ТАЛИСМАН БЕЗ ИМПЕРАТОРА.

ГЛАВА 1

ТАБАСАРАНСКИЕ КОВРЫ.

Крепость Внезапная, декабрь 1819 года.

- А капитанчик-то этот из бурбонов оказался! И с чего азиаты решили, что вельможа он знатный? Слыхано ли, десять тысяч за капитанишку!
Седоусый гренадёрский майор оглядел собравшихся.
- Понтировку , должно быть выказывал сильную, - предположил поручик Снегирёв, набивая трубку.
- Сидеть бы этому понтировщику в яме до второго пришествия! Начальство наше разъясняет мехтулинскому Ахмету, что, мол, не резон такие аховые деньжищи за простого капитана требовать. Тот, хитрюга басурманская, пришлите, говорит, тыщу, да и забирайте вашего капудана. А капудану этому через год на траву отдыхать . Но тоже жалко, душа-то христианская! Да и не бросаем мы своих. Стали деньги понемногу собирать. А тут на смену Ртищеву присылают проконсула Алексея Петровича. Я его ещё по предпоследней персиянской кампании знавал. Дельный, доложу я вам, офицер!
Первый приказ генерала, выкупа дикарям не платить! Как не платить? Сгноят нехристи старика в яме! Ан нет, судари вы мои! Мехтулинского Ахмета – в крепость, да с семьёй.
Раздался одобрительный гул.
- Капитана нашего, трёх дней не прошло, освободили.
- Вот это дело! – воскликнул Снегирёв. – Господа, предлагаю тост. За Ермолова!
Все, без исключения подняли кружки.
- Табачком не угостите, поручик? – спросил майор, отставив пустую кружку, и доставая трубку. А то свой кисет я давеча на дороге обронил. Благодарю! А табачок-то ваш, какой? У меня вот турецкий был. Зверь, доложу я вам, а не табак.
Дверь распахнулась, и на пороге появился человек в восточном платье.
- Салям-аллейкум, господа!
Никто даже не повернул к нему головы.
- А это что за тип? – спросил Снегирёв у майора.
- Этот-то? Махмуд-тукар . Редкая, доложу вам, шельма! Какого роду-племени – неизвестно. Поначалу уверял, что он из персиян, потом вдруг стал подданным турецкого султана, чёрт разберёт! Дружит со всеми: и с нами, и с горцами, мирными и немирными. Жаден до неприличия. Знает, что в округе творится. И знания сии продаёт всем без разбору. Поговаривают, не раз басурман предупреждал, лишь только мы экспедиции зачинали. Давно пора его вздёрнуть!
- Господа! – обратился меж тем пришедший к собранию. – Мне через два дня нужно быть в Дербенте, а конвой с оказией будет только завтра.
- А этот ваш Махмуд, очень прилично говорит по-русски, - заметил поручик.
- Сказывают, в Астрахани жил не один год.
- Я беру троих для охраны, – Махмуд обвёл взглядом сидящих офицеров и показал три пальца. – Каждый из вас стоит десяти абреков. Плачу по десять рублей на брата. Золотом, господа, золотом.
Воцарилось молчание. Прервал его молодой есаул:
- Шалят нонче горцы на дорогах, сильно шалят. Без роты конвоя никто из крепости и носа не выказывает.
- Э-ээ, зачем так говоришь? У вас тут посты через каждые десять вёрст. Что такое десять вёрст даже для каравана. А у меня всего пять арб с товаром.
- Десять золотых, говоришь? За пять арб? Не многовато ли?
Из-за стола, стоявшего у дальней стены, поднялся высокий человек в чекмене .
- Это, смотря какой товар, - хитро улыбнулся торговец.
- Мы с товарищем пойдём с тобой.
- И я! – поднялся со своего места Снегирёв.
Поручик в здешних краях появился недавно, и ему как раз надо было в Дербент, в расположение своей части. А если есть возможность сорвать куш, грех не воспользоваться.
- Через час выезжаем. Жду вас у южных ворот, - сообщил купец, и торопливо направился к выходу. У двери по-восточному поклонился офицерскому собранию, приложив правую руку к сердцу.
Снегирёв и высокий тоже вышли на улицу.
- Давайте знакомиться, - протянул руку высокий. - Стрешнев Степан Петрович – штаб-офицер нижегородского драгунского. С месяц тому получил майора и трёхмесячный отпуск за дело у Темир-Хан-Шуры.
Они пожали друг другу руки.
- Пойду, сыщу нашего третьего.
- Кто таков? – спросил поручик
- Денщик мой, Кондрат Селиванов.
- Господин майор, позвольте на пару слов! - окликнул Стрешнева с крыльца седоусый майор-пехотинец. - Зря вы это затеяли! – зашептал на ухо, обдавая запахом крепкого табака. – Ладно, поручик, здесь без году неделя, кавказской жизни не знает. А уж вам ли доверяться этому шельмецу Махмуду? Чтобы этакий скупец, да по десять рублей за саблю платил. Чует моё сердце, недоброе дело он затеял.
- Ну, что вы, право! Махмуд-то знает, ежели я измену, какую учую, ему первому пуля в лоб. Видать, товарец у него ценный. Да и засиделся я, пора размяться.
- Как знаете, - обиженно засопел майор. – Я вас предупредил.
Возвращаясь в трактир, старый солдат ворчал:
- Засиделся! А кто третьего дня с сунженцами обоз у акушинцев отбивал?
Спустя час, по уговору к южным воротам подъехали трое всадников. Двое в казацких одеждах, но вооружения кавалеристского. За спиной карабины, на поясе кирасирские палаши, а пистолетов на каждом не менее полудюжины. Снегирёв экипировался не в пример скромнее. Офицерская сабелька, коей лишь курам головы рубить. Правда, ружьецо-то семилинейное , но пехотное, уж больно для всадника неудобное. Но смотрелся поручик молодцом.
Махмуд, завидев их, восторженно зацокал языком.
- Настоящие джигиты! С такими через весь Кавказ ехать не страшно!
Сам он был верхом на великолепном арабском скакуне. С ним, кроме пятерых возниц, трое помощников подозрительной наружности на местных скакунах, как позже выяснилось, из даргинцев, видимо, чтобы договариваться с местными. А зачем мы ему нужны, задался Стрешнев вопросом. Чтобы проходить беспрепятственно через наши посты?
Зимнее солнце стояло в зените, когда они покинули крепость.

После гибели Юлии Степан Петрович напрочь лишился чувства предощущения опасности – зуда в своём затылке. А зуд этот, ой, как пригодился бы в постоянных опасностях здешней жизни! Горцы – это не французы! Азиат тебе в глаза смотрит, улыбается, а через минуту пальнёт из ружья или ударит кинжалом в спину.
Но на смену зуду пришёл опыт, и то, после трёх ранений. В бою Стрешнев искал смерти, но обходила костлявая кирасира стороной, видно, срок не пришёл.
Так и провоевал почти четыре года. За экспедиции против даргинцев повысили в звании до майора и дали отпуск. Только куда ему ехать? С юных лет сирота, ни братьев, ни сестёр. Двоюродный дядя в столице, да помнит ли? Последний раз виделись, когда Степану тринадцать едва исполнилось.
Решил он на Кавказе остаться, в охотники пойти. Привык к постоянным опасностям, суровостям кавказской службы. Благодарен им был, ведь помогла ему нескучная здешняя жизнь забыться.
И вот уже второй месяц с денщиком своим и товарищем Кондратом брался за самые опасные дела; вызволял пленённых горцами, охранял обозы.
Обстановка за последний месяц была неспокойной, акушинцы взбунтовались, и проконсул готовил большую экспедицию по усмирению. Степан Петрович, проводив Махмуда-тукара до Дербента, намеревался вернуться в расположение своего полка, не дожидаясь окончания отпуска. Деньги, которые обещал купец, будут не лишними, пойдут на выкуп товарищей, томящихся в басурманской неволе.
Конь у него уже два года был новый, ахалтекинской породы. Серый, как и подобает боевому коню пал в битве. Ахалтекинца за масть Степан Петрович без затей назвал Гнедко. Выменял полугодовалым жеребёнком у табасаранского купца за брегет, доставшийся от отца. Поначалу совесть мучила, всё-таки память о родителе. Но Гнедко смотрел на него такими доверчивыми глазами, тут, же ткнулся мордой в плечо, что махнул рукой. Память о родителе до конца жизни пребудет в душе, а брегет – вещь, и таковой останется. Пусть горец смотрит каждый раз с восторгом на циферблат, подносит к мохнатому уху, слушая тиканье.
И не пожалел. Вон, какой красавец-конь вырос! В бою и Серому не уступал. Ну, если не силой, то ловкостью.
Дорога, по которой шёл маленький караван, была жутко древней. Уж кто только не ходил по ней за последние две тысячи лет. Степан Петрович где-то читал, что ещё Александр Македонский посылал сюда одного из своих географов. Слева подступал Каспий, справа – возвышались горы. Мест, удобных для засады - превеликое множество.
Стрешнев взглянул на солнце, торопящееся покинуть небосвод в короткий декабрьский день.
- До темноты в Чираг вряд ли попадём, Махмуд, - обратился он к хозяину каравана. – А что за ценный товар в твоих арбах?
- Э-эх, зачем спрашиваешь? Деньги возьмёшь в Дербенте, купишь много красивых вещей.
- Ты, Махмуд не забывайся, я всё же русский офицер! А вдруг ты, какую каверзу затеял против нас? Да и кони у тебя нездешние.
- Коней в Астрахани купил. Тяжеловозы.
Степан Петрович подъехал к одной повозке, сдёрнул дерюгу, чувствуя на себе настороженный взгляд торговца. Под ней лежали ковры табасаранской работы. Интересно, подумал он, а зачем ему тяжеловозы? Ковры не пушки.
- Ты, Махмуд в крепость из Кизляра приехал?
- Из Кизляра, из Кизляра.
- А ранее где был?
- Астрахань. Жену навещал, детей навещал.
- У тебя, говорят в каждом ауле жена?
- Аллах не запрещает.
- Добрый он у вас, - усмехнулся Кондрат, стрешневский денщик.
- К своим добрый, к неверным недобрый.
- Скажи, Махмуд, а зачем табасаранские ковры из России везти в Дербент?
- Зачем спрашиваешь? – возмутился тот.
- Потому и спрашиваю, что знаю тебя как хитрого и осторожного купца, который в убыток не полезет.
- Ты - аскер , я – тукар. У тебя своё ремесло, у меня своё.
И то верно. Чего это он к купцу привязался? Ну, возит товар взад-вперёд. Ковры от этого хуже не станут
- Я в Россию эти ковры вёз год назад, - после продолжительного молчания вдруг заговорил Махмуд. – Хотел выгодно продать. Куда там! Меня опередил Эсфандар из Тебриза. Привёз полтысячи хорасанских ковров. Он морем добирался, пока я здесь ваши посты обходил, да от абреков откупался. Вот, везу назад. В Дербенте всю партию обещали взять за полцены. Э-эх, столько денег потерял.
Он с досады махнул рукой и, пришпорив «араба» поскакал к своим помощником. Те ехали чуть впереди, сжимая в руках карамультуки и зорко оглядывая горы.
« Ну и рожи, - подумал Стрешнев. - Настоящие головорезы!».
Зимнее солнце уходило за горы, туда, где Степан Петрович когда-то встретил свою первую, и, как он думал, последнюю любовь. Пора было подыскивать место для ночлега.
Вскоре справа они увидели небольшую буковую рощицу. Пять или шесть деревьев поместились на небольшом склоне. Лучше для лагеря места не сыскать, подумал Степан Петрович, скалы с двух сторон. Очень удобно держать оборону против превосходящего неприятеля, если таковой объявится. А их двенацать человек – целый отряд. Хотя Стрешнев был уверен лишь в одном, своём денщике Кондрате Селиванове.
Разбили бивак, поужинали. Распределили время дозоров. Русские должны были охранять обоз до двух ночи, потом заступали даргинцы.
- А звёзд-то видимо-невидимо, - восторгался ночным кавказским небом Снегирёв. – И Млечный путь виден, и Южный крест.
- Давно из России, поручик? – спросил Стрешнев.
- Два с половиной месяца. Двадцатого октября прибыл в Тифлис. Целый месяц имел удовольствие любоваться красотами этого города.
- Как вам Тифлис?
- Не Париж, конечно. Но очарование своё азиатское имеет. А где денщик ваш?
Снегирёв только сейчас заметил исчезновение Кондрата, который пять минут назад сидел с ними у костра.
- Не забывайте, что мы в дозоре, поручик. А это не означает лишь только бодроствовать.
Селиванов появился так же незаметно, как и исчез. По крайней мере, для поручика. Вот только что его не было, а поднял Снегирёв глаза, и сидит денщик рядом со Стрешневым, будто и не уходил.
Но вид у Кондрата был озабоченный. Степан Петрович вопросительно глянул на него. Между ними произошёл молчаливый диалог. Не то, чтобы не доверяли новичку, просто понимали друг друга без слов. На вопросительный взгляд майора Кондрат лишь погладил приклад своего карабина. Теперь пришла очередь Стрешнева раствориться в темноте.
Поручик достал из кармана свой брегет. Время перевалило за полночь, значит, до конца стражи оставалось два часа.
Степан Петрович вернулся с хмурым видом, что не укрылось от Снегирёва.
- Что-нибудь случилось, господин майор?
- Пока нет. Но места здесь такие, что постоянно что-то случается.
Даргинцы появились у костра так же внезапно, как и Селиванов.
- Идёмте спать, поручик, - сказал Стрешнев пребывавшему в полудрёме Снегирёву. – Кончилась наша стража.
Поручик завернулся в шинель, положил голову на седло, и вскоре спал, будто на матушкиной перине.
Но наслаждаться здоровым сном на свежем воздухе пришлось ему недолго. Только в его сне начал проявляться образ Машеньки Лопухиной, как кто-то бесцеремонно потряс молодого человека за плечо.
- Вставайте!
- Что? – поручик таращился в ночное небо бессмысленным взглядом.
- Вставайте, Снегирёв! – будил его Стрешнев. – Спать сейчас не время!
Наконец офицер вскочил, потряс головой, потёр глаза и вернулся из мира сновидений на грешную землю.
- Даргинцы пропали!
- Какие даргинцы? – не понял Снегирёв.
- Спутники наши.
- А Махмуд?
- Спит сном праведника со своими возницами. Я Кондрата на разведку послал. А нам с вами надо бы с торговцем потолковать. Но для начала, идёмте, кое-что вам покажу.
Майор подвёл поручика к телегам с коврами.
- Помогите-ка!
Табасаранский ковёр был на удивление тяжёл. Когда они бросили рулон на землю, раздалось лязганье металла. Стрешнев взялся за край ковра, дёрнул.
Сон окончательно слетел с поручика. В ковёр были завёрнуты новые кавалеристские карабины.
- В пяти арбах сто ковров. Ежели по десять ружей в каждом ковре, всего получается тысяча, - Степан Петрович произвёл несложный подсчёт. – Тысяча всадников, вооружённых новыми ружьями – немалая сила в здешних краях. И обратите внимание, оружие не турецкое, а самое, что ни на есть наше. Везде тульские клейма.
- Что вы этим хотите сказать?
- Только то, что сказал, поручик. Оружие – из России. И везут его явно не генералу Мадатову .
Где-то послышался стук копыт.
- Вот и Кондрат возвращается.
Селиванов на ходу спрыгнул с коня.
- Плохо дело, ваше благородие! Полсотни горцев в версте отсюда. С ними и наши даргинцы.
- За оружием спешат. Уходить надо. У тебя, Кондрат, знаю, фляга со спиртом есть.
Степан Петрович облил ковры спиртом, обложил горящими головнями из костра.
- Далеко не уйдём, ваше благородие, догонят. Они здесь все тропы знают.
Товар Махмуда медленно, но верно занимался огнём.
Вдруг ночь прорезал истошный крик. Махмуд-тукар вскочил со своего ложа и с безумными глазами бросился к горящим арбам с товаром. Кондрат ловко сбил его на землю подножкой, в мгновение связал за спиной руки кожаным ремнём. Торговец продолжал истошно вопить. Пробудившиеся возницы бросились врассыпную, быстро растворившись в темноте.
- Заткни его! – поморщился Стрешнев. – Всю округу своим криком на ноги поднимет.
Селиванов, не церемонясь, отрезал ножом кусок махмудовского халата и сунул тому в рот. Крик перешёл в мычание.
И в это время, словно пожалев торговца, с неба полил дождь. Огонь стал гаснуть.
- Вот незадача! – с досадой крикнул Селиванов. – Ваше благородие, - обратился к Снегирёву, - тут тропка под уклон ведёт аккурат к реке. А ну, подсоби!
Они упёрлись в одну телегу.
- Эх, хорошо пошла!
Арба, запнувшись о камень, полетела с пятиаршинной высоты в бурные воды. Селиванов бегом кинулся назад.
- Торопись, ваше блаародь! Абреки скоро будут!
А Степан Петрович в это время, говоря военным языком, производил рекогносцировку местности. Кондрат прав, если уходить по единственной дороге, абреки настигнут их через полчаса. К тому же места здесь все сплошь враждебные, земля будет гореть под ногами. Значит, надо искать высотку и закрепляться на ней, иного выхода он не видел. Вот только плохо, что темень кругом, хоть глаз выколи.
Майор вернулся, когда его денщик с поручиком сбрасывали в реку третью арбу. Под одним из буков лежал связанный Махмуд, и бился, будто рыба, выброшенная на берег.
- Не успеем, Кондрат!
- Что же, неприятелю оставлять? – отвечал запыхавшийся Селиванов. – А ну взяли!
Покончив с арбами, быстро оседлали лошадей, они двинулись вдоль скальной гряды. Освобождённые тяжеловозы провожали их тоскливыми взглядами.
Связанный Махмуд лежал поперёк седла Кондрата. Торговец притих, хотя, когда лежал на земле бился, как только что пойманная рыба.
Ехали медленно, не ровен час лошади в темноте ноги переломают, дороги-то никакой. Степан Петрович замыкал отступление, то и дело, останавливаясь и оглядываясь.
Наконец нашли расщелину, куда мог протиснуться конь. Тут и вовсе спешились, подъём был слишком крут.
Через полверсты расщелина вывела их на козью тропу. Неутомимый Кондрат поехал вперёд. Стрешнев подумал, как быстро его боевой денщик освоился на Кавказе, вот, что значит казацкая кровь! В темноте видел как кошка, в горах не плутал, в джигитовке не уступал горцам. Ну, а стрелять он его сам учил ещё в Европах.
Тропа петляла, обходя многочисленные скалы. На одном из поворотов к ним вывернул Селиванов.
- Ваше благородие, я тут пещерку нашёл. Может, спрячемся, переждём до рассвета? Часа три осталось.
И то дело. Ехать по тропке, ведущей в неизвестность, да ещё в кромешной тьме, занятие не из разумных.
Пещера начиналась вместительным гротом.
- Да тут целую роту спрятать можно! – поразился поручик Снегирёв.
Из грота внутрь вели две штольни, над которыми явно поработала человеческая рука. Лошади не пройдут, а человек запросто, даже пригибаться не надо.
Они обвязали тряпками морды и копыта лошадей, чтобы горцы снаружи не услышали их.
- Кондрат, следишь за входом, - начал отдавать распоряжения Степан Петрович. – Вы, поручик караулите купца. Ну, а я, пойду, проверю, куда ведут эти штольни.
С заряженным пистолетом в правой, и зажжённым факелом в левой руке, он двинулся по одному из коридоров.
Пламя осветило низкие своды. На грубо обработанных стенах были изображения каких-то существ. А прямо посредине потолка чернела круглая дыра.
- «Прямо капище», - подумал Стрешнев, рассматривая изображения сросшихся задами козлов, обнажённых людей без признаков пола.
С противоположной стороны залы под уклон вёл ещё один ход, который привёл его на небольшой скальный выступ, отвесно обрывающийся в ущелье.
Он осторожно глянул вниз. Там затаилась тьма. Выступ заканчивался стеной, спуститься отсюда невозможно, без риска сорваться в пропасть.
Пора возвращаться. Ещё надо задать несколько вопросов Махмуду-тукару.
Купец к его возвращению уже успокоился, смирившись, должно быть, с гибелью товара. Его карие глаза с интересом рассматривали неровный потолок грота. Степан Петрович вынул тряпку изо рта торговца.
- Махмуд, - ласково сказал он, - если ты скажешь, что ничего не знал об оружии, я отпущу тебя. Но сначала отрежу уши твоим же кинжалом.
Они встретились взглядами. Стрешнев достал кинжал купца, пальцем проверил остроту лезвия.
- Я верю тебе, кафир .
- Говори!
- Мне обещали сто золотых. Какой же купец откажется от таких денег?
- Кто обещал?
- Я не знаю его, клянусь Аллахом. Знаю лишь, что он тоже неверный, человек с запада. Ходит во всём черном, слегка хромает. Глаза, как у змеи.
Степан Петрович почувствовал мороз по коже. В пещере было холодно. Но ещё холодней сделалось на сердце. Неужели де Шанкр жив?
- Откуда оружие?
- Знаю только, что его морем везли из Астрахани в Ленкорань. Судно село на мель у острова Чечень. У этого змеиноглазого с десяток хорошо вооружённых людей, и каждый в воинском мастерстве не уступит тебе. У двоих приметил глаза и волосы как у вас, русских. И ещё. Он знает о тебе, Стефан-кафир. И обещает за тебя живого целых пятьдесят золотых монет.
- А за мёртвого?
- Ты нужен ему живой.
- Спасибо Махмуд, столько лестного наговорил мне. Пожалуй, походишь ещё с ушами.
- А вы, оказывается здешняя знаменитость, майор, - восхитился поручик, слышавший весь разговор.
- Вот так и несу тяжкое бремя славы, - грустно улыбнулся Степан Петрович.
- Ваше благородие! – раздался со стороны входа голос Кондрата. – Гости пожаловали.
Стрешнев подошёл и осторожно выглянул из-за скального выступа. Чуть ниже входа, саженях в тридцати уже рассредоточивались спешившиеся горцы.

