угла на парадное крыльцо. Дверь растворилась и выпустила наружу высокую худощавую фигуру в чёрном плаще, подбитом мехом и натянутой по самые уши треуголке.
Сомнений не было – де Шанкр! Чёрт, палаш во флигеле. Зато терцероли на месте и заряжены.
Маркиз скрылся во тьме. Стрешнев уже собрался броситься следом, но тот сам вынырнул из темноты, ведя под уздцы вороного коня. А тут на крыльцо Евсей вытащил тот самый саквояж, в котором несколько минут назад рылся Степан Петрович, принялся приторачивать к седлу.
Убить немедля, билась головной болью одна мысль. Пока опять в оборотня не превратился!
Веки вдруг стали словно чугунные, в сон клонило жутко! Не мудрено, третий час ночи.
Маркиз, между тем влез в седло, и нагруженная лошадь тяжело пошла по аллее в сторону леса. Евсей зябко передёрнув плечами, скрылся в доме.
А Степан Петрович уже бежал вслед маркизу, оскальзываясь на снежном насте.
Всадник доехал до конца аллеи, дальше дорога уходила вправо, к лесу.
Конечно, не совсем благородно стрелять в человека без предупреждения, но де Шанкр и не человек вовсе, с ним игра в благородство только во вред.
Вот уже до чёрного всадника десять саженей. Стрешнев взвёл курки, прицелился в спину, туда, где левая лопатка. Выстрелил, с удовлетворением отметив, как всадник сползает с коня. На всякий случай достал второй терцероль и тоже взвёл оба курка.
Конь безучастно стоял возле неподвижного тела. Стрешнев подбежал, сорвал с головы маркиза шляпу, держа оружие наготове. Увидел мёртвые и совершенно незнакомые глаза. Да это и не маркиз вовсе!
И вновь из леса донёсся волчий вой. Подполковнику даже послышалась в нём насмешка.
Конь испуганно заржал и припустил по обледенелой дороге. Саквояж бился о мощные бока.
А на Степана Петровича вдруг навалилась страшная усталость. Он даже не стал обыскивать убитого, еле передвигая ноги, направился в усадьбу.
Браницкого он застал в том же положении. Граф Юзеф полулежал на топчане, и подперев щёку рукой мрачно зрился на огонь в печи.
Стрешнев протянул ему флакон с морфеем, и тяжело опустился на широкую лавку.
- Я немедля иду к сестре! – заявил граф, сжимая в руке склянку.
- Юзеф, там, на дороге я застрелил человека, приняв его за де Шанкра. Признаться, даже не обыскал.
Последнюю фразу подполковник уже бормотал, проваливаясь в глубокий сон.
- Стефан, проснитесь!
Браницкий тряс его за плечо. В окно флигеля било яркое солнце. Он сел на лавку, чувствуя слабость в членах, непонимающе оглядывая комнату.
- Который час?
- Скоро два пополудни. Пора нам покинуть сии гостеприимные стены, - заявил граф. – Пани Барбара настаивает. Даже согласилась дать свой возок, чтобы довезти Марысю до деревни. Не ехать же маркизе в крестьянской телеге! A propos , никакого тела я не нашёл.
- Какого тела? – не понял Степан Петрович.
- Вы же сами, перед тем, как заснуть, рассказали, что кого-то убили, приняв за маркиза.
- Вот чёрт!
Стрешнев начал вспоминать. Неужели порошок сыграл с ним злую шутку?
- Что с маркизой?
- После того, как приняла морфея с фруктовой водой, ей стало значительно лучше. Сейчас сделает туалет, и через час она готова.
Через час с небольшим они покинули усадьбу в санях мадам Стромиловой. Евсей ещё раньше отогнал повозку в деревню. Мария-Агнесса, когда садилась в возок, едва кивнула подполковнику. Закуталась в шубу, отвернувшись к стенке.
Вдова со своей Зосей стояли у окна и провожали их недобрыми взглядами.
Там, где дорога от ворот усадьбы сворачивала влево, Стрешнев велел остановиться. Стал осматривать снег.
- Граф! – позвал Браницкого. – Прошу вас, подойдите.
Юзеф нехотя вылез из тёплого возка на мороз.
- Посмотрите, кто-то наспех засыпал снегом кровавое пятно. А вот тело тащили волоком в лес.
- Но зачем?
- Кабы знать, - вздохнул Степан Петрович, - кабы знать. Пройдёмте по следу?
Они углубились в лес. Снег был выше колен, впрочем, шли недолго.
- Что это? – воскликнул Браницкий.
Из сугроба торчала человеческая рука. Подполковник ножнами своего палаша разбросал снег.
- Господи помилуй!
Незнакомец, получивший от кирасира одну единственную пулю, был буквально растерзан. Горло порвано, живот будто взрезали ножом, внутренности вывалились наружу. И Стрешнев, и Браницкий был солдатами, смерть им не в новинку. Но обоим стало не по себе. Кто мог такое сотворить над мертвецом? Уж, точно, не человек!

ОХОТА НА ОБОРОТНЯ.

Всю дорогу до деревни ехали молча. Каждый думал о своём. Мария-Агнесса спала.
- Сколько смертей, и всего за один день и одну ночь, - пробормотал Юзеф, когда показались дымы. – А ради чего? Вы хотя бы добыли эти треклятые камни, Стефан?
Стрешнев не сразу сбросил с себя гнёт тяжких дум. Перед глазами всё ещё стоял растерзанный незнакомец.
- Я добился главного, - наконец ответил он. – Отнял камень у де Шанкра. Вырвал ядовитый зуб у змеи.
- Поверьте, Стефан, у маркиза ещё осталось много ядовитых зубов. Надеюсь, камни в надёжном месте?
- В надёжном, граф, в надёжном, - невесело улыбнулся Степан Петрович.
Сам он украдкой бросал взгляды на маркизу. Но женщина полулежала, отвернувшись к стене, укутавшись в свою шубу.
Ещё и не въехали во двор, а Екатерина уже выскочила на мороз в накинутом на плечи заячьем тулупе. Должно быть, увидела их в окошко. Подполковник подумал, что тулуп совершенно не идёт её девичьей фигуре. Надо бы шубку крёстнице справить, такую же, как у Марии-Агнессы!
Девица призывно ему улыбнулась. Графу послала загадочную улыбку, ну, а когда увидела Марию-Агнессу, улыбка и вовсе исчезла с её лица.
Стромиловский возница, высадив всех троих, умчал обратно.
- Ну, что, граф, - обратился Стрешнев к Браницкому, - переночуем, а завтра разъедемся. Вы возвращайтесь в столицу, я останусь здесь, буду ждать, пока Вадим Сергеевич не поправится.
- А что нам с сестрой делать в Петербурге? – спросил Юзеф. - Поедем в родовое гнездо. Сколько лет там не были.
- А что, маркизе лучше?
- Пока есть порошок, - граф горько усмехнулся. – Но он скоро закончится, и тогда надобно будет искать какого-нибудь немца-аптекаря. А где его здесь сыщешь? Надеюсь, - резко сменил он тему, - в этой глуши найдётся для меня с сестрой отдельная комната?
- Об этом надо спросить у старосты.
Староста сидел у печи, и над чем-то колдовал. Засунет в печь медный ковшик, вынет, посмотрит, и опять суёт.
- День добрый Фрол Севостьяныч!
- Здравствуй барин! – отвечал тот, не отрываясь от своего занятия. – Лошадушки ваши сыты, не изволь беспокоиться.
- Спасибо. Да и твоя, вон, на дворе стоит в целости и сохранности. Потерпишь нас ещё денёк?
- Господь с тобой, барин! Да живите, сколько хотите.
Договорились, что Юзеф с Марией-Агнессой займут Катеринину комнату, а девица переночует с крестным. Дом старосты был самым большим в деревне, целых три комнаты.
- Вот тебе, Фрол Севостьяныч, за заботу.
Степан Петрович положил на стол целковый.
- А вот за это премногая благодарность.
Свободной рукой мужик ловко подцепил со стола монету, и она исчезла. Боится, кабы хозяйка не увидела, догадался подполковник.