Тут не большую пометку сделаю в Коране рекомендуется иметь одну жену, максимум четыре, но не более. Цитату конечно привести не могу, но кажется из 4 суры, если конечно не ошибаюсь.

Вообщем с нетерпением жду продолжения!

Чем больше вас, Олег, читаю, тем больше нравится. Люблю старорусский колорит, жаль что так мало к нему обращаются. А ведь он такой же многогранный и более красочный, и мы его в большей степени сможет передать, так как это же наше.

Добавлено (19.03.2011, 22:04)
---------------------------------------------

ГЛАВА 2.

ПОД ЗАЩИТОЙ ПЕЩЕРНЫХ ДУХОВ.

- По следу нашли, - сказал денщик, - так что лошадок зря пеленали. Ты бы не высовывался, Степан Петрович, не ровен час, палить начнут.
И словно в подтверждение его слов грохнул выстрел, и пуля ударила в камень в полвершке от головы Стрешнева.
Кондрат одобрительно крякнул:
- Метко бьют, басурманы! И это по темноте! А что будет, когда рассветёт?
- Я вот что подумал, Кондрат, - начал рассуждать вслух Стрешнев. – Мы-то продержимся и три дня, и больше, а вот лошадям без корма и воды тяжело придётся.
- Без лошадей мы бы легко ушли.
- Вряд ли. Здесь всё пространство перед входом простреливается, а с другой стороны обрыв, я проверял.
- Эх, ваше благородие, мало ли у нашего брата хитрых задумок, как басурман обмануть. Вон слева тропка в кустики уходит, видишь? По ней и уйти не сложно.
- Да до неё саженей десять будет. Пока добежишь, из тебя решето сделают.
- А я гранат хитрых сделаю, чтоб дымили нещадно, благо пороха в достатке. Нехристи друг друга видеть не будут.
- Ты знаешь, Кондрат, что лошадей бросать негоже. А вот хитрость твоя для другого пригодится. Ты за выручкой пойдёшь. Так что, делай свою хитрую гранату. А я и поручик с Божьей помощью тебя дождёмся.
- Ты уж не подведи меня, Степан Петрович, дождись.
Кондрат открыл свою лядунку и принялся ссыпать на тряпицу порох из патронов. Через несколько минут дымовая граната была готова.
Из оружия он взял с собой только кинжал.
- Держи!
Стрешнев протянул ему двуствольный пистолет с лезвием.
- Обязательно верну, ваше благородие! – пообещал Селиванов, засовывая оружие за голенище.
- С Богом!
Стрешнев зажёг фитиль, немного выждал и швырнул гранату. Шум был не больше, чем от обыкновенного ружейного выстрела, но дымила эта штука здорово. Кондрат ящерицей пополз к заветной тропке, и вскоре скрылся в темноте.
Горцы для острастки пальнули несколько раз в сторону пещеры, пули весело зацокали по камням.
Стрешнев устроился поудобней, положив перед собой карабин. Их, скорей всего постараются взять измором, хотя не исключён и приступ. Но даже за пятьдесят золотых горцы не будут рисковать своими жизнями.
Кажется, Кондрату удалось проскользнуть незамеченным. Дым рассеялся, и вместе с ним тьма. Наступал поздний декабрьский рассвет. Кровавый солнечный диск поднимался со стороны Каспия.
Очень осторожно Степан Петрович выглянул из-за выступа. Кажется, горцы подобрались к пещере на несколько саженей ближе. Пора охладить их пыл.
Он надел на ножны своего палаша папаху, и поднял над собой. Тут же несколько пуль ударили в мех, и Степан Петрович под гортанные одобрительные возгласы бросил ножны, и схватился за карабин. Высунулся, приметил меж камней в свете зимнего утра черкеску. Быстро прицелился и выстрелил. Кажется, попал, и в подтверждение этому с той стороны зазвучали проклятья. А через мгновение пули застучали по скале, прикрывающей вход.
Пусть понервничают, постреляют, потратят зря заряды. Ему сейчас любая неприятельская конфузия на руку. А ну, как узнают, что их всего двое, как пойдут всем скопищем на приступ, что тогда? Несколько минут боя, и, в лучшем случае падут они с поручиком геройской смертью. А в худшем? Неволя, сидение в колодках в яме, издевательства.
На всё воля Божья, философски заметил майор, перезаряжая карабин.
Солнце взошло, подёрнутое морозной дымкой и начало свой путь по небосводу. Стрешнев лежал, стараясь не думать об усталости, холоде и голоде. Как там Снегирёв? Надо бы через часок попросить поручика заменить его.
Вдруг со стороны неприятеля послышался шум, напомнивший майору кизлярский базар. Он, приподнявшись на локте, выглянул из-за скалы.
Горцев стало в три раза больше. Причём вновь прибывшие даже не пытались прятаться, хотя тоже все, сплошь оружные. Они о чём-то возбуждённо переговаривались с абреками, и Степан Петрович пожалел, что не знает языка. Но знать все местные наречия невозможно.
- Поручик! – крикнул он вглубь пещеры. – Тащите сюда нашего Махмуда, мне толмач нужен.
Через пару минут Снегирёв привёл связанного купца.
- Слушай, Махмуд, о чём говорят, - велел ему Стрешнев.
Торговец некоторое время прислушивался.
- Ну? – не выдержав, ткнул его майор в бок ножнами.
- Жители аула требуют от абреков, чтобы те ушли. А те отвечают, в пещере неверные. Нельзя тревожить будалали, говорят жители.
- А это кто ещё такие?
- Это должно быть священная пещера, - отвечал Махмуд. – Я слышал, будалали - противные Аллаху здешние языческие существа. Местные их чтут как ангелов. А значит, не позволят совершиться здесь насилию. Говорят, будалали сами покарают незваных гостей, если посчитают нужным.
- Как думаешь, удастся местным убедить абреков?
- Если пришлые не хотят нажить себе здесь врагов, они уйдут. Но перекроют две большие дороги, что идут ниже. А другого пути к Дербенту нет.
- А зачем тебе в Дербент, Махмуд? Товару твоему всё равно конец пришёл. Ты абреков теперь интересуешь лишь, как денежный мешок, который можно вспороть кинжалом и понабивать свои пояса деньгами.
Степан Петрович посмотрел на солидный живот торговца, будто примериваясь воткнуть в него базалай . Махмуд нервно облизал губы.
- А куда мне податься, кафир?
- В Астрахань возвращайся, - пожал плечами Стрешнев. – У тебя там, ты говорил, семья.
- Надо ещё отсюда выбраться.
- Это точно.
Майор опять выглянул в сторону неприятеля. Абреки покинули свои позиции, укрывшись под защиту деревьев, и судя по доносящемуся оттуда звяканью уздечек и конскому ржанию, готовились и вовсе уходить. Зато их место заняли вооружённые жители аула.
- Час от часу не легче! Поменяли чёрта на беса, - ворчал Стрешнев, рассматривая, как горцы не торопясь укладывались с ружьями за камнями.
Один из них встал и поднял руку ладонью к пещере, мол, оружия нет, иду поговорить. Это был седобородый аксакал. Выждав с минуту, он двинулся вперёд, довольно ловко для своего возраста перепрыгивая через многочисленные камни. Остановился в десяти саженях от лежащего майора.
Степан Петрович оставив карабин на земле, тоже поднялся и двинулся навстречу.
- Махмуд! – не оборачиваясь, позвал он.
Они остановились в двух саженях от старейшины.
Аксакал взглянул на Стрешнева ничего не выражающими глазами. Так смотрел, молча с минуту. Майор не отвёл взгляда, с интересом рассматривая старого горца. Перелатанная черкеска, видавшие виды чувяки, жилистая, всё ещё сильная ладонь, лежащая на рукояти кинжала.
Наконец тот заговорил.
- Просит нас уйти из пещеры, - начал переводить торговец. – Говорит, люди проводят до большой дороги.
- А там нас уже поджидают, - усмехнулся Стрешнев, глядя в глаза старца. – Скажи, так не пойдёт. Мы останемся в пещере.
Махмуд перевёл. Старик слушал, и ни один мускул не дрогнул на его лице. И когда заговорил вновь, лицо было безмятежно, будто пел унылую горскую песню.
- У них триста бойцов. Они возьмут пещеру. Не пощадят никого.
- Скажи, у меня достаточно зарядов, чтобы взорвать пещеру. Тогда их духам негде будет остановиться, и они больше не появятся здесь никогда.
Вот теперь глаза аксакала полыхнули огнём, а рука невольно сжала кинжальную рукоять. Он перевёл взгляд с лица майора на его сапоги. Слова цедил сквозь зубы, словно бросал куски мяса бешеному псу.
- Другая дорога на юг через аул идёт. Мы через неё выйдем на тракт, верстой южнее, где нас абреки поджидают. Но он за молодёжь не ручается. Уж слишком сильно ненавидят урусов.
- Что же он за старейшина, если не может призвать свою молодёжь к порядку? Ладно, нечего с ним больше разговаривать, пойду готовить всё к взрыву.
Стрешнев не торопясь развернулся и пошёл назад.
- Гьяхьна ! – словно выстрелил, выкрикнул старик.