- А чем это ты занят?
- Да вот, хочу пулю серебряную отлить.
- На кого же? – насторожился Стрешнев.
- Известно на кого, на оборотня.
- Что у вас тут оборотень завёлся?
- Нынче ночью из леса выходил. Возле моей избы выл. Баба моя пресвятой Богородице всю ноченьку поклоны била. Токма благодаря её, матушке-заступнице помощи и не тронул никого проклятый.
- С чего ты взял, что оборотень? Ты его хоть видел? Может волк простой?
- Эх, барин, - глянул на офицера староста. – Мне его видеть не надобно, по вою догадаюсь.
- Не сказки ли ты мне здесь рассказываешь? – не сдавался Стрешнев, хотя холод пробрал его спину. И это в жарко натопленной избе!
- А чего мне тебе сказки-то рассказывать? Чать не скоморох я, чтобы людей потешать. Вы там, в столицах дюже грамотные. Сказывают, будто многие и в Бога уже не веруют. Раз никто Его не видел, значит, нету. А Господь, он в каждом человеце. Главное – беречь в себе Божеское. А кто Бога из себя изгоняет, тот рано или поздно нечистой силе подчинится.
Староста достал ковшик, посмотрел в него.
- Эхе-хе, грехи наши тяжкие! Видно чем-то мы Бога прогневили, что в местах наших, доселе благодатью осенённых нечисть завелась. Верь барин, аль не верь, в деревне нашей ни одной ведуньи нет. Не живут они, когда монастырь недалече. Мы ведь испокон в Божью обитель и за советом, и за какой другой помощью.
- Может Стромилова с нечистой силой знается? – предположил Степан Петрович.
- Варвара Казимировна? Да Господь с тобой, барин! Она хоть и в веру православную, мне сказывали, перешла перед самым замужеством из басурманства, но в церкву исправно ходит, постится, праздники чтит. Хотя, барыня она, конечно, строгая…
- А меня с собой на оборотня возьмёшь?
- Была у меня одна серебряная пуговица, - хитро посмотрел на него мужик. – Боле нету.
Степан Петрович пошарил в карманах, достал серебряный рубль.
- Хватит на пулю-то?
Фрол Севостьяныч повертел его руках.
- Чего ж не хватить, хватит.
Второй рубль исчез так же быстро, как и первый.
- Неси ружьё своё. Тока никому ни слова.

- Оттудова он приходил. Аккурат в полночь.
Напрасно Стрешнев всматривался в темноту. Чёрная стена леса сливалась с беззвёздным и безлунным небом.
- В такую тьму беспросветную глаз не увидишь, - наставлял его Фрол Севостьяныч. – Звериному глазу хоть малая толика света, да нужна.
Вот уже с полчаса они караулили на сеновале. Дом старосты стоял на отшибе, далее лес.
Степан Петрович был уверен, оборотень появится. Не может маркиз смириться с потерей рубиновой пирамиды. Видно, помогают де Шанкру тёмные силы. Поэтому сжимал подполковник в руках свой драгунский карабин, в стволе которого ждала своей минуты серебряная пуля.
- Уже полночь, - взглянул на чёрное небо староста.
Интересно, как простой мужик определил? В небе ни огонька.
И тут же из леса донёсся волчий вой. Затем ещё один, третий. И все с разных сторон.
- Запутать нас хочет, нечистая сила. Смотри барин, главное – не промахнуться.
Староста высек искру кресалом, зажёг загодя приготовленный пук сена. Сунул в него палку с промасленной паклей на конце.
- Ну, помогай Господь!
Он выбежал из-под навеса и зажёг три костра, которые они ещё засветло сложили в этом месте на расстоянии десяти саженей один от другого.
- Вот теперь полегче будет. Волки-то на огонь не побегут, а кто побежит, тот и есть оборотень.
Вскоре меж деревьев замелькали зелёные огоньки. Увидев огонь, звери не решались выходить из чащи. Боковым зрением Стрешнев заметил, как справа мелькнула тень.
- Вон он! – крикнул староста, поднимая свою фузею екатерининских времён.
- Он мой!
Степан Петрович встал во весь рост и двинулся туда, где рассекая мощной грудью снег, мчался в сторону дома огромный волк. Вот между ними уже не более двадцати саженей. Зверь увидел человека и остановился. Глаза его горели человеческой злобой. Стрешнев поднял ружьё. Ну, держись нечистая сила!
Курок взведён, и палец уж давит на спусковую скобу. На лбу, несмотря на мороз, бисером выступил пот.
Но зверь вдруг резко прыгнул в сторону, а спустя мгновение грохнул выстрел. Промазал!
И тут же справа от него раздался грохот фузеи. От звериного воя кровь остановилась в жилах! А огромный волк развернулся, и, волоча задние ноги по снегу, кинулся наутёк в лес, оставляя кровавый след.
- Подстрелил, как есть, подстрелил! Куда барин?
Фрол Севостьяныч схватил за рукав, кинувшегося было вдогонку Стрешнева.
- Уйдёт! Добить надо!
- Чем? Пуль-то серебряных больше нет.
И то, правда! Подполковник сплюнул в снег с досады. Промахнуться, да с такого расстояния, непростительно для боевого офицера!
- Да ты не переживай, барин. Он вишь, как в сторону метнулся, тут любой бы оплошал. Я ему, зато заднюю лапу прострелил. Ему теперь её отгрызть надо, иначе околеет.
- Севостьяныч пошли по следу, - стал упрашивать старосту Степан Петрович. – Далеко он уйти не должен, поди, кровью где-то рядом истекает.
Со стороны дома к ним бежал Браницкий. В каждой руке по пистолету, на боку сабля.
- Я слышал выстрелы. Что случилось?
- Волки, - отвечал Стрешнев
- Ого, одного вы подстрелили, - указал граф на окровавленный снег.
- Очень хочется на него посмотреть. Не составите нам компанию, Юзеф?
- Я готов!
Фрол Севостьяныч вручил всем по факелу, не торопясь перезарядил свою фузею. Стрешнев достал двуствольный терцероль.
След уводил в самую чащу. Некоторое время преследователей сопровождали огоньки волчьих глаз, но скоро исчезли.
Они прошли с четверть версты, пока не вышли на крохотную поляну.
- Здесь он и остановился.
Староста осмотрел утоптанный снег.
- Смотрите! – указал на небольшой сугроб Браницкий.
Из снега торчала человеческая ступня.
За сугробом в лес уходил след от саней.
- Ушёл! В той стороне старая дорога, на Могилёв идёт.
Степана Петровича обуяла жажда деятельности.
- Юзеф, запрягаем лошадей, и в погоню!
Но когда вернулись в деревню, выяснилось, что лошади вместе с санями пропали. Их кто-то вывел из конюшни, воспользовавшись тем, что собаки попрятались, испугавшись волков. Притащили ямщика, который спал в соседней избе. Мужик клялся и божился, что перед сном проверял; лошади и возок были на месте.
- Конокрадов в наших краях отродясь не водилось, - чесал свой затылок Фрол Севостьяныч. - Не иначе, как козни всё той же нечистой силы.
Староста оказался прав. Из конюшни след привёл на туже полянку.
Измученные все вернулись в дом старосты. Но спать никто не ложился. Все трое сели на лавку у печи и мрачно молчали.
- Фрол Севостьяныч, - подал голос Стрешнев, - у тебя водка есть?
- Господь с тобой, барин! – возмутился тот. – У нас в деревне один пьяница был - Пахом Гусев. Да и тот пару лет назад помер.
- Жаль. Чарка водки сейчас никому бы не помешала.
- Пойду у Куприяновны спрошу, - поднялся староста.
Выпить водки не случилось. Фрол Северьяныч вернулся, без штофа, зато с Евсеем. Тот был бледен и напуган.
- Беда! – прямо с порога задыхаясь, выкрикнул он. – Убили! До смерти убили!
- Кого убили? – вскочил с лавки Степан Петрович. – Фрол Севостьяныч, ты водки принёс?
- Дык, не успел, - развёл староста руками. – Гляжу, он скачет.
- Хоть квасу ему налей, что ли!