Аул располагался по другую сторону ущелья, через которое был переброшен хрупкий мостик. Кони долго не хотели ступать на него. Степан Петрович всё же уговорил Гнедко, ну, а за ахалтекинцем двинулись и остальные.
Селение встретило их тишиной. Ни женщин, ни детского гама. И лишь у полуразрушенной стены стояли, сжимая в руках карамультуки мужчины, бросая на пришельцев неприязненные взгляды.
Впереди ехал аксакал Ильяс. По сторонам не смотрел, склонив голову к шее своего кабардинца так, что седая борода смешалась с конской гривой.
Доведя их до южного конца аула, он сквозь зубы произнёс:
- А теперь уносите ноги, урусы. Если Али-Магома вас настигнет, я не дам и сухой лепёшки за ваши поганые жизни.
- Баркаллаг ! – улыбнулся ему Степан Петрович.
Дорога была сносной, можно коней и в галоп пустить. Но всё же чувствовал майор, что с Али-Магомой – главарём аульной молодёжи встретиться придётся.
Топот копыт раздался через пару вёрст.
Ну, что ж, старик сделал всё, что мог, подумал Стрешнев.
- Вам случалось схватываться с горцами? – спросил Снегирёва.
- Месяц назад у Белокан. Я повёл своих в штыковую, но лезгины оказывается, не любят русских штыков. Разбежались как горные бараны.
- Ну, эти-то не разбегутся. Да и нет у нас с вами, поручик роты ребятушек. Махмуд! – крикнул купцу. – Прячь лошадей вон за тем выступом.
Они спешились.
- Ну, что, поручик, Бог не выдаст, свинья не съест? Покажем туземцам силу русского оружия? Извините, не спросил вашего имени-отчества, а то вдруг придётся смерть здесь принять.
- Вадим Сергеевич, - поручик протянул Стрешневу руку.
Спрятались за камнями с разных сторон дороги, как раз в десяти саженях за поворотом, откуда должны вот-вот появиться преследователи. Вскоре из-за поворота вылетел первый всадник на сером в яблоках кабардинце. Майор вскинул ружьё, целясь в широкую грудь наездника. Но конь того неожиданно встал на дыбы и приняв русскую пулю стал валиться на бок. Джигит ловко соскочил на землю и бросился за ближайший камень, что-то крича отставшим товарищам. Всё же пара всадников не успела остановить лошадей и появилась в поле видимости поручика. Чем он и воспользовался, метким выстрелом угодив в бок одному.
Пули зацокали по камням, завизжали разъярёнными фуриями, в общем-то, не причиняя Стрешневу со Снегирёвым никакого вреда.
- Ретирада, поручик! – отдал приказ Стрешнев.
Они перебежками кинулись к выступу, где их ждал торговец с лошадьми. Но ни торговца, ни лошадей там не оказалось.
- Вот каналья, - зарычал Степан Петрович, - зараза басурманская!
- Господин майор, - тронул его за плечо Снегирёв. – Зато смотрите, какая прекрасная диспозиция.
Стрешнев проследил за направлением руки поручика. На высоте примерно двадцати футов над дорогой возвышался самый настоящий природный редут. Небольшой, могущий вместить в себя не больше дюжины бойцов. А их с поручиком всего двое.
Они принялись карабкаться по крутому склону. Сверху простреливался весь участок дороги. Степан Петрович повеселел.
- Ещё повоюем, Вадим Сергеевич! Только заряды берегите, стреляйте наверняка.
Залегли и принялись ждать.
Ну, давайте, черти басурманские, являйтесь! Небось, не пробовали ещё русского свинца?
Ответом двум русским офицерам было завывание холодного ветра. И ещё какой-то пока неясный далёкий звук.
- Мне послышалось, поручик? Или это действительно барабаны?
Снегирёв прислушался. Лицо его прояснилось.
- Наши! – выдохнул он.
А вскоре из-за поворота появились казачки с ружьями наизготовку.
Ай да Кондрат, целую роту на выручку привёл! Да ещё два десятка казаков-черноморцев.
- Право, не стоило такой шум поднимать из-за наших скромных особ, - смутился майор, пожимая руку командиру троицких егерей .
- Может, накажем аул? – спросил тот. – У меня и пара пушечек найдётся.
В это время и подвезли и два горных орудия.
- Старейшина своё слово сдержал, - отвечал Стрешнев. – Ну, пошалить молодёжь решила. Так что же за неё весь аул?
- Вам видней.
С ротой был и Махмуд-тукар, и их лошади. Гнедко завидя хозяина радостно заржал. А Степан Петрович подошёл к купцу и, схватив за халат, стащил с лошади, швырнув на каменистую землю.
- Я тебе что велел, каналья? Лошадей сторожить! А ты дёру дал?
- Я за помощью побежал, - залепетал тот.
- Вместе с нашими лошадьми?
- Он по дороге попался, - подошёл Селиванов. – Увидел нас – обрадовался. Торопитесь, кричит, там сейчас урус-аскеров убивать начнут.
- А если бы, Кондрат, не попался? Ох, отрежу я тебе всё-таки уши, Махмуд!
- Зачем так говоришь? Я бы до Черага домчался, всех на ноги поднял.
Стрешнев только сплюнул на землю.
- Доберёмся в Чераг, посажу в погреб! – пообещал он. – Кондрат, пригляди за ним.
Егеря построились в колонну и зашагали по узкой, стеснённой с обеих сторон скалами дороге. Десяток казаков в авангарде, другой десяток прикрывали марш.
- Повезло всем нынче, ваше благородие, - начал рассказывать Селиванов. – В десяти верстах всего роту нашёл. Просеки в лесу делали. Потому и быстро добрались. И оружие ваше не понадобилось.
Он вернул майору пистолет-кинжал, Степан Петрович привычно сунул его за голенище.
Сейчас, когда всё благополучно закончилось, Стрешнева отпустило, и он задремал прямо в седле. Сказывалась бессонная ночь.
Снегирёва возбуждение не покидало, и сна не было ни в одном глазу. Он ехал рядом с командиром егерей, прапорщиком Щербиной, который посвящал Вадима Сергеевича в положение здешних дел.
- Сурхай-хан недоволен нашей властью. Собирает вокруг себя лезгин и кумыков, вступил в сговор с акушинцами. А наша фортеция хоть и небольшая, но своё важное значение имеет. Запирает границу между Казикумыком и Кюрою. Ежели горцы в открытый мятеж пойдут, мы им, как кость в горле. А всё ведёт к мятежу.
Снегирёв рассказал ему о партии оружия, которую пытались перевезти, завернув в ковры.
- Как придём в крепость надо этого торговца посадить под замок и допросить обстоятельно, - хмуро посмотрел в спину Махмуду командир роты.
К нему подъехал казак из передового дозора.
- Ваше благородие, там, в версте вдоль дороги горцы. Все на конях и оружные по полному.
- Много?
- Сотен пять не меньше.
- Серьёзная сила! Рота, боевое построение!
Но лезгины держались поодаль, то появляясь из-за скал, то исчезая. Может их мельтешение и создавало видимость полутысячного скопища. Хотя, разведчики ошибаются редко.
К вечеру, когда солнце вот-вот должно было скрыться за горами вышли к укреплению. Усталые егеря в предвкушении отдыха приободрились, грянули песню.
Укрепление было вовсе небольшое, поэтому часть гарнизона, если не было явной опасности, располагалась в саклях за стенами крепости. Аул, покинутый жителями с возвышающимся над хижинами минаретом стоял у самого укрепления
- Ну, слава Богу, дошли, - командир снял фуражку и платком вытер пот со лба. Пойду, доложу штабс-капитану о прибытии. А вас, господа офицеры, милости просим часика через два в клуб.
Стрешнев за время пути неплохо выспался. Ещё одна привычка, приобретённая здесь за четыре года – умение спать на ходу. Для этого надо всего лишь разделить себя на две части. Одна отдыхает, другая бодрствует. Поэтому от майора не ускользнули ни передвижения горцев вдоль дороги, ни разговор Снегирёва с прапорщиком.
Он оглядел окрестные горы. Горы, как всегда таили в себе опасность. Но сегодня они как-то особенно не нравились, несмотря на величие и красоту. Рука Степана Петровича непроизвольно потянулась к затылку.
- Ах ты, чёрт! – засмеялся он.
Ведь зуда никакого не было.

Офицерский клуб оказался такой же саклей, только внутри. Да и офицеров было немного: комендант всей этой ля рошели штабс-капитан Овечкин, начальник артиллерии, два комроты, да два замещающих. Прапорщик Щербина и повёл солдат на работы, потому что командир уже который день мучился малярией.
В сакле-клубе майора с поручиком встретил один командир. Все офицеры ещё не вернулись с работ.
- Неспокойно тут у нас последний месяц, - жаловался Стрешневу Овечкин. – Чуть не каждый день лезгинские дозоры обнаруживаем, третьего дня, вон, казачки даже в перестрелку встряли с азиатами.
- Вам уже, должно быть, поведали, господин штабс-капитан, что мы сопровождали большую партию оружия, которое спрятали в табасаранских коврах. И ведь взяли нас с поручиком в провожатые, чтобы подозрения от себя отвести.
- Ох, чует моё сердце, скоро здесь баталии сурьёзные начнутся, - завздыхал Овечкин.
- Предлагаю привести Махмуда. В пещере он мне кое-чего поведал, но тогда всё недосуг было. Сейчас, думаю, надо расспросить его подробней.
Купца привели под конвоем.
- Ну, шельма, - смерил его взглядом командир гарнизона, - давай рассказывай всё без утайки. Кому ружья вёз?
Степан Петрович, едва лишь был задан вопрос, достал из ножен свой кинжал, стал вертеть его в руках, любуясь сталью. Махмуд тоже не отрывал от клинка взгляда.
- Ты что же, бестия басурманская, - повысил голос Овечкин, - в молчанку играть вздумал?
- Если я скажу, хан Казикумыка сдерёт с меня живого кожу.
- Где твой царёк казикумыкский, а где я! – грозно навис над ним штабс-капитан. – Да я тебя за измену в Сибирь!
- А я думаю, господа, надо его отпустить, - вдруг сказал Стрешнев, загоняя базалай в ножны. – Я даже готов проводить Махмуда, чтобы не обидели по дороге.
- Что? – повернул к нему недоуменное лицо Овечкин.
- Не надо отпускать! Я скажу!
Купец рассказал всё, что успел поведать Стрешневу в пещере, присовокупив кое-какие подробности. Судно с оружием село на мель недалеко от острова Чечень. На него напал Кара-гяур со своими людьми. Команду перебили, оружие забрали. Один из людей казикумыкского хана нашёл Махмуда в Кизляре и предложил хорошие деньги за доставку оружия в Казикумык.
- Как я мог отказаться? Меня бы убили!
- Рано или поздно это случится, Махмуд, - вздохнул Степан Петрович. - Не мы, так горцы.
- Купчишку в погреб! – распорядился штабс-капитан. – Да покормить не забудьте. И нам, господа пора ужинать. С минуты на минуту офицеры должны вернуться. Может пока чихирю ?
И в эту минуту снаружи раздались выстрелы. Один, второй, третий, затем и вовсе слились в одну какофонию с боевыми лезгинскими криками.
Овечкин схватил саблю и бросился вон из сакли. За ним и Стрешнев со Снегирёвым.

Я все больше восхищаюсь Вашим стилем. При чем Вашей умелой способностью переходить на уровни совершенно разных людей со своим языком, своими особенностями, своими манерами.

Кстати, Вы это где-нибудь будете опубликовывать? Ну, книгу там или ещё чего?

Добавлено (22.03.2011, 09:18)
---------------------------------------------
ГЛАВА 3.

ОБОРОНА ЧЕРАГА.

Ворота крепости были уже закрыты, а солдаты стояли на стенах, напряжённо вглядываясь во тьму. А в ауле развернулось настоящее побоище. Половина роты, с которой прибыли в Чераг майор с поручиком была атакована огромным скопищем лезгинов.
- Басурман тыщ пять, никак не меньше! – к ним подбежал запыхавшийся начальник артиллерии. – Сам Сурхай-хан во главе.
- Почему не ведёте огонь, поручик? – обратился к нему комендант.
- Да сами посмотрите, господин штабс-капитан! Темно, как у арапа в животе, к тому же все перемешались. Ведь своих же положим.
В темноте вспыхивали выстрелы, слышался лязг оружия, крики, хрипы и стоны сражающихся людей.
- Выручать надо!
- Где командиры рот?
- Поручик Боровик с прапорщиком Щербиной там, - офицер ткнул рукой в сторону аула, где кипел бой. - Командир второй роты, сами знаете, слёг ещё вчера в страшной лихорадке.
- Позвольте мне возглавить вылазку? – обратился Стрешнев к командиру гарнизона.
- Поздно, господа!
Снегирёв указал за стену. Не менее тысячи лезгин шли на приступ.
Офицер-артиллерист бросился к своим орудиям.
- К бою! – раздался зычный голос штабс-капитана.
Подпустив неприятеля егеря дали дружный залп. А тут заработала и артиллерия. Картечь с визгом врезалась в нестройные ряды горцев. Не выдержав артиллерийского огня, лезгины бросились назад, унося раненых и оставив перед стенами несколько неподвижных тел.
Через час они вновь пошли на приступ, и опять после получасового боя отступили. Овечкин словно заведённый носился среди солдат, подбадривая их, успевая в самые горячие места, где возникала угроза прорыва.
- Держитесь, орлы! Бонапарта били, так неужели дикарям уступим? Несколько казачков, я видел, прорвались к дороге на Дербент. Значит, скоро подмога придёт.
Правда это была или нет, но известие помощи приободрило гарнизон.
К позициям опираясь на свою саблю, как на трость шёл, пошатываясь, командир второй роты.
- Вас-то куда несёт, подпоручик?
- Я со своими…
- Толку с вас, - проворчал под нос штабс-капитан.
Степану Петровичу командир доверил возглавить оборону восточной стороны, как раз напротив минарета. Он видел, как часть егерей, оставшихся во время нападения за пределами крепости, сумела пробиться сквозь тысячу неприятеля к башне и запереться там. Среди них должен быть Кондрат, если не убили ночью.
После второго отбитого приступа горцы к стенам не подходили. Лишь у минарета всю ночь шла сильная стрельба.
- Ребята! – обратился Стрешнев к егерям. – Выручим своих?
Отобрав полсотни добровольцев, он бросился на вылазку. Ударили в штыки, с башни спустились на помощь её защитники, и на короткое время отогнали лезгинов.
- Уводите своих людей в крепость, прапорщик!
- Я башню сию не оставлю, - отвечал Щербина. – Сами видите, если басурмане её займут, всё восточное крыло Черага будет под их обстрелом. Давайте так, майор. Я с четырьмя добровольцами остаюсь, остальные – в крепость. Ну что братцы, кто белке в глаз с двадцати шагов попадает?
- Ваше благородие, дозвольте остаться? – обратился к Стрешневу Селиванов, всю ночь бывший с Щербиной.
- Денщик ваш, господин майор, стрелок знатный, - восхитился прапорщик. – Я лично видел, семь выстрелов – семь попаданий.
- Погибнешь ведь, Кондрат!
- Ну, значит – судьба! – философски заметил Селиванов.
- Не могу тебе запретить. Служишь не мне, Отечеству.
Они обнялись.
- Не поминайте лихом, ваше благородие!
Глаза предательски наполнились влагой, и Стрешнев, отвернувшись, лишь махнул рукой.
- Уходим, светает скоро!- обратился к бойцам.
- Прощайте прапорщик.
Щербина с задорной мальчишеской улыбкой отдал ему честь
Штабс-капитан ждал их у ворот. Стрешнев рассказал о решении Щербины.
- Вот уж сорвиголова! А ведь прав юноша, минарет сдавать нельзя. К тому же он, пока наш, будет угрожать правому флангу и аръегарду неприятеля.
Наступил рассвет и все четыре сотни защитников Черага увидели, что окружены во много раз превосходящими силами лезгинов. Но горцы не спешили идти на третий приступ. Первым их делом стал минарет.
Весь день там шла пальба. Пять человек против нескольких тысяч. Солдаты с затаённой болью и надеждой смотрели со стен, зная, что помочь отважной пятёрке ничем не могут.
Уже к вечеру башня стала вдруг осыпаться.
- Нехристи подкоп сделали! – слышались крики защитников Черага.
Вскоре минарет рухнул, лезгины, оглашая округу своими дикими криками, бросились к развалинам. Через несколько минут всё смолкло. Один из унтеров, уже старик снял фуражку и перекрестился. Его примеру последовали и остальные.
Эх, Кондрат, Кондрат, горько подумал Степан Петрович, осеняя себя крестным знамением. Столько лет мы вместе, всю Европу прошли. Сколько раз ты вытаскивал меня из самого пекла, лечил мои раны. Не было у меня никогда родных братьев, но ты был мне братом, и плевать я хотел на сословные предрассудки!
- Глядикось, бежит! – прервал кто-то его мысленную эпитафию.
Со стороны разрушенного минарета в сторону крепости бежал человек. Майор вгляделся.
- Кондрат! Поднажми! – закричал он что есть мочи.
- Давай, браток! – послышалось со стен.
И тут, словно из ниоткуда за спиной беглеца возник всадник. Гурда сверкнула в лучах утреннего солнца, и голова Селиванова, отделившись от туловища, упала на каменистую землю. Тело пробежало несколько шагов и тоже рухнуло в пыль.
Вопль ужаса вырвался у защитников, а со стороны вражеских позиций послышались радостные крики.
Стрешнев вскинул карабин, прицелился. Где-то он этого джигита уже видел. Осиная талия, косая сажень в плечах. Да это же тот всадник из горного аула, под которым майор убил коня!
Горец насадил на шашку голову и с торжествующей улыбкой вскинул над собой, даже подъехал, хвалясь страшным трофеем на несколько шагов к крепостной стене.
Степан Петрович выстрелил. И вновь получилось, как во вчерашней стычке на дороге. А ещё говорят, что ядро в одно место дважды не падает. Пуля угодила в шею коню. Захрипев, животное рухнуло на бок, придавив всадника.
Майор по-разбойничьи свистнул и бегом помчался к воротам.
- Открывай!
Гнедко, отозвавшись на свист, уже был рядом. Одним рывком бросив тело в седло, Стрешнев вылетел за ворота. Что такое полсотни саженей для ахалтекинского скакуна? Убийца Кондрата, который уже вытаскивал ногу из-под конской туши, обернулся на стук копыт.
- Иээх!
Палаш со свистом рассёк воздух, дамасская сталь врезалась в жилистую шею. Голова в мохнатой папахе полетела в ту сторону, где стоял Сургай-хан со своим войском. Теперь от ужаса закричали горцы, а русские торжествующе.
Майор развернул коня, почти не останавливаясь, подхватил обезглавленное тело своего денщика. Запоздалые выстрелы с неприятельской стороны раздались, когда уже подъезжал к воротам.
Горцы, разъярённые гибелью своего удальца бросились на третий приступ. Пока одна их часть вела плотный огонь по стенам, не давая защитникам высунуться, другая с лестницами приблизилась к стене.
Артиллеристы картечными залпами расстреливали стрелков, но часть их, спрятавшись в развалинах минарета, вела прицельный огонь по прислуге. Одна пуля ударила в шею начальника артиллерии. Офицер сполз на землю, и сел, прислонившись к лафету. Так весь бой мёртвый и просидел. Пушкари в пылу боя не сразу заметили гибели своего командира. К тому же несли серьёзные потери от плотного ружейного огня горцев. Половина артиллерийской прислуги была выведена из строя. Сами горцы, прятавшиеся за развалинами, были почти неуязвимы для картечи.
- Заряжай брандскугелями ! – крикнул чёрный от копоти унтер.
Забили в ствол 24-фунтовое ядро. Унтер-офицер прищурил левый глаз, определяя угол наводки.
- Пали, ребята!
После первого же выстрела развалины запылали, и абреки, выскочив оттуда, бросились наутёк, сбивая огонь с папах и черкесок.
Ту часть нападавших, которым удалось подняться на стены, встретили в штыки. Горцы, никогда не отличавшиеся упорством в рукопашном бою кинулись в ретираду.
Наступила передышка. Надолго ли? Степан Петрович подошёл к штабс-капитану, который сидел прямо на земле, а гарнизонный фельдшер перевязывал ему раненую ногу.
- Похоже, из офицеров только мы с вами остались, господин майор, - ворчал комендант. - Осторожней, чёртов эскулап!
Стрешнев смотрел, как солдаты уносят тела командира второй роты, артиллерийского поручика.
- А где Снегирёв? – спросил он.
- Сказывают, во время рукопашной упал со стены.
- А тело? Где тело?
- Никто не видел. Должно быть горцы забрали.
Степан Петрович глянул туда, где окопался неприятель. Эх, Вадим Сергеевич, незавидная твоя участь, если не дай Бог, живой. Лезгины сейчас злые. Пленным они имеют обыкновение наносить болезненные раны своими базалаями, пока жертва не умирает в страшных мучениях от потери крови. Некоторых, таким образом, убивали трое суток. Хотя, можно надеяться, что жадность пересилит, выкуп запросят. И сидит сейчас поручик в кандалах в яме.
- Вам бы отдохнуть не мешало, господин майор, - посмотрел на него Овечкин.
- Каковы наши шансы, штабс-капитан?
- Я крепость Сурхаю не сдам! Уж лучше взорву здесь всё к чёртовой матери!
- Верю, верю. С вашего позволения, пойду, вздремну. Две ночи не спал.
Степан Петрович улёгся прямо на лафете, положив папаху под голову. Кто-то из артиллеристов заботливо укрыл его шинелью.
Ему снилась Богемия, Рудные горы, и он несётся на Сером во главе своих кирасиров. Навстречу скачут польские уланы, впереди размахивает саблей Юзеф Браницкий.
- «За Юлию!» – кричит он. И тут среди свистящих пуль и ядер появляется она. Муслиновое платье с открытыми плечами и шеей. Грохочут взрывы, а она стоит между двумя конными лавинами, неумолимо несущимися навстречу друг другу.
- Ваше блааародь!
Стрешнев мгновенно открыл глаза. Его тряс за плечо унтер-артиллерист, который после гибели поручика командовал всеми четырьмя пушками Черага.
- Ваше благородь, командир вас к себе кличут.
Овечкин лежал за каменным бруствером, рассматривая неприятельские позиции.
- Готовится Сурхай. Как стемнеет, опять на приступ пойдут. У нас пока девять убитых, столько же раненых, Бог даст, отобьёмся. Вода вот только кончается.
- Сколько отсюда до Чирах-чая? – спросил Степан Петрович.
- Горцы у реки посты держат, - посмотрел на него штабс-капитан.
- Так ведь посты обойти можно. Казачки-то у вас толковые найдутся?
- Есть. Черноморские пластуны.
- Найдите трёх человек с бурдюками. Можно и отвлекающий маневр произвести.
- И то дело! – обрадовался Овечкин. – Вода-то, ой как нужна!
Через полчаса Стрешнев с тремя черноморцами спустились с вала в восточной части крепости.
Майор поражался, как ловко пластуны умеют использовать кусты, камни, да и просто неровности местности, чтобы продвигаться незаметно для неприятеля.
Они спустились к горной речушке, которая несла свои холодные воды в Каспий, в десяти саженях от поста горцев. Спускаться пришлось по почти вертикальному склону, но другого подхода к воде рядом не было. У единственного в пределах видимости удобного спуска, на небольшой каменной площадке расположились четверо лезгинов. От площадки гладкие камни, подобно ступеням вели к воде. Стрешнев и старший в тройке казак залегли с ружьями меж камней, следя за четвёркой, двое молодцов принялись наполнять бурдюки водой.
Один из горцев встал и двинулся в их сторону, ловко перепрыгивая с камня на камень. Стрешнев напрягся.
- Охолонись, ваше благородие! – тихо сказал ему казак. – По нужде басурман пошёл.
Не дойдя до них пару шагов, лезгин принялся поливать близлежащие камни.
Черноморцы замерли. Те, которые наполняли бурдюки водой, словно растворились меж камней. Казак, бывший со Стрешневым, застыл, превратившись в один из валунов.
Несколько капель попали на лицо майора. Вот этого вытерпеть он не мог! Чтобы ему, потомственному дворянину на лицо мочился дикий азиат!
Степан Петрович привстал, схватил лезгина за чувяки и что есть силы, дёрнул на себя, припечатав того лбом о камни. Затем для верности стукнул прикладом по затылку.
Шуму майор наделал немного, но трое оставшихся на площадке лезгинов насторожились.
- Джамаг! – крикнул один из них.
Видимо, так звали их отошедшего по нужде товарища.
Стрешнев взял карабин наизготовку. На плечо ему легла тяжёлая рука.
- Ваше благородь, на выстрел всё скопище сбежится, сами сгинем и своих подведём.
Горцы с карамультуками наперевес уже приближались к ним в поисках товарища.
Казак неслышно вытянул из ножен кинжал, майор последовал его примеру.
- Метать умеешь? – тихо спросил он.
Степан Петрович только помотал головой. Казак протянул левую ладонь. И Стрешнев вложил в неё свой базалай.
Черноморец встал на колени, сделал почти незаметное движение обеими руками и два абрека захрипев стали оседать на камни. У обоих в горле торчало по кинжалу. Третьему казак запустил в переносицу камнем. Но случилось то, чего не должно было случиться. Теряя сознание, горец успел выстрелить.
Казак выругался.
- Моя оплошность, мне и отвечать, - успокоил его Стрешнев. – Наполняем бурдюки, вы уходите, я прикрываю.
- Мы своих не бросаем, - отвечал казак.
- А придётся, - парировал майор, опуская свою флягу в холодную горную реку. – Вода нужна в крепости.
С этим было трудно не согласиться. Уже слышались крики и выстрелы. К посту бежали воины Сурхай-хана.
- С Богом, ваше благородие!
- Вы только, братцы, воду донесите, - попросил их Степан Петрович.
Напившись вкусной водицы, он залёг за большим валуном, даже не заметив, как исчезли среди скал пластуны. Положил перед собой лядунку, четвертьпудовую гранату. Решил, будет отстреливаться, пока не кончатся патроны, а потом зажжёт у гранаты фитиль и кинется в гущу врага. Геройский план был жутко как хорош, но при одном условии. Если лезгины не подстрелят его раньше.
И словно в подтверждение первая же пуля чиркнула совсем рядом. Степан Петрович вжался в холодные камни. Пули засвистели в опасной близости, дробя известняк и осыпая белым крошевом лицо и папаху.
Зарядов у майора было на дюжину выстрелов, поэтому решил бить только наверняка. В этом месте к реке вёл узкий проход, поэтому всем скопом горцы атаковать не могли.
Через несколько минут сурхаевцы перестали стрелять, и в проходе появилась чья-то голова. Стрешнев был наготове, и первый его выстрел попал в цель. После страшных проклятий зазвучала ответная пальба.
Со стороны крепости грянуло ура. Неужто, на выручку идут, подумал Степан Петрович.
Русское ура вскоре потонуло в грохоте выстрелов. Не пробиться нашим, слишком неравные силы.
Степан Петрович взглянул в кавказское небо, и ему вдруг расхотелось умирать. За спиной несла свои чистые воды Чирах-чай. Он поджёг фитиль у гранаты, некоторое время смотрел, как огонь подбирается к чугунному шару. Швырнул её в проход. В грохоте взрыва ещё не раздались стоны и крики, а Стрешнев уже бросился в холодные воды.
Бурный поток потащил тело майора в сторону Каспия, два раза чуть не разбил о камни, один раз накрыл с головой, сорвав папаху, но всё же выбросил, в конце концов, на пологий участок берега. Отплевавшись и отдышавшись, майор понял, что жив. Но возрадоваться этому Степан Петрович не успел. Приклад карамультука опустился на его русую голову, и он уже не почувствовал, как сильные руки подхватили его и поволокли по острым камням.