Евсею поднесли ковш квасу. Тот жадно пил, заливая бороду и грудь.
- Рассказывай! – велел Стрешнев.
Из рассказа выяснилось следующее.
Вчера вечером барыня поужинала, сыграла с Зосей партию в марьяж, и ушла к себе в покои готовиться почивать. Зося помогала барыне делать вечерний туалет, затем предпочивальная молитва, и отход ко сну. Наперсница обычно спала вместе с барыней в спальне, на оттоманке.
Спать в доме вдовы ложились по старинке, как стемнеет. Темнело в это время года рано, и уже в семь пополудни дом затихал. Затих он и в эту зловещую ночь. Прислуга спала на кухне, там тепло. Сам Евсей ушёл ночевать во флигель. Где-то в четыре пополуночи он пришёл в господский дом, подтопить печь в гостиной. Комната была большой и быстро остывала. И стал уж возвращаться к себе, как случайно поднял взгляд наверх. С самого верха лестницы свешивалась рука. Евсей поднялся и увидел «ляшскую девицу». Лежала Зося вовсе не в позе спящей, да и глаза были открыты.
- Я подумал, неужто померла? Баба-то была дородная, ядрёная. Сам видал, как бывалочи из бани, да голой гузной прямо в снег.
- Ты, Евсей, по делу говори!
- Дык, я и по делу! Не обошлось, думаю, тут без злого умысла. Она на боку лежала. Как я её на спину перевернул, так и увидел под левой грудью дырочку махонькую. И крови-то вытекло немного.
Барыню Евсей нашёл в собственной постели с точно такой же раной.
- Выходит, зарезал их кто-то? Струхнул я, что греха таить, Из дома бегом, лошадь оседлал и к вам.
- Поехали! – кинулся Степан Петрович к выходу, натягивая свой зимний сюртук.
- Я сестру здесь одну не оставлю! – заявил Браницкий.
- Оставайтесь с маркизой, граф. Да и за крёстной моей последите.
До усадьбы верхом домчали за полчаса. Староста отстал. Пока запрягал своего мерина, да и на санях не так быстро.
Ещё не рассвело, окна дома смотрели чёрными глазами, отчего на душе становилось неуютно. И лишь колонны парадного крыльца белели в темноте.
Слезли с лошадей, но Евсей топтался у крыльца.
- Что хочешь, делай барин, а я туда не пойду.
- Не бойся.
Степан Петрович достал терцероль.
- А вдруг их жизни лишил и не человек вовсе? Нет, я лучше с чёрного хода зайду. Да и людишек будить пора.
Подполковник махнул рукой и дёрнул ручку массивной дубовой двери. Закрыто изнутри! Ладно, попробуем через чёрный ход.
Слабый огонь в кухонной печи бросал красноватый отблеск на натёртый до блеска деревянный пол. На лавках у стен вповалку лежали люди, и даже на полу кто-то спал, укутавшись в шубу. Стрешнев задерживаться здесь не стал, прошёл мимо кладовой к парадному входу. Входная дверь была закрыта на крепкий, обитый железом деревянный засов. От неё в гостиную вёл коридор.
В коридоре в настенном канделябре догорала одинокая свеча. Стрешнев снял со стены подсвечник и вошёл в гостиную. Весело потрескивая, догорали дрова в голландской печи, отбивали счёт времени большие напольные немецкие часы.
Из гостиной лестница вела прямиком на второй этаж, где располагались спальные комнаты для гостей.
Грузное тело Зоси лежало наверху перед самой лестницей. Кирасир увидел под левой грудью несчастной узкую рану, которую можно нанести либо стилетом, либо шпагой. Но представить себе злодея, пронзающего несчастных женщин благородным оружием дворянина, Степан Петрович не мог.
Стромилова лежала на перине, и на первый взгляд спала. Но это только на первый. Пышная грудь не вздымалась в такт дыханию, да и самого дыхания не было. На левой стороне груди маленькое кровавое пятно, ярко алеющее на белой сорочке.