Очнувшись, майор обнаружил, что лежит со связанными за спиной руками меж двух пылающих костров, а на землю уже опустилась ночная тьма. Он поднял раскалывающуюся от боли голову и увидел двух стариков, которые рассматривали его с опасливой брезгливостью. Одного из них он узнал, это был Ильяс – старейшина аула, который оберегали пещерные духи. Второй – в богато украшенной черкеске с посеребрёнными газырями, на богатом поясе базалай в позолоченных ножнах тоже был знаком майору. Пару лет назад старик этот приезжал к Ермолову с посольством. Это был Сурхай-хан Второй – правитель Казикумыха. Хан много раз легко клялся русским в вечной дружбе, и с такой же лёгкостью нарушал свои клятвы.
Степан Петрович не понимал, о чём разговаривают эти двое, но речь явно шла о нём. И ещё. Хан два раза произнёс Кара-гяур, на что Ильяс гордо вскидывал подбородок и произносил фразу, в которой Стрешневу было знакомо слово КАНЛЫ .
О моей судьбе пекутся, понял майор. Востребован я нынче! Ну, Кара-гяуру ясно, а этому-то деду я, чем насолил, что он мен6я в кровники записал? А тот, что Кондрату голову снёс, не его ли сродственник?
Наконец хан махнул рукой. Ильяс поклонился, сделал знак и два джигита грубо потащили Стрешнева. Мимо бревна, к которому был привязан обнажённый человек, вернее то, что от него осталось. Всё тело несчастного было в глубоких порезах. Степан Петрович взглянул в заострившееся лицо и узнал прапорщика Щербину.
Майора подтащили к яме, закрытой грубо сколоченной деревянной решёткой. Один из горцев сдвинул её в сторону, второй швырнул пленника вниз, как мешок с навозом. К счастью яма была неглубокой. К тому же Степан Петрович упал на что-то мягкое. Раздался стон и под ним зашевелился человек. Майор откатился в сторону, уперевшись спиной в сырую холодную стену.
- Товарищ… - услышал он слабый голос.
- Вадим Сергеевич, вы?
- Я, Степан Петрович, я.
Стрешнев подполз к поручику, пытаясь рассмотреть его. Но в яме была кромешная тьма, даже свет от луны не проникал сюда.
Снегирёв рассказал ему, как в разгар боя, когда горцы пытались перебраться через стену, он, схватившись в рукопашную со здоровенным лезгином, рухнул вместе с ним с двух саженой высоты. Горцу не повезло, он расшиб себе голову о камни, а поручик оказался в окружении разъярённых врагов. Он рубился до тех пор, пока не сломался клинок его сабли. Затем его израненного утащили отхлынувшие от стен Черага сурхаевцы.
- На голове пустячная царапина, а вот в правый бок кинжал вошёл на полвершка. Сутки уж здесь лежу, как бы рана гноиться не начала.
Стрешнев начал напрягать и расслаблять руки, чтобы ослабить действие веревочных пут. Этому его научили казаки. Через полчаса этих утомительных в его состоянии упражнений, он освободился от верёвок.
У него забрали не только оружие, но и вывернули все карманы, отобрали фляжку. Но вот в сапоги заглянуть не догадались, и «подарок» де Шанкра был на месте.
- Ещё повоюем, Вадим Сергеевич.
Они лежали, тесно прижавшись, друг к другу, чтобы согреться. Молчали до тех пор, пока хмурый рассвет не осветил дно ямы.
Майору вовсе не понравилось осунувшееся лицо поручика.
- Покажите-ка вашу рану.
Рана ему тоже не понравилась. Вообще раны от кинжалов горцев были не менее ужасными, чем штыковые, а эта ещё и покраснела по краям.
Он высыпал из одного ствола трофейного пистолета порох и присыпал на порез. В это время решётка сдвинулась, и в проёме возникли две бородатые физиономии.
- Эй, урус! – поманил один Стрешнева кривым пальцем.
Второй не сводил с пленников настороженного взгляда. Дуло его карамультука смотрело прямо в лоб майору.
- Возьмите, поручик!
Степан Петрович так, чтобы не видели сверху тюремщики, сунул в слабую руку пистолет-кинжал. Это всё, что он мог сделать для боевого товарища.
Ему вновь связали руки, на этот раз спереди, и куда-то повели. Майор оглядывался вокруг и видел, как много казикумыхский хан привёл с собой воинов. Лагерь был огромен, тысячи вооружённых людей сидели у костров, перевязывая друг другу раны и готовя пищу. Осаждавшие превышали численность защитников Черага, по крайней мере, в десять раз.
На краю лагеря их ждал Ильяс. Его кабардинец нетерпеливо бил копытом. Старик что-то гортанно крикнул джигитам и сквозь связанные руки Стрешнева протянули длинную верёвку, второй конец которой аксакал приторочил к своему седлу.
- Цог! – стукнул он пятками коня.
Тот пошёл сразу в рысь. Верёвка натянулась, и Степан Петрович побежал вслед, спотыкаясь и едва успевая переставлять ноги. Два джигита, что привели его, вскочили на коней и двинулись следом.
Конь Ильяса перешёл в галоп, и майор, запнувшись о камень, упал на землю. Его потащило по дороге, разрывая штаны и чекмень об острые камни.
Проскакав с сотню саженей, аксакал остановился, развернул коня и подъехал к поверженному офицеру.
- Прошлый раз я забыл оказать тебе гостеприимство, - на чудовищном русском произнёс он. – Вот, решил исправить оплошность.
Стрешнев с трудом поднялся отплёвываясь.
- Чего ты так вызверился, старик?
Вместо ответа Ильяс развязал торбу, привязанную к седлу.
- Узнаёшь?
На майора смотрели мёртвые глаза убийцы Кондрата.
- Это Али-Магома – мой старший сын, - глядя на Степана Петровича горящими глазами, произнёс старик. – И я позабочусь, чтобы ты умирал долго, очень долго. Скоро ты будешь умолять меня о смерти.
- Это война, старик. Твой сын погиб с оружием в руках, как подобает воину.
Не ответив, Ильяс бережно уложил голову в торбу и вновь пустил коня рысью, через сотню саженей переходя на ход. В его планы не входило, чтобы пленник отдал концы по пути в аул.
Дорога сузилась, левой стороной упираясь в скалы, правой обрываясь в глубокое ущелье. Стрешнев подумал, что лучшего места покончить с этим кошмаром у него не будет. Прыгнуть в пропасть, если повезёт и старика с собой прихватить.
Он уже собрал последние оставшиеся силы, как одновременно грянули два выстрела и сзади раздался шум падающих тел. Ильяс обернулся, рука потянулась к притороченному к седлу старому мушкету. Раздался третий выстрел, голова аксакала дёрнулась, и майор увидел, как на его белой папахе расплывается красное пятно. Старик медленно сполз с коня, продолжая одной рукой судорожно удерживать поводья. Скрючившись, лёг на землю.
Несколько мгновений длилась тишина, а потом Степан Петрович услышал низкий и смутно знакомый голос:
- Je suis ravi de vous voir, comte. Et vous ? (Я рад видеть вас, граф. А вы?)

* * *

Предложение нужно разбить и тем самым избавиться от ненужного противопоставления.
...во тьму - это неуместная в данном случае поэтизация, замените на - в темноту.
Что получается:
Ворота крепости были уже закрыты. Солдаты стояли на стенах и напряжённо всматривались в темноту.

Глагол - развернулось, здесь не подходит, так можно писать в том случае когда наблюдатель видит, что происходит, а у вас, как мы помним, темнота. Следует написать - началось.

Неправильное словоупотребление. Скопище это статичная толпа, но стоит ей начать двигаться, а тем более атаковать она перестает быть скопищем. Подберите синоним слову - скопище.

Думаю, что такой вариант будет лучше:
- Басурман тыщ пять - не меньше!
Помните, что сама фраза должна подсказывать читателю, что персонаж запыхался.

Полное отсутствие драматизма. Обратился к нему комендант, это слишком буднично.
Пример:
Недовольно блеснул глазами комендант.

Эта часть кажется мне избыточной. Нужно упрощать. Один из вариантов:
- Темно, господин штабс-капитан, - хрипел начальник артиллерии, - своих положим.

Ну и дальше на вскидку:

Эти предложения я бы поменял местами. А также убрал бы своим.

Уточнение дружный избыточно. Залп не может быть недружным.

Заработала - современное военное арго, едва ли в то время так говорили. Лучше написать - вступила артиллерия.

Визг это звук рикошета, думаю стоит заменить на свист.

Бросились назад это паника, скорее всего они отошли. Предложение лучше разбить:

Не выдержав огня, лезгины, унося раненых, отошли. Под стенами остались несколько неподвижных тел.

Кто пошел на приступ, неподвижные тела?

Пока всё. Текст мне нравится. Подчистить, подвергнуть литературной редактуре и будет "огурец".

Надеюсь, что помог. Удачи в творчестве!

Вот тут бы чуть-чуть предложение перестроить, а то читателю будет не понятно. Надо как-то подчеркнуть "да" он сказал или "нет". Что-то типо:" Степан Петрович положительно кивнул", как-то так. Можно конечно получше, но хотя бы в этом направлении.

Однако заинтригован, жду продолжения!

Ник-То, о скопищах пишут все современники тех событий. Если русские регулярные войска использовали линейную или рассыпную тактику (последняя ещё не применялась), то горцы грубо говоря шли в атаку толпой. Во время перестрелки они умело использовав естественные прикрытия вели меткий огонь.

Ещё раз спасибо. Всё непременно исправлю, когда начнётся редактура. А пока осталось дописать совсем немного.

Добавлено (23.03.2011, 10:00)
---------------------------------------------

ГЛАВА 4.

ПЕРСИДСКОЕ ГОСТЕПРИИМСТВО ДЕ ШАНКРА.

Маркиз за пять лет, прошедших с их последней встречи совсем не изменился. Всё тот же змеиный взгляд зелёных глаз, стройная фигура, одетая в шерстяной чёрный архалук . Но когда он спускался на дорогу со скалы, была заметна лёгкая хромота.
Вместе с ним из-за скал, будто тараканы из щелей выбрались на дорогу с дюжину вооружённых людей. Все были одеты как горцы: чёрные черкески, чёрные же папахи. Настоящие кавказские щёголи, подумал майор. Ружья у всех были английской работы, а сабли на поясах как у персидских гулямов .
- У нас нет времени на обмен любезностями. Лезгины недалеко, и наверняка слышали выстрелы. А до наших лошадей ещё добраться надо.
И опять Стрешнева подхватили сильные руки и куда-то поволокли. Свернули с дороги на козью тропу, долго по ней, то взбирались, то спускались, пока не добрались до небольшой рощи, где среди буковых деревьев под охраной трёх людей маркиза их ждали лошади.
Степану Петровичу развязали руки и посадили на коня. С обеих сторон к нему будто прилипли два джигита, не спуская горящих из-под папахи глаз.
Маленький конный отряд тронулся в путь. Тропы, которыми ехали, шли большей частью через горы. Заночевали на высокогорном пастбище, зимой пустовавшем. Стрешнева поместили в полуразвалившейся хижине чабана под охраной всё тех же вооружённых людей.
И вновь с рассветом по козьим тропам, через перевалы, по вечно сумрачным расщелинам, хлипким мостикам через глубокие ущелья. Майор по солнцу определил, что двигались они на юг. Ни разу не вышли на приличную дорогу, пробирались глухими, безлюдными местами. Однажды где-то внизу, в крохотной долине он увидел сквозь дымку аул. И вновь горы, одни только горы.
Вторую ночь провели в большом гроте, третью на берегу горной реки, где наловили рыбы, и Стрешнева впервые за всё время пути накормили запеченной на угольях форелью. До этого его основной едой были запеченные лепёшки с брынзой, да вода.
Затем полдня шли вдоль этой самой реки, ища брод. Река была саженей в десять шириной, но с обрывистыми берегами и стремительным течением, которое запросто разобьёт о камни всадника с лошадью. Наконец нашли место помельче, где-то по лошадиное брюхо. Из воды до противоположного берега торчали камни. Один из людей маркиза обвязал конец верёвки вокруг камня на этом берегу, и ловко прыгая с камня на камень, рискуя свалиться в бурлящую реку, добрался до противоположного. Верёвку натянули, и всадники по одному переправились, крепко держась за неё через реку.
Как только отряд ступил на противоположный берег, Стрешневу развязали руки. По лицам людей он понял, что путь их подходит к концу. Выбрав удобное место, разожгли костёр, стали сушить одежду. Словно ослабла туго натянутая струна, и впервые за всю дорогу молчавшие люди перекидывались короткими фразами на незнакомом Степану Петровичу языке. Маркиз эти три дня держался поодаль, майор видел лишь его чёрную спину впереди. А тут сам подошёл и сел, напротив, по другую сторону костра.
- Завтра будем на месте, граф, - сообщил он. - Мы вышли из русских владений, не встретив к счастью ни одного вашего поста.
- Mes compliments - пробурчал Степан Петрович, глядя, как пар поднимается от его сапог. – И в чьих же мы сейчас землях?
- В персидских, - отвечал де Шанкр. – В сутках пути отсюда – Тавриз. Скоро начнутся владения Мусы-хана, с которым я в большой дружбе. А он, между прочим, пользуется покровительством самого Аббас-Мирзы.
- Неужели, того самого Аббас-Мирзы, который со своими тремя дивизиями не смог справиться с одним нашим батальоном?
- Наследник трона явно не обладает задатками Наполеона, но у него есть одно существенное достоинство – энергичность. Он взялся перестраивать персидскую армию по европейскому образцу, и если ему это в полной мере удастся, то вскоре она будет представлять грозную силу.
- Вы, маркиз сильно переживаете за персиян…
- Они – враги России.
- Неужели вы настолько ненавидите Россию, что готовы вести дружбу даже с кровавыми восточными деспотами?
Маркиз долго смотрел на огонь, прежде чем ответить.
- Видите ли, граф, я не вижу большой разницы между деспотией Фетх-Али шаха и русского императора. Но у первой есть преимущество – Персия не суёт свой нос в европейские дела.
Степан Петрович промолчал, ибо какой толк спорить, если ненависть маркиза к России родилась, должно быть раньше его самого.
На следующий день отряд прибыл в городок Ахар. Здесь у маркиза был большой дом, на самой окраине, огороженный высокой глиняной стеной, в окружении чинаровых деревьев. Как и большинство домов богатых персиян, он был обращён фасадом вовнутрь, снаружи смотрясь неприступной крепостью. Отряд въехал в ворота, из дома высыпали многочисленные слуги, все персы, которые принялись отбивать де Шанкру нижайшие поклоны.
- Да вы для них воплощение Аллаха, - усмехнулся Степан Петрович.
- Это Восток, граф, - устало отмахнулся маркиз. – Здесь свои правила. К тому же вам повезло, вы испытаете на себе восточное гостеприимство.
Майор бросил на него быстрый взгляд, что-то не понравилось ему в тоне, коим была сказана последняя фраза.
Они спешились, коней увели, маркиз взмахом руки и короткой фразой на персидском распустил свой отряд.
Степан Петрович огляделся. Рядом с главным входом был разбит великолепный цветник, за ним он увидел бассейн.
- Прошу! – де Шанкр склонился перед своим пленником-гостем в галантном поклоне.
Стрешнев вошёл в дом. Собственно, это был даже не дом, а дворец из «Тысяча и одной ночи». Большие залы, стены которых расписаны арабесками, кирпичные полы устланы коврами. Окна огромные, почти во всю стену. В некоторых комнатах майор увидел большие камины. Единственной приметой европейства была, пожалуй, мебель, которой персы пользуются редко. Но у маркиза стояли кресла, высокие столы со стульями.
Перед ними в глубоком поклоне склонился человек.
- Анвер, - обратился к нему маркиз на французском, - проводи нашего гостя в баню. Дорога была трудной.
Среди приятелей Степана Петровича были офицеры, бывшие три года назад с генералом Алексеем Петровичем в персидском посольстве. От них он слышал о знаменитых шахских банях в Тавризе. Поговаривали, что вёдра там были, чуть ли не из золота.
Вёдра в бане маркиза были медными. Но это не испортило удовольствия, которое получил майор, нежась на горячей мраморной лавке. Усатый банщик с огромным животом промял своими сильными руками его усталое тело до каждой косточки. Через час Стрешнев почувствовал себя так, будто и не было трёхдневной тряски по горным дорогам, а перед этим двух дней жестоких боёв. Но вспомнил голову Кондрата, катящуюся по стылой кавказской земле, сидящего в яме раненого Снегирёва и приуныл. Эх, сейчас бы чарку-другую вина, чтобы помянуть боевых товарищей!
Анвер ждал его в предбаннике, помог надеть тёплый восточный халат и повёл мимо цветников, бассейна, где плескались осетры обратно в дом. В одной из комнат его ждал маркиз. Большой стол был уставлен восточными яствами.
- Вино только греческое, - сказал де Шанкр, открывая бутылку. – Я жду партию бордосского. Её везут через Россию, но боюсь, с вашими дорогами и безумными возницами, раньше, чем оно придёт, я умру от старости.
- Но и греческое недурно, - заметил Степан Петрович, отхлебнув из бокала.
Он чувствовал себя нелепо в цветном халате. Смотрюсь, должно быть, павлином. Маркиз же, напротив, вовсе не стеснялся своего экзотического одеяния. Сидел в кресле и рассматривал Стрешнева своими зелёными глазами.
- Сколько мы с вами не виделись, граф? – спросил он.
- Лет пять, наверное.
- Не напомните ли мне обстоятельства нашей последней встречи?
Степан Петрович взглянул на хозяина.
- К чему ворошить прошлое? Желаете продолжить нашу дуэль? Не за этим ли вы потащили меня в такую глухомань?
- Вам не откажешь в присутствии духа, - расплылся маркиз в улыбке. – Узнаёте?
В его руке появилась рубиновая пирамида. Огонь камина причудливо отражался в гранях, и Стрешнев с полминуты не мог отвести от камня взгляд.
- Надеюсь, вы хорошо его отмыли?
- К подобного рода вещам не пристаёт ни грязь, ни дерьмо.
- Вы считаете, во власти нет ни того, ни другого?
- Христос ходил по воде, не замочив ног. Так же ходит по грязи и человек, облечённый высшей властью.
- Интересное сравнение. Но если вы помните, Христос отказался от земной власти.
- Да, но приобрёл духовную, что ещё более ценно.
- В отличие от земных владык Он был чист и безгрешен, - Степану Петровичу был неприятен этот разговор, - а от ваших философских рассуждений, маркиз, дурно пахнет.
- Мои, как вы выразились, философские рассуждения не более чем печальный итог человеческой истории. Ну, да ладно, оставим это. Главное, камень опять у меня. Жаль, что слишком поздно. Пока лечился от раны, которую вы мне нанесли, пока дождался окончания морозов, пока согнал из ближайшей деревни крестьян с вёдрами… Три дня бедолаги вычерпывали клоаку. А человек, которому этот камень действительно нужен больше, чем всем остальным в этом мире, был уже далеко. Магия его власти разрушена, и в этом не последнюю роль сыграли вы, граф.
- Вы переоцениваете мои возможности, де Шанкр, - отмахнулся Стрешнев, отправляя в рот кусок баранины. – Всего лишь одно из моих многочисленных приключений.
- Ну что ж, приключения продолжаются! – усмехнулся маркиз. – Вы – в экзотической стране, живы, здоровы, и надеюсь, уже сыты.
- Ещё пару кусочков осетрины, если позволите.
- Конечно, конечно.
Маркиз с интересом наблюдал, как майор насыщается.
- Скажите, граф, а бумаги вашего монаха…
- Вы о записках схимника? Так я их передал, кому следует. В записках чёрным по белому было написано, кто не передаст их в руки государственного сыска, будет считаться врагом империи со всеми вытекающими. А я, сами понимаете, русский офицер.
- Я понимаю. Если вы не возражаете, Анвер проводит вас в вашу комнату.
- Un moment!
Стрешнев налил полный бокал вина и залпом осушил его.
- Может быть, желаете женщину? – спросил маркиз. – Персиянки очень искусны в любовных утехах.
На миг перед глазами встало лицо Юлии.
- Скажите, де Шанкр, что вы задумали? Вы не из тех, кто легко прощает нанесённые обиды.
- Полноте, граф, я просто чту местные законы гостеприимства. Спокойной вам ночи и до… встречи.
Степан Петрович слукавил, когда сказал, что передал записки в руки Синода. Оправившись от лихорадки в замке Браницких, он достал из тайника бумаги, и внимательно прочёл их до конца. Для этого даже пришлось задержаться в родовом гнезде графа Юзефа ещё на два дня.
Это далось ему тяжело. Всё в замке говорило о ней. Он смотрел на портрет Марии Браницкой, жившей во времена короля Яна Собеского, а видел Юлию. По ночам, лёжа без сна в своей комнате слышал её смех, стук каблучков по каменным плитам бесконечных коридоров.
Но записки старца Амбросия помогли забыться, превозмочь тот ужас и безысходность, охватившие Стрешнева от потери любимой. Читая их длинными, зимними ночами Степан Петрович вспоминал слова благочинного Свято-Н….кого монастыря, отца Фёдора о брани духовной. Брань эта ведётся не на полях сражений, не за территории и контрибуции, а за души людей. И ещё полбеды, если погибнет тело. Душа – вот средоточие Вселенной.
Прочитав бумаги, он вновь положил их в щель стены потайного коридора, плотно закрыв её кирпичом.

Анвер вывел его во двор и повёл куда-то в другой его конец, где в темноте виднелись голые в это время фруктовые деревья.
Они ступили в сад. В глубине его, увитая виноградными лозами стояла деревянная беседка, исполненная в виде восточного шатра. Майор подумал о мягкой постели, пышнотелой гурии, ждущей его на шёлковых простынях.
- Это всё вино! – пробормотал он, вдыхая полной грудью прохладный воздух.
Слуга открыл дверь, отступил в сторону и согнулся в глубоком поклоне. Стрешнев вошёл внутрь и чуть не задохнулся от ужасной вони, ударившей в нос.
- Эй, Анвер! – обернулся майор.
Сильные руки схватили его, швырнули и он, полетев вниз, в темноту, рухнул в зловонную жижу.
- Хорошо ли тебе, русский? – раздался голос Анвера.
Перс неплохо изъяснялся на французском, выговор у него был, как у уроженца Тулузы.
Колеблющийся свет охватил неровные стены довольно большой ямы. Наверху стоял слуга маркиза и держал в руках фонарь.
Стрешнев поднялся. Весь пол ямы был покрыт слоем жидкой вонючей грязи, которая доходила до щиколоток.
- Со всех отхожих мест Ахара дерьмо свозили, - рассмеялся Анвер. – И всё в твою честь, русский. Этой ночью тебе скучать не придётся. Вон она, твоя гурия.
Степан Петрович глянул туда, куда указывал перс. Сначала ему показалось, что у стены лежит груда тряпья.
- Эй, безумная! – закричал Анвер.
Груда эта зашевелилась, и Степан Петрович увидел отвратительного вида старуху. Та, в свою очередь завидя Стрешнева, ощерила в глупой ухмылке беззубый рот и протянула к нему свои костлявые, покрытые грязной коростой руки. Майор вжался в стену.
- Оставляю вас наедине, и пусть Аллах дарует вам тысячу наслаждений.
Анвер поставил фонарь на самый край ямы, так, чтобы свету было достаточно.
Старуха на коленях поползла к Стрешневу, издавая какие-то нечленораздельные звуки. Вот её пальцы с обломанными ногтями потянулись к его лицу.
- Уйди, ведьма!
Степан Петрович толкнул женщину в костлявую грудь, и та упала в грязь. С пару минут она плакала, как ребёнок, которому не дали сладкого, потом жалобно причитая, уползла в свой угол. Там и затихла, вновь превратившись в неподвижную груду тряпья.
- Так-то лучше!
Майор поднялся и посмотрел наверх. Яма была глубиной не менее трёх саженей, стены мокрые и скользкие, не выбраться. Вот она, глубина гостеприимства де Шанкра!

Добавлено (23.03.2011, 14:48)
---------------------------------------------
ГЛАВА 5.

ЗАПИСКИ СТАРЦА АМБРОСИЯ.

- Солдаты! Вы пришли в эти края, чтобы вырвать их из варварства, нести цивилизацию на восток. И спасти эту прекрасную часть света от ярма Англии. Мы собираемся вести бой. Думайте, что эти памятники с высоты сорока веков смотрят на вас.
- Кафиры уже приходили в наши земли, сея смерть и ужас. Много сил и времени потребовалось на то, чтобы изгнать их. Неужели позволим неверным вновь топтать нашу землю? Неужели сделаемся рабами людей, не чтущих Пророка?
Эти речи, кроме двадцати тысяч французов и шестидесяти тысяч солдат египетской армии слышали ещё два человека. Один в стане мамелюков, другой – в ощетинившихся штыками французских рядах.
Оба были коптами – потомками древнего народа, который жил в Египте задолго до басурманского нашествия. Копты исповедуют самую древнюю ветвь христианства, и считают своим первым Патриархом Апостола Марка. В Иисусе Христе признают только Божественную сущность и отрицают человеческую. Всё это было осуждено на Халкидонском Соборе. Поэтому копты считают свою церковь Православной дохалкидонской.
По поручению Святейшего Синода я должен был установить связь с ними и добиться союзничества, избегая богословских споров.
И вот в марте 1807 года я прибыл в Александрию на английском фрегате. От этого древнего города в нескольких сотнях вёрст по пути в Каир, у деревни Вади Натрун стоит монофизитский монастырь Георгия Победоносца, где лежат мощи этого святого.
Тамошние монахи хранят древние знания, коим владели языческие жрецы, бывшие подлинными правителями Египта.
Мне рассказали о событиях девятилетней давности, знаменитой битве у пирамид, где Наполеон встретился с армией мамелюков. Один из монахов был послан во французское войско, другой проник в ряды воинов Мурад-бея.
Копты видели в Бонапарте освободителя от басурманского ярма, и считали Корсиканца защитником христианской веры. Поэтому и их высшим духовенством было принято решение преподнести молодому генералу рубиновую пирамиду. Это был большой драгоценной камень, и древние мастера придали ему форму пирамиды. Им владели ещё древние фараоны, и считалось, что талисман этот наделён огромной магической силой. Но обладать им с безопасностью для себя мог лишь человек наделённый задатками правителя. Вне всякого сомнения, Бонапарт сии задатки имел. Но копты решили подстраховаться, потому и послали двух соглядатаев.
Меня неприятно поразила вера в языческие амулеты, о чём я и заявил настоятелю монастыря.
- Камень этот веками наши монахи отмаливали, - прозвучало в ответ.
- Это как? – не понял я.
Перед глазами тут же встала сцена: православные монахи бьют поклоны деревянному идолу.
- Любая власть от Бога, - отвечал хитрый копт. – И любая власть имеет преемственность. А наш Господь Вседержитель сотворил этот мир, значит, и камень этот сотворил. И в нём часть Божьей силы.
- Да, но камню этому поклонялись языческие волхвы.
- Все народы когда-то были язычниками.
С этим трудно было спорить, и я счёл благоразумным прекратить сей диспут, тем более что цель моя была иной.
Так вот, после знаменитой битвы у пирамид, где французские мушкетёры, ведомые военным гением Бонапарта, разнесли в пух и прах грозную кавалерию мамелюков будущему императору и был преподнесён этот камень. Но сначала Корсиканец приказал показать ему Рамсеса Великого. Мумию вынесли на свежий воздух и прислонили к стене пирамиды. – «Господи, мне кажется, я слышу как он дышит!» - воскликнул будущий император французов, и многие очевидцы свидетельствуют, что чуть ли не впервые услышали от него упоминание Создателя. Именно в этот момент ему и поднесли камень, не забыв указать, что Рамсес всегда носил талисман с собой. Бонапарт с благодарностью принял дар, ведь он принадлежал человеку, которого при жизни считали богом.
Потом обстоятельства вынудили его покинуть эту страну, и настоятель с горечью рассказал, что Корсиканец сдал талисман в Институт Египта. Но в каждое своё возвращение в Париж непременно туда наведывался.
- А если талисман не носить, его сила исчезнет? – спросил я.
- Увы! – отвечал настоятель. – Но талисмана два. И между ними существует незримая связь.
И он повёл меня в подземную часовню. Там, в свете лампады, в центре каменного креста блистала всеми своими гранями рубиновая пирамида. Я стоял не в силах оторвать взгляд от игры света, причудливо преломляющейся в большом камне.
- Дважды в день здесь совершатся молебен, посредством чего духовно питается камень и передаёт энергию камню, что в Париже. Так же было и в древности; один камень был у фараона, другой хранился в главном храме Осириса.
Всю ночь не смог я сомкнуть глаз в отведённой мне келье. Неужели Господь помогает Корсиканскому чудовищу? - приходила в мою голову кощунственная мысль. И посредство чего – языческого талисмана!
Наполеон в ту пору был на вершине славы. Все враги его были повержены, по крайней мере, на земле. Одна Англия владычествовала на морях. Неужели виной этому рубиновая пирамида?
Я молился, прося Господа вразумить меня, и лишь под утро впал в забытье, стоя на коленях на каменном полу. Вдруг нестерпимо яркий свет озарил тёмную келью. На него невозможно было смотреть, и я распростёрся ниц, ткнувшись лбом в пол. Я почувствовал, как свет коснулся меня, и столько любви было в этом прикосновении!
Я пришёл в себя в холодной и тёмной келье с твёрдой уверенностью, что всё случится по воле Божьей!
На востоке едва появилась серая полоска рассвета, когда я спустился в подземную часовню. И едва успел спрятаться в нишу, увидев за поворотом колеблющийся свет факела и длинную тень в нём. Мимо меня проскользнул человек в монашеском одеянии, но я успел рассмотреть его лицо.
Копты все имеют смуглый цвет кожи, таково влияние местного климата, карие глаза и курчавые волосы. Этот был явно из европейцев; тёмно-русые прямые волосы, серо-голубые глаза.
Надо ли говорить, что войдя в часовню после того, как неизвестный скрылся, я не обнаружил рубина? Его просто выковыряли из каменного креста.
Уже к завтраку в монастыре поднялся переполох. Первое подозрение, конечно же, пало на меня, и в тот же день мне было предложено покинуть монастырь.
На счастье моё в тот же день мимо монастыря шёл караван в Александрию, с которым я и отправился.
Меня словно вела рука Господа. В александрийском порту я встретил давешнего монаха, садившегося на корабль, идущий в Венецию. Теперь пригляделся к нему получше. Все повадки выдавали в нём принадлежность к обществу Иисуса . Он купил место в отдельной каюте, что было весьма кстати.
И опять мне повезло. Удалось купить на «венецианце» последнее свободное место, которое я буквально вырвал из-под носа еврейского торговца.
Корабль отправлялся из порта ранним весенним утром. Иезуит стоял, опершись о борт, и задумчиво смотрел на зелёную воду.
- Вы совершили недостойный поступок, брат мой, - произнёс я на французском, неслышно приблизившись.
Он вздрогнул, и чуть не вывихнул шею, слишком резко обернувшись, чтобы взглянуть на меня.
- Вы взяли без спросу вещь, которая вам не принадлежит. То есть попросту совершили кражу. Корабль отойдёт через полчаса, и я вполне успею позвать английского офицера. Видите, он стоит на пирсе?
- Кто вы? – спросил иезуит.
- Какая разница. Но уверяю вас, я смогу убедить англичанина, чтобы он обыскал вас и вашу каюту.
- О какой вещи вы изволите говорить?
Я увидел, как из рукава его сюртука в ладонь скользнула рубиновая пирамида, сверкнувшая в свете первого солнечного луча. Мгновение и талисман полетел в воды Средиземного моря.
- Ловко! – не удержался я от восклицания.
- Что, съел, схизматик? – прошипел иезуит на русском языке, с лёгким акцентом уроженца западных земель.
Он посмотрел на меня, нагло ухмыльнулся и прошёл в свою каюту. Больше на корабле мы за всё время пути с ним так и не встретились.
Ну что ж, половина проблемы была решена. Теперь всё зависело от того, кто из нас раньше попадёт в Париж на улицу Фоссэ Сан-Бернар, где располагался Институт Египта.
Но нас опередили. И это был посланник самого Анри Бертрана – личного адъютанта Наполеона. Он, показав приказ генерала, забрал камень и увёз его к театру военных действий, коим в то время являлась Пруссия. Об этом мне рассказал один молодой учёный, работавший под началом барона де Саси . Разумеется не за просто так, пришлось вручить бедному французу небольшую сумму.
После боя у Прейсиш-Элау полководческая репутация Корсиканца существенно пострадала. Он не смог справиться с нашей армией, только невероятная его везучесть и медлительность Бенигсена позволила французам избежать поражения. Я подозреваю, что тогда он и вспомнил о рубине.
Многие могут принять это за совпадение, но когда в ставку императора был доставлен талисман, французы совершили невозможное. За месяц они поставили на колени могущественнейшее королевство Европы, заставив пруссаков присоединиться к блокаде Англии.
Долг мой требовал присутствия в Пруссии. 25 мая 1807 года я выехал по дороге, ведущей в Антверпен.
После трёх дней пути прибыл в Ганновер, где и остановился в гостинице «Кибар» - старинном и очень уютном отеле в центре города. Я не удивился, когда в столовой встретился взглядом с иезуитом, укравшим рубин. Вежливо кивнул ему, на что мой визави презрительно скривил свои тонкие губы.
В трёх милях от города у моей кареты отлетело колесо. Дорога была великолепной, иных в Германии и не бывает, поэтому возница гнал лошадей галопом. И вот на такой скорости колесо соскочило с оси, карету потащило, и лишь чудом мы не перевернулись. Раздосадованный возница клялся и божился, что проверял карету перед самым выездом, и всё было в порядке.
Пока мой кучер возился с колесом я отошёл в тень деревьев, чтобы сотворить молитву. Из-за поворота выехала карета, из окошка которой на меня ухмыляясь, смотрел с торжеством всё тот же мой противник. Я был наслышан о иезуитах, ещё основатель ордена Лойола сказал знаменитую фразу «цель оправдывает средства», но чтобы действовать таким образом! Это к лицу разбойнику с большой дороги, ну уж никак е особе духовного звания!
Кое-как мы добрались до постоялого двора, где нам поставили новое колесо, но целый день был потерян.
Затем в Лейпциге меня задержал французский патруль, и три дня продержал под арестом, проверяя документы. И лишь 3 июня я прибыл в Берлин, где меня и застало известие о фридландской битве.
У этого городка с таким мирным названием произошла кровопролитнейшая за всю кампанию битва. Наши были биты по всем позициям, сказывают, что потери русской армии были чудовищными. Через четыре дня французы стояли у русских границ. В воздухе запахло катастрофой.
Именно тогда мне и пришла в голову безумная мысль, подменить талисман. Мне посоветовали, жившего в Гданьске еврея – одного из самых искусных ювелиров Европы. Работа была архисложной, создать талисман по моему словесному описанию. К тому же мастер заявил, что натуральный ювелирный рубин большая редкость и стоит огромных денег. Он предложил заменить его более дешёвым розовым турмалином, которому он придаст необходимую огранку и окрас. Когда я начал описывать талисман, еврей жестом остановил меня.
- Неужели вы думаете, что я, потомственный огранщик, чьи предки работали со всеми камнями, найденными в этом мире, ничего не слышал о рубиновой пирамиде фараонов? Приходите через две недели, и не забудьте деньги.
И он назвал такую цену, от которой волосы встали на моей голове дыбом. Она была в два раза больше моего годового жалованья! Такой суммы у меня с собой не было, и пришлось отправить письмо обер-прокурору Синода. В письме я подробно изложил свою затею, и теперь со страхом и надеждой ожидал решение начальства.
Через две недели Голицын с курьером прислал мне полторы тысячи рублей. Жадный еврей запросил две тысячи, и оставшиеся пятьсот рублей пришлось изыскивать самому. Но работа того стоила! Я держал в руках ту самую рубиновую пирамиду, и испытывал дрожь во всех членах. Даже оправа из червонного золота была такая же!
- Подделку определит только мастер моего уровня, - ответил ювелир на невысказанный вопрос, - да и то после тщательной проверки.
Теперь оставался сущий пустяк, усмехнулся я про себя – осуществить подмену.
Не мешкая, я отправился в Тильзит, где уже вовсю шли переговоры. Город был уже поделён на две половины, в одной стояли французские гвардейцы, в другой – наши. Дома, где проживали оба императора стояли саженях в ста один от другого. Я знал, что Наполеон каждый день принимает ванну. Безумная мысль попасть к императору французов во время этой процедуры не покидала меня. Но как, как это сделать?
Внимание моё привлёк юный паж Наполеона Мареско – сын маркиза, инженерного генерала, отличившегося при Аустерлице. Я, походя, сделал несколько тонких комплиментов его внешности. Он меня заметил. На третью нашу встречу я будто бы решился обратиться к нему с просьбой.
- Мой сын смертельно ранен в Гросс-Баумвальдском лесу, когда его эскадрон напоролся на засаду, состоящую из казаков и этих ужасных башкиров. Отравленная стрела пронзила ему бок и сейчас мой мальчик умирает в страшных мучениях, - я всхлипнул, прибавив достоверности моему рассказу.
Юный паж внимательно слушал меня и его красивые глаза были полны сочувствия.
- Отец, просил он меня, передай императору лично, слышишь, лично, что я умираю с его именем на устах! И вручи ему вот это.
С этими словами я достал окровавленную стрелу, которую купил за полтинник у одного башкира. Тот хвастался, что этой стрелой он прострелил нос французскому генералу и требовал за неё рубль. Но я резонно заявил ему, что навёл справки, и не одного генерала с таким экзотическим ранением в списках не оказалось. В конце концов, сошлись на пятидесяти копейках.
- Я непременно передам его величеству, - заверил меня Мареско, протянув руку за стрелой.
- А что я скажу моему бедному Жозефу? – сдерживая рыдания, спросил я.
- Хорошо, - юноша отдёрнул руку, - приходите, завтра к крыльцу, так и быть, я проведу вас к императору.
- Вы будете вознаграждены, юноша, за ваше благородство, - воскликнул я, хватая его за руку.
- Нет, нет, мне ничего не надо!
- Вы неправильно поняли меня, юноша. Господь вознаградит вас!
На следующее утро я в нетерпении прохаживался неподалёку от дома, на расстоянии достаточном, чтобы не раздражать охрану, и чтобы мальчишка увидел мою скорбную фигуру.
Ждать пришлось где-то около часа, прежде чем Мареско вышел на крыльцо и поманил меня.
И вот я в покоях Корсиканца, рукою сжимаю в кармане сюртука фальшивый талисман.
Паж провёл меня в ванную комнату, где за ширмой нежился в воде Бонапарт. Я склонился в почтительном поклоне и повторил легенду о смертельном ранении юного Жозефа от азиатской стрелы. Император выслушал меня невозмутимо, и лишь зрачки его синих глаз чуть расширились, когда я вынул башкирскую стрелу.
- Мареско, заберите стрелу и выдайте месье …
- Робер, сир. Моя фамилия Робер.
- Да, и выдайте месье Роберу сто золотых.
Аудиенция была закончена. Когда Мареско вёл меня к императору, я увидел от ванной комнаты слева вход в спальню, где на стуле висел императорский мундир. И, о чудо, в глаза мне тут же бросился рубин, лежавший поверх белых панталон.
Другого шанса у меня не будет! Твёрдой рукой я достал фальшивку и, воспользовавшись тем, что паж смотрел в другую сторону, бросил её в спальную комнату. Турмалин закатился под туалетный столик.
- Взгляните, Мареско, что за драгоценность лежит под туалетным столиком его величества!
Юноша глянул в сторону указанную мной.
- О, мой Бог! Как он там оказался?
Он бросился с юношеской поспешностью под столик, а я с не меньшей скоростью ринулся к стулу, и через мгновение уже засовывал талисман в свой карман.
- Благодарю вас сударь, - произнёс паж, выбираясь из-под стола. – Император очень дорожит этой вещью.
Он внимательно посмотрел на турмалин.
- Странно, куда делась цепочка? Клянусь, еще полчаса назад она была!
Вот незадача! О цепочке не подумал ни я, ни данцигский ювелир!
- Может быть отстегнулась?
- Она не могла отстегнуться.
Мареско взглянул на меня. Его глаза расширились, будто он увидел за моей спиной привидение. Я обернулся. В проходе стоял худощавый человек в чёрном камзоле и смотрел на меня взглядом индийской кобры, готовящейся к броску.
- Что случилось, господа? – низким голосом спросил он.
Паж в двух словах рассказал ему о случившемся. Человек в чёрном внимательно выслушал его, затем перевёл взгляд на меня. О, что это был за взгляд! Признаться, я с трудом его выдержал.
- Я должен обыскать вас, месье, - произнёс он после минутного гипнотизирования.
- Что происходит, де Шанкр?
В дверях стоял Бонапарт, одетый в китайский шёлковый халат.
- У вашего рубина загадочным образом пропала цепочка, сир, - склонился человек в чёрном в почтительном полупоклоне. – Этот человек – посторонний и я должен обыскать его.
Вот и окончилась моя миссия, устало подумал я. И надо такому случиться, именно тогда, когда казалось, цель достигнута.
- Не трогайте его! – произнёс император. – Он – отец героя. Его сын сейчас умирает в госпитале. Человек объят горем, так что не будем подвергать его унижениям.
И он взмахом руки отпустил меня. Я мысленно возблагодарил Господа за спасение.
Де Шанкр шёл за мной до самого крыльца.
- В каком полку служил ваш сын? – спросил он уже на улице.
- Мой сын – Жозеф Робер, рядовой десятого конноегерского полка, - по-военному ответил я.
- Где вы остановились?
- Нигде. Я вчера прибыл из Гумбинена и эту ночь провёл в госпитале с сыном.
- Я проверю, - процедил сквозь зубы де Шанкр, не сводя с меня змеиного взгляда.
- Ваше право, сударь. Безопасность императора превыше всего.
Незаметно я переместил талисман в потайной карман своего сюртука, и решил подёргать судьбу за нос.
- Я готов вывернуть перед вами карманы.
И стал добросовестно выворачивать перед ним карманы, предъявляя брегет, пропуск, выданный мне жандармами и другие личные вещи.
- Довольно! – воскликнул этот человек, и махнул мне рукой, словно холопа прогоняя прочь.
Дальше судьбу искушать не следовало, и я счёл разумным покинуть де Шанкра, как бы ни приятен он мне был. И оказалось, что вовремя. К крыльцу подъехало несколько всадников, и в одном из них я узнал своего старого приятеля по венецианскому кораблю. Он бросил на меня рассеянный взгляд, я опустил голову и свернул за угол.
Я сделал это! На меня навалилась страшная усталость, словно целый день скакал верхом без остановки. Но надо ещё доставить талисман в Петербург и вручить его в руки обер-прокурора.
Немедля бросился я к переправе, ища лодку, которая бы отвезла меня на наш, правый берег Немана. После недолгих поисков мне удалось найти мазура, который согласился переправить меня. Лодка наша была в тридцати саженях от левого, французского берега, когда со стороны города я увидел мчавшихся во весь опор всадников. Конечно же, среди них был и мой иезуит, и этот страшный человек в чёрном партикулярном платье. Они остановились у какой-то лодки и о чём-то расспрашивали её владельца, который оглянулся на реку, нашёл нас и ткнул рукой.
Итак, карты раскрыты. Мои враги узнали о моём существовании, и стоя в утлой лодчонке посреди Немана я понял, что это представляет для меня смертельную угрозу.