Он зажёг от потрескивающей и уже готовой погаснуть свечи две, стоявшие на туалетном столике, и осмотрел спальную комнату. Никаких следов борьбы, видимо, в момент, когда убийца появился в спальне, обе женщины мирно спали. Хозяйка от удара стилетом под сердце умерла сразу, даже не проснувшись, а вот Зося даже каким-то образом выбралась из комнаты, чтобы умереть на лестнице.
Степан Петрович вышел в коридор и осмотрел стены. Так и есть, смертельно раненая женщина шла по нему, цепляясь за стену, ту, которая, если идти к лестнице, справа. И лишь у самой лестницы силы покинули её. Она преследовала убийцу, или хотела позвать на помощь? Эх, как не хватает здесь штабс-капитана с его полицейской хваткой!
Через несколько минут в доме начнётся светопреставление. Если убийца и оставил следы, их затрут и затопчут. Стрешнев спустился вниз, прошёл небольшую галерею, соединяющую гостиную с кухней, распахнул дверь.
- Евсей! Пока не разрешу, из кухни никого не выпускать!
Прислуга в количестве пяти человек поднималась с лавок. Десятилетний мальчишка, бывший у хозяйки, судя по доломану, в ранге гайдучёнка, щурил на Степана Петровича заспанные глаза. С первого взгляда было ясно, никто из этой пятёрки на роль убийцы и душегуба не годился.
- Ещё кто в усадьбе есть?
- Дык, вон, его родитель, - Евсей ткнул рукой в мальчонку. – Конюх он, при лошадях.
- Давай его тоже сюда.
Евсей побежал за конюхом, а подполковник опять поднялся наверх. Тщательно осмотрел спальню хозяйки, даже под кровать заглянул. Здесь душегуб не оставил ни одной зацепки. Может Вадим Сергеевич что-нибудь бы и нашёл.
Выйдя из спальни, Стрешнев прошёл дальше по коридору. Вот и комната, которую он прошлой ночью посетил, будто тать, через окно. Офицер толкнул дверь, которая с ужасающим скрипом отворилась. У противоположной стены стоял дубовый гроб, рядом крышка. А вот стол, на котором сутки назад лежал мёртвый Скаржинский был пуст. Интересно, где тело? Отнесли в баню обмывать?
В комнате было холодно, чуть теплей, чем на улице. В камине трёхдневной давности зола, да и окно, через которое прошлой ночью забирался в комнату Стрешнев, едва прикрыто. Вон, в щель как задувает!
Он приоткрыл одну створку, глянул вниз.
- Барин!
Евсей робко звал его из гостиной, опасаясь подниматься на второй этаж. Когда подполковник подошёл к лестнице, то увидел рядом с несостоявшимся художником мужика. Конюх был огромного роста, с густой, до середины груди бородой. Маленькие глазки смотрели из-под мохнатых бровей настороженно. Этот на губителя христианских душ похож, рожа злая, да и зарос, будто в каземате пару лет просидел!
- Вот, стало быть, Фадей, конюх наш. Давай Фадей, чего хотел, сказывай.
- Так это, оно… - начал конюх низким басом, - живу я при лошадях.
- Что, в конюшне живёшь?
- Там к конюшне пристроечка имеется, - пояснил Евсей, - а в ней печка. Там Фадей и обитает.
- Ясно. Давай, Фадей, рассказывай.
- В обчем, пробудился я среди ночи, потому как кони ржали. С перепугу, стало быть. Неужто, думаю, волки совсем обнаглели. Снял со стены кнутовище, оно у меня знатное из бычьей кожи. А ежели на конец свинцовую блямбу приторочить, так с одного удара у серого дух вон.
- С кнутом Фадей наш, ловок, - подтвердил Евсей.
- Зажёг я, стало быть, огонь. Выхожу. Лошадушки в стойлах бьются, значит, зверь где-то рядом. Я уж хотел Евсея будить, вдруг вижу, от господского дома тень промелькнула. Огромный волчище в лес побёг.
- А собаки у вас есть?
- Барыня наша псов да охоту на дух не переносит. Потому и собак не держим, - пояснил Евсей.
- Дальше давай!
- Ну, убёг, так убёг. Я лошадушек проверил, все целы. Дом обошёл, в хлев заглянул, да и спать пошёл.