Олег, очень интересно читать. Редко дочитываю вещи, которые на форуме до конца, но вы так заинтриговали меня Стрешневым, таинственными думагами и этими взглядывами на Юленьку (я ж девушка, везде ищу любовь ), что уже не могу остановиться.
И как уже говорила, приятный слог, не торопливый, успеваешь все осомтреть/представить, со всеми познакомиться, но все же действия развиваются быстро, что не создает впечатление топтания на одном месте.

Добавлено (23.03.2011, 23:40)
---------------------------------------------
ГЛАВА 6.

В ШАГЕ ОТ БЕЗУМИЯ.

Степан Петрович открыл глаза под заунывное пение муэдзина. В яму сквозь большие окна беседки попадали солнечные лучи, стало быть, басурман звали к зухру .
Всю ночь он простоял в яме, привалившись спиной к холодной и скользкой стене. Усталость после трёхдневного пути брала своё, и Стрешнев несколько раз засыпал, сползая в вонючую жижу.
И вот уже миновал полдень. Всё тело ломило от усталости, казалось, и одежда и сама кожа пропитались персидскими нечистотами. Как будто и не был вчера в великолепной бане. Ещё бы, со всего Ахара дерьмо свозили!
Заслышав наверху шум, Степан Петрович поднял глаза. Один из слуг маркиза с мерзкой ухмылкой спускал на верёвке блюдо, в котором были фрукты, лепёшка и кусок козьего сыра.
- Mange, мange !( Ешь! Ешь!франц.)
Стрешнев взглянул на свои руки, покрытые нечистотами.
- Remerciez votre maitre de ma part (передайте вашему хозяину мою благодарность), - произнёс он.
- Mange! – уже без улыбки крикнул перс.
Майор опустил голову, чтобы не видеть его наглой физиономии.
Безумная, вскочив со своего места, бросилась к стене. Схватив блюдо, она стала запихивать еду в рот грязными руками, торопливо жевать громко чавкая.
Степану Петровичу стало не по себе, и он отвернулся. Старуха, между тем, насытившись, подползла к нему с блюдом. Заскорузлыми от грязи руками она схватила кусок лепёшки и стала протягивать майору, издавая при этом нечленораздельные звуки. И вновь Стрешнев отшвырнул несчастную в грязь, чем привёл слугу наверху в восторг. Перс ждал продолжения, но старуха вновь свернулась на своём месте клубком, и он разочарованный ушёл.
Степаном Петровичем овладели и стыд, и гнев одновременно. В чём виновата эта несчастная? Господь уже наказал её, лишив разума, за что же де Шанкр посадил её в эту яму с нечистотами? Чем она могла прогневить этого странного европейца с сердцем восточного сатрапа?
Он с жалостью посмотрел на свернувшуюся в комок сумасшедшую и поклялся, что убьёт маркиза. Но для этого надо было выбраться отсюда.
Потянулись дни, не отличавшиеся друг от друга ничем. Стрешнев научился спать сидя на корточках, справлять нужду в углу ямы, дождавшись темноты. На второй день своего заключения, тщательно вытерев руки внутренней стороной халата, он съел кусок баранины.
И лишь на четвёртый день он понял, почему вместе с ним поместили эту старую женщину. Давали понять, что его ожидает то же самое! Через месяц сидения в этой зловонной жиже он понемногу начнёт впадать в безумие.
Де Шанкр посетил его спустя неделю. На восьмое утро, подняв глаза, Стрешнев увидел его в остроносых восточных туфлях, шёлковых шальварах и атласном халате.
- Да вы настоящий перс, маркиз, - приветствовал он его.
- Вы тоже … прекрасно выглядите. Могу я как-нибудь разнообразить ваше пребывание у меня в гостях?
- Могу я требовать у вас сатисфакции?
Некоторое время де Шанкр разглядывал его сверху. Потом заливисто захохотал.
- Всему своё время, граф, - сказал он, отсмеявшись. – На мой взгляд, вы ещё не созрели для поединка.
В тот же вечер в яму швырнули толстый ковёр, и первую ночь Стрешнев спал как человек. Правда, проснувшись под утро, обнаружил, что сумасшедшая прижалась к его спине, чтобы согреться. Он не стал прогонять старуху в свой угол. Так теплее, ночи стояли сырые и холодные.
Миновала ещё неделя, ничем не отличавшаяся от предыдущей. За исключением одного – Стрешнев пытался бежать. Ночью, ломая ногти и сдирая в кровь пальцы, он сделал в глинистой стене ступеньки, по которым начал выбираться из ямы. Но как только забрался наверх, получил ногой в челюсть от слуги, который сидел в беседке, зажимая нос платком, пропитанным благовониями. Степан Петрович рухнул на дно ямы и провалялся без сознания до утра. Очнувшись, обнаружил, что яма забрана деревянной решёткой, которую обычно используют горцы, когда держат в своих зинданах пленников.
Старуха потеряла ко всему происходящему интерес, целыми днями лежала у стены, не шевелясь. Даже не вставала, чтобы взять еду. На второе утро третьей недели майор потряс безумную за плечо. Её тело безвольно перевернулось с бока на спину, и Степан Петрович увидел безжизненные глаза.
- Отмучилась! – перекрестился он.
Когда слуга принёс пищу, Стрешнев крикнул ему из ямы:
- La vieille est morte !(Старуха умерла!франц.)
Перс равнодушно взглянул на кучу грязного тряпья, и ничего не сказав, ушёл.
Тело не убрали ни в тот день, ни в следующий. Напрасно Степан Петрович взывал к своим тюремщикам на французском, и даже на русском. На третий день он понял, что это было очерёдной изощрённостью де Шанкра.
Вскоре Стрешнев потерял счёт дням, затем из головы исчезли мысли. Он хватал грязными руками пищу, испражнялся прямо на ковёр, и уже не чувствовал, что превращается в животное. Он не замечал визитов маркиза, который рассматривал его сверху, прижав к носу платок. И лишь в своих снах он ещё был человеком; говорил слова любви синеокой полячке, скакал на лошади, пил шампанское.
Однажды двое слуг ловко накинули на тело сидящего майора аркан и выволокли его из ямы. Во дворе его швырнули на землю и вылили не менее десяти вёдер воды, после чего потащили в баню.
Тот же самый банщик, толстый перс около часа мыл его, втирал благовония, брезгливо морща при этом свой длинный нос, затем тщательно побрил острой бритвой. Стрешнев валялся на мраморной скамье безвольной куклой, ничего не чувствуя, а вскоре впал в забытье.
И вновь перед ним стоял старец из смоленской деревни. На этот раз он был одет в серую льняную рубаху. Печально взглянул на Степана Петровича.
- В шаге ты был от безумия, - молвил. – Пошто к Богу не воззвал ни разу?
- Тревожить не хотел по пустякам, - отвечал Стрешнев. – Да и зачем я Ему?
- Дурак ты, - рассердился старик, - хоть и барин!
Он коснулся лба майора и растворился в воздухе. А из глаз Степана Петровича вдруг ручьём полились слёзы. И стало легко и хорошо, будто в детстве.
- Le comte, vous pleurer ?( Граф, вы плачете?)
Стрешнев открыл глаза. Он лежал на мраморной скамье совершенно голый, перед ним стоял де Шанкр.
- Одевайтесь!
Майор натянул на себя шальвары и просторную рубаху. Вышел во двор на нетвёрдых ногах, взглянул в голубое персидское небо. В воздухе пахло весной, хотя было ещё только начало февраля. И может от этого весеннего запаха, а может от слабости у Стрешнева закружилась голова.
Он оказался в круге людей де Шанкра, одетых по примеру своего господина в чёрные одежды. Даже лица были закрыты до глаз чёрными повязками. Чуть поодаль, в тени фруктовых деревьев сидели на скамье с полдюжины человек.
Будто зрители в ложе, мелькнула у майора мысль.
- Ну что ж, граф, настала пора поединка.
- Я готов, - прохрипел Степана Петрович.
- Поскольку я здесь – царь и бог, - продолжал маркиз, - правила устанавливаю я. Выбор оружия также устанавливаю я. Конечно же, драться вы будете не со мной, et je le regrette , но положение не позволяет. Итак, бой на ножах до смерти. До вашей смерти, граф!
К ногам Стрешнева со звоном упал кинжал. Майор с трудом нагнулся и поднял его. Лезвие было кривым и чрезвычайно острым. Удобная рукоятка из слоновой кости легла в ладонь.
- Бахтияр!
Из круга вышел человек, скинул рубаху и остался в одних шальварах. Его торс состоял из одних мышц и сухожилий. В руке был точно такое же оружие.
- Вы готовы, граф?
Стрешнев кивнул, хотя совершенно не был готов. Месячное сидение в яме с нечистотами, затем расслабляющая баня превратили его тело в тряпичную марионетку, брошенную в пыльный сундук кукловодом. Он не испытывал никаких чувств, кроме одного: благодарности к маркизу, что тот позволит ему умереть с оружием в руках.
- К бою! – крикнул де Шанкр.
Господи, да свершится воля Твоя!
Перс прыгнул. Его движения были грациозны и стремительны. Снежный барс, подумал Степан Петрович, делая шаг назад и в сторону. Он видел этих красивейших животных в горах Кавказа.
Лезвие просвистело в дюйме от лица. И этот свист вражеского клинка словно снял пелену с глаз. Майор почувствовал, как кровь быстрее побежала по жилам, как возвращаются былые навыки. Да и что он целый месяц делал в яме? Правильно, отдыхал и набирался сил!
Следующую атаку он почти пропустил. Кинжал вспорол ткань рубахи, скользнул по груди. И тут же Бахтияр ударил его пяткой в живот. Стрешнев отлетел на три шага и растянулся на влажной траве.
Соратники Бахтияра одобрительно загудели, а перед глазами майора встала картинка. Пластун-черноморец перехватывает базалай за лезвие и метает его в лезгина. Степан Петрович приподнялся и повторил только что виденное в своей памяти. Он увидел, как перс налетел грудью на бритвенно острое лезвие. Вопль ужаса вырвался одновременно из десяти глоток, когда Бахтияр бездыханным упал на землю.
Невозмутимым оставался лишь маркиз.
- Фируз!
Из круга вышел широкоплечий человек, также молча, скинул рубаху, обнажив волосатую грудь и мощный, натянутый, словно тугой барабан живот.
- Вы же сказали до смерти, де Шанкр! – тяжело дыша, проговорил Степан Петрович.
- Я сказал, до вашей смерти, граф!
И снова началась безумная пляска смерти под свист дамасской стали, рассекающей воздух и тяжёлое дыхание противника. Стрешнев начал уставать. Кровь из пореза залила грудь, пот застилал глаза. Фируз уступал покойному Бахтияру в быстроте, но его техника боя была более изощрённой, с множеством финтов и уловок. Он ударил с замахом, целя по глазам, а когда майор, отклонившись, сделал выпад, то тут же получил наотмашь рукоятью из слоновой кости в лоб. Поэтому лезвие его кинжала неглубоко вошло в живот перса, а сам Степан Петрович второй раз падал на землю с разноцветными кругами в глазах. Его противник опустил глаза на свой живот, увидел кровь, сочившуюся из неглубокой раны, и подобно раненому зверю заревел. Туфля с загнутым кверху носом опустилась на грудь пребывавшего в полубеспамятстве майора, мощная рука была занесена для удара.
- Шанкри-хан!
Со скамьи вскочил человек и подбежал к маркизу, склонившись в почтительном поклоне.
- Шанкри-хан, я плачу двести туманов!
Де Шанкр сделал знак Фирузу, нацелившемуся перерезать Стрешневу горло.
- Я подумаю!
Махмуд-тукар взглянул на поверженного пленника и нервно облизал сухие губы.

- Таким вы мне тоже нравитесь, - улыбнулся маркиз.
Степан Петрович стоял перед ним в залитой кровью рубахе, на лбу багровел огромный синяк.
- Садитесь, граф. Как у вас говорят в России, в ногах нет правды. Вина?
- Вы дождались бордосского?
- Увы! – развёл де Шанкр руками. – Всё тоже, греческое.
- Тогда я воздержусь, пожалуй.
- Как знаете.
Француз налил себе в кубок вина, с удовольствием пригубил. Вновь взглянул на Стрешнева.
- Я получил от вас сатисфакцию сполна. Конечно, не сильно переживал, если бы Фируз перерезал вам горло, но я европеец, поэтому не кровожаден. И достаточно меркантилен. Короче говоря, я продал вас одному торговцу. Он говорит, вы с ним знакомы по Дагестану. И в своё время посадили его под замок в крепости Чераг.
- Значит, Сурхай-хан взял Чераг?
- Сурхай-хан бит по всем позициям, и уже покинул свои владения. Это хорошая новость. А плохая…
Маркиз вновь отпил из кубка.
- Плохая в том, что Махмуд собирается выгодно продать вас на одном из невольничьих рынков. Это могли бы сделать мои люди, но врождённое благородство не позволяет мне отдать им такой приказ. Скорей всего вас купит какой-нибудь владелец магрибских каменоломен. Вы – мужчина крепкий, пару лет продержитесь.
Стрешнев, не отрываясь, смотрел в зелёные глаза. Один прыжок, сомкнуть пальцы на горле и никакая сила в этом мире не сумеет их расцепить.
Но плечо ему сжала сильная рука.
- Прощайте, граф! Извините, что не провожаю.
Степана Петровича вывели во двор, где у ворот его ждал Махмуд-тукар с двумя вооружёнными всадниками. Торговец взглянул в глаза Стрешнева и улыбнулся. Радуется, нехристь! – подумал майор. – И на его улице наступил праздник.
Ему надели на руки и ноги кандалы. Угрюмый перс умело вбил заклёпки, и пленника затолкали в крытую повозку. Сидя на жёсткой и неудобной скамье, он смотрел в крохотное окошко на персидский пейзаж с редкими деревьями по краям дороги. Судя по солнцу, ехали на юг.
Через несколько часов пути справа появились горы. Стемнело. Степану Петровичу удалось заснуть под монотонную тряску. Ему снились родные места. Родительский дом, лес, река Лопасня, где семилетний Стёпа рыбачил с крестьянскими ребятишками. Видение было настолько красочным, что по щеке скатилась слеза.
Его грубо растолкали и выволокли из повозки в ночь. Двое встали по бокам, подхватив под руки, третий шёл впереди, освещая дорогу факелом.
Стрешнева затолкали в строение из тесаного камня. Внутри была кромешная тьма, воздух был спёртым, несмотря на то, что на улице было холодно. Он прислонился к закрывшейся двери спиной, прислушался. Дыхание десятков людей было слышно в каменном узилище. А потом его коснулись чьи-то руки.
- Присядь, болезный, - произнёс чей-то голос по-русски. – В ногах-то правды нет.
- Спасибо! – ответил Степан Петрович, опускаясь на земляной пол.
- Да ты, никак наш, русский?
Невидимый собеседник сжал его ладонь своей – сухой и горячей.
- Я Козлов Иван, из донских. Взяли меня лезгины у Казикумыха. Я им сразу сказал, выкупа они с меня не получат. Поначалу казнить меня собирались, но жадность своё взяла. Вот, сюда привезли.
- А где мы? – спросил Стрешнев, назвав себя.
- Слыхал я, Курдистан тут рядом. Стало быть, курдам на продажу привезли.
- Кроме нас с тобой, русские здесь есть?
- Нет, - вздохнул Иван. – В соседнем зиндане, где женщины сидят, есть армянки, кахетинки. А здесь басурмане одни, туркмены, персы.
- Значит так, Иван! Как рассветёт, бежать надо. Ты со мной?
- И не сумлевайся, ваше благородие. Только куда бежать-то? Тут горы кругом.
- Вот в горы и побежим.
Оба замолчали. Вскоре сквозь дверные щели в их темницу заглянул рассвет, и Степан Петрович смог разглядеть казака.
Иван оказался настоящим Голиафом. Росту в нём было двенадцать вершков , косая сажень в плечах, пудовые кулаки. На лице, заросшем русой бородой сверкали голубые глаза.
- Как же тебя, такого богатыря в плен взяли? – поразился майор.
- Контузило меня, - сокрушённо отвечал Иван. – Пока не очнулся, лезгины меня крепкими бечевами спеленали, на хитрые узлы завязали. А когда очнулся ещё и прикладом по темени дали для верности.
Вокруг них зашевелились люди. Стрешнев заметил, что все они стараются держаться подальше от них с Иваном.
- Обидеть меня пытались, – пояснил Козлов. – Обзывали своими нехорошими словами. Кафир, гяур. Пришлось, вон того толстопузого приголубить. Он у них за богатыря.
Степан Петрович приблизил лицо к лицу казака.
- Значит, диспозиция такая. Как только стражники дверь отворяют, бросаемся на них. Ты в кулачном бою разумеешь?
- Обижаешь, ваше благородие! Это всё одно, что у кузнеца спросить, сумеет ли кобылу подковать.
- Прости Иван за глупый вопрос. Валим басурман наземь, желательно с первого удара. И в горы, пока не очухаются.
- Хороша диспозиция, прям енеральская, - усмехнулся казак в бороду. – Только вот с этим далеко мы не убежим.
Он потряс кандалами.
- Надо постараться, Иван.
Казак ненадолго задумался. Потом упёрся ступнями в цепь на руках, поднапрягся, и одно из колец лопнуло. Вцепился ручищами в ножную цепь. На лбу от натуги вздулись вены.
- Так-то лучше!
Пришла очередь и оков Степана Петровича.
- Ты ваше благородие делай вот так.
Он намотал кусок цепи на правый кулак.
- Тогда уж точно, один удар и душа из басурманина вон.
Видя их манипуляции, остальные пленники и вовсе вжались в дальнюю стену.
- Идут! – зашептал приникший к дверной щели Козлов. – Пятеро, и все оружные.
Вскоре послышался звук отодвигаемого засова.
- С Богом!
Первый стражник, заглянувший внутрь, и уже открывший рот, чтобы бросить пленникам приказ на выход, тут же получил в бородатый подбородок мощный удар. Раздался ужасный хруст, и перс со сломанной челюстью рухнул на землю. Второго, выскочивший на свет Божий Стрешнев боднул головой в переносицу, и, не удержавшись на ногах, рухнул на поверженного врага. Выбравшийся из каменного амбара следом за ним казак принялся наносить чудовищной силы удары.
- Ваше благородие, живой?
Степан Петрович поднялся. Охранники валялись на каменистой земле в различных позах, и опытный глаз майора сразу определил, что четверо из них не поднимутся уже никогда.
Они бросились в сторону скал, до которых было не менее ста саженей. Сзади послышались крики, а затем и выстрелы. Стрешнев бежал чуть впереди, и его прикрывала могучая спина Ивана Козлова. Пули цокали по камням в опасной близости, а до спасительных скал оставалось всего пару десятков шагов. И вдруг майор увидел, как большая тень казака, следовавшая за ним, исчезла. Он оглянулся. Иван лежал на боку, серая в грязных разводах рубаха на спине окрасилась красным, струйка крови вытекла изо рта и застряла в русой бороде. Синие глаза удивлённо смотрели вы небо, словно видели его впервые.
- Иван!
Казак перевёл взгляд на Степана Петровича.
- Не зря маманя убивалась, когда на Кавказ уходил. Сгинешь, грит, Ванюша ты на басурманской чужбине. Вот и напророчила. А ты чего стал, ваше благородие? Давай беги!
- Я своих не бросаю, казак.
Майор сжал рукой огромную ладонь.
- Господи, прости нас грешных, яко благ и Человеколюбец, - зашептал Иван спекшимися губами молитву.
Божье прощение – вот и всё, что теперь нам обоим нужно, подумал Стрешнев и стал готовиться к смерти.

Добавлено (25.03.2011, 13:18)
---------------------------------------------
Дамы и господа, начал редакцию. Вот решил предварить начало романа небольшим вступлением, чтобы сразу не окунать читателя в таинственный диалог. Хотелось бы знать Ваше мнение по сему.

Недлинный ноябрьский день подошёл к концу. Ночь накрыла хмурое саксонское небо своим чёрным покрывалом. Добропорядочные бюргеры уже съели вечернюю порцию картофельных клёцок, выпили кружку глинтвейна, а что ещё пить в такую промозглую погоду, и улеглись на свои пуховые перины.
На городских улицах не души. Так что уж говорить о местности за городской заставой? Проедет раз за ночь конный патруль русских, эти страшного вида kozaki, и вновь лишь осенний ветер гоняет пожухлые листья по вымощенной булыжником мостовой.
Но спали в эту ноябрьскую ночь не все. Недалеко от Лейпцигской заставы, почти у самой дороги стоит заброшенная часовня. Путник, окажись здесь таковой в столь поздний час, бросив внимательный взгляд на на полуразвалившееся строение, увидел бы в одном из оконных проёмов едва приметный свет. А если ещё и обладал смелостью, да подкрался к этому оконному проёму, то услышал бы весьма опасный разговор. А если ещё и заглянул внутрь...
Но где найти путника в эту ненастную ночь? Да и жалко человека. Заметь его люди в часовне, живым не отпустят. Ибо страшное дело затевается в старых стенах.

Недлинный я бы заменил на короткий, а лучше вообще здесь не использовать прилагательное, всем и так понятно, что ноябрьский день короткий. Однако для того чтобы создать картинку можно уточнить - пасмурный. Ну это на усмотрение автора.

Я бы написал иначе: ночь затянула хмурое саксонское небо чёрным покрывалом.

Длинное предложение. Это мне кажется лишним: а что ещё пить в такую промозглую погоду.
Пример:
Добропорядочные бюргеры уже съели вечернюю порцию картофельных клёцек (нужно писать не клёцок, а клёцек). Пытаясь согреться выпили кружку обжигающего глинтвейна, и улеглись на пуховые перины.

Лишь - убрать. Вымощенная булыжная мостовая это уж слишком, оставьте только мостовую, на худой конец булыжную мостовую.

Так сказать взгляд со стороны.

Удачи в творчестве!