- Ничего подозрительного, значит, не заметил?
- Дык, все целы! Никого серый зарезать не успел, стало быть.
- А вот и успел! – не удержался Евсей.
- Кого ж? – насторожился конюх.
-Барыню нашу с её горничной.
- Да иди ты!
Маленькие глазки стали чуточку больше.
- Вот и иди! – вмешался подполковник. - Пошли со мной!
Стрешнев стал подниматься наверх, за ним конюх. После некоторого колебания ступил на лестницу и Евсей.
- Ох ты, Господи!
Увидев мёртвую Зосю, конюх попятился, истово крестясь. Да чуть не сверзился с лестницы, благо, шедший сзади Евсей поддержал.
- Там в спальне барыня лежит, - подбодрил его Степан Петрович. – Не желаешь глянуть?
- Что ж я барыню не видел?
Кирасир схватил его за ворот видавшего виды армяка.
- Признавайся, заходил ночью в дом?
- Вот тебе крест барин, не ходил! Зачем оно мне? Лошадушки целы, и то ладно! Да он, зверюга серый ни одну тварь домашнюю не тронул, я глядел. Лествицу тока на место положил, да и к себе вернулся.
- Какую лестницу?
- Дык, в саду лежит. А ночью она у стены стояла, аккурат, где окошко в комнату братца господского.
Вот тебе на, только не вслух озадачился подполковник. Не он ли прошлой ночью положил садовую лестницу на место, после того, как попользовался? Около амбара она лежала. Значит, картина прояснилась. Убийца забрался в дом по лестнице, прошёл в спальню, заколол барыню с горничной и по той же лестнице выбрался наружу. Дело за малым, выяснить, кто убийца?
Мистическая составляющая разума Степана Петровича шептала ему, что это сделал де Шанкр. Фадей видел волка, убегающего в сторону леса, приставленную к стене лестницу. Но ещё древние говорили, qui prodest . Маркиз, вне сомнений – злодей, каких поискать, но какой смысл убивать помещицу, живущую в этакой глуши? Ежели, только не с целью замести следы.
И ещё. В это же время этот же огромный волк появлялся в семи верстах отсюда. Да ещё схлопотал серебряную пулю в лапу, которую и отгрыз.
- В каком часу ты видел зверя? – спросил подполковник конюха.
- Дык, не знаю я часов, барин. Опосля полуночи, это точно.
Так и есть. Раздвоился этот зверь, что ли?
Зачинался хмурый рассвет. А вместе с ним появилась подвода, на которой восседал староста, хмурый от недосыпа и страшных событий, обрушившихся на здешние сонные края.
- За приставом посылать надо, Фрол Севостьяныч. Двойное смертоубийство.
Чем староста нравился Степану Петровичу, та это те, что не причитал, и всё схватывал на лету. Справный мужик, надёжный, абы кого в старосты не выберут.
- Евсей, скачи немедля в Подъельню, за приставом, - тут же велел он. - Вёрст двадцать будет. Не ранее, чем к завтрему их благородие прибудут.
Степан Петрович глянул в светлеющее небо. День обещал быть погожим.
- Ну что, Фадей, показывай, куда зверь побежал.

Больше в усадьбе делать было нечего. Дом досконально осмотрен. Убийца настолько ловок, что не оставил никаких следов. Тело Скаржинского исчезло, будто и не было его вовсе. Следы, что вели в лес, затерялись в густом валежнике. Ну, хоть звериные не превратились в человечьи, и то ладно.
Можно было, конечно, дождаться пристава. Но уж очень не хотелось оставаться в доме, где витала смерть.
Вернулись в деревню, где их встретил мрачный Браницкий.
- Сестре совсем худо, - заявил он. – Порошок закончился. А достать морфею в этой глуши негде. Завтра мы едем в наше родовое гнездо. Я не был там девять лет, Марыся и того больше.
- Почитай вёрст триста отсюда будет.
- Дней за пять доберёмся. Понимаете, Стефан, - голос графа дрогнул, - она умирает.
Он помолчал, сглатывая ком в горле.
- И хочет, чтобы вы ехали с нами.