Нестройной армадой мчались сизые облака через аквамариновый небесный простор. Их размашистые тени скользили по голой земле, но только на мгновенья спасали от невыносимого жара светила. Вокруг, куда ни падал взгляд, лежала иссохшая степь, что даровала взору и небу лишь светлые плоские камни и раскалённый тёмно-серый песок. Но кое-где ещё произрастала трава, ещё жили звери и люди.
По узкой тропе девять человек двигались на запад, верхом, к Лавовым Полям. Кони перебирали ногами, покачивали головами, шумно вдыхали горячий воздух. Они несли четырёх рыцарей в полных тяжёлых доспехах и более лёгких господ, а ещё два вьючных животных тащили нажитые богатства, тюфяки и припасы.
Что кони, что люди – все утомились. Но вот на пути в недружелюбный край, на самой границе земель человечьих, трактир возник, и отнюдь не мираж. Бревенчатый, хилый, покошенный, в два этажа, с конюшней, амбаром. Дым из трубы выходил, всё как надо. Посреди крыши раскрытая бочка громоздилась, а в ней бородатый старец лыбу давил, в соломенной шляпе, с ручным соколом на плече. Ещё выше, на палке гнутой, потрёпанный флаг развевался, королевских цветов, красно-белый.
Внизу, у входа в трактир – два мальца-оборванца. Первый счищал помёт стервятников с деревянной таблички "Последний уют", поглядывал на путников, хмурил лицо, в песок плевал. То ли от работёнки, то ли от недовольства, что незнамо кто пожаловал.
- Какое двусмысленное название трактира! – гоготнул один из рыцарей. - Последний уют перед Лавовыми Полями… А, может, и последний перекус вообще. Для тех, кто не сдюжит возвратиться…
- Клиенты долго не живут! – подхватила хохму воительница рядом. - В долг здесь не дают, точно вам говорю. Никакой выпивки за счёт заведенья.
Второй малец сидел на завалинке подле входа в трактир, сонно вращал трещоткой, на небо поглядывал. Окликнули его:
- Эй, хлопец! Не злые духи мы! Изгонять гостей не надобно!
- А он не бесов изгоняет, - сказал с другого коня старче в мантии. - К дождю взывает.
- Как? Разве не в бубен должен бить, плясать?
- Ох ты неуч! - Волшебник воздел ладони к небу, перед собой, и пальцами зашевелил. - Сила струится через руки. Вот, что главно’. Артефакты лишь помогают вызволить её, особенно когда она слаба. А уж чем пользуется младой маг – это его дело. Кому что ближе и сподручнее. Палка, посох, хоть сапог! У каждого свой обычай, своя манера, как говорится. Но истинному мастеру эти костыли не нужны. Голыми руками может волшбу творить. Если, конечно, он развил в себе Силу не топором махать или мотыгой.
Тучи быстрее побежали, глубоко в небе ухнуло, закрапал дождь. Малец рот раскрыл, не ведая, сам он непогоду призвал иль незнакомец удружил. Чародей слез с коня, улыбнулся, взъерошил юнцу сальные волосы.
- Сильные чувства порождают сильную магию. Но ты делаешь это без должного волненья. Может, это занятье тебе не по вкусу? Есть много других ремёсел…
- Тьфу, маги! – заворотил носом один из воев. – Подлинная Сила - в мышцах, в мускулах, а не в этих ваших фокусах! Чваньё!
Спешивались путники, коней в стойла завели и шумною гурьбою в трактир ввалились. Засим дождь капать перестал.

Весь вечер допоздна у большого камина за долгим столом пили, ели, веселились.
Старый бард, что с соколом ручным, играл на лютне и нёс всякий непонятный вздор. Внешне весь дремучий такой был, бородатый, с длинными седыми волосами, а лицо – что кора древесная, вековая. Грязный, неряшливый. Гнильсом звали.
Хозяин трактира, Люций, тоже в летах, но себя так не запускал, одевался и вёл себя как барин, длинные усы с завитками кверху расчёсывал при случае, улыбался широко, спину держал ровно, нос - высоко, аристократично. Говорил с апломбом. Позёр, баловень и насмешник. Постояльцам щедро кубки наполнял, а гости ему со смехом говорили, что вино здешнее жжёт огнём, нигде такого не пробовали больше. Видать близость лавы сказывалась, шутили они. О Квестах трактирщика спрашивали, но нечем ему было их порадовать, кроме устаревших листов "Разыскивается живым или мёртвым". Мелочью они это называли, да и сроки все истекли. А ещё хвалились, что Королевский Квест вызвались исполнить, Лавовые Поля зачистить от монстров. Уж больно много людей оттуда не воротилось.
Жена трактирщика, Морья, разудалая грозная дева, шире любого в плечах, еду подавала, и кто-то заметил, что мясо по вкусу как конина, но тому все говорили, что пить надо меньше. Но не Морья, она слова за вечер не вымолвила, трубку из зубов не выпускала, улыбалась редко, на обращенья не реагировала.
Два мальца сидели в дальнем углу, тоже молчком, глядели на гостей во все зенки. А глаза как блестели! Осточертела скука степная.

За полночь одни гуляки по комнатам разбрелись, другие прямо за столом заснули.
И не проснулись болей.
Раздели их, всё драгоценное забрали.
Для верности - ещё глотки перерезали.
Но не всем. Одну деваху трактирщик отравленным вином не поил, только усыпил. Очнулась она связанной по рукам и ногам в винном погребе. Когда всё поняла, разругалась, разрыдалась, но ничего поделать не могла. Наложницей сделалась, рабыней.
- Папаня, а позырить можно? – спрашивал один из мальцов старика. Губы облизывал, руки потирал в нетерпеньи.
- Идём, Хиро, - звал сына дядюшка Люций, ловец человеков, душ владелец. – Идём, родной. Большой уже. Всё можно.
Так и закрывались они в погребе вместе с девахой.
А другому юнцу – Дугу – оставалось только крики, стоны, ругань да смех слушать. Веселье его всегда стороной обходило.
Шёл тогда он к тётушке Морье. К большой такой, сильной, необщительной, молчаливой. И если заданья никакого не было, если работёнки по дому-трактиру не завалялось, то давала она ему немного радости из табакерки посмаковать. Сама курила постоянно, через трубку, вот её Дугу и давала. Все мысли разом вышибало, чувства притуплялись, ничего больше не заботило.
Так и жили.

Человечину не ели. Только если чёрный день наступал, но такового давно не было. Тётушка Морья в основном коней забивала, их мясо потом подавала – что гостям, что завсегдатаям.
Трупы к Лавовым Полям увозили, не по основной дороге, другой тропой, не светиться чтобы. Через песок путь держали, а ветер скоро скрывал колею от колёс. Однако законников, коими пугал мальцов дядюшка Люций, в этом краю никогда не водилось, с тех пор, как Дуг себя помнил.
Под надзором старших Херо и Дуг грузили тела в повозку, запряжённую лошадьми, и везли к ближайшей огненной реке, иногда за много вёрст от дома, уж непостоянные эти реки были. Звёздное небо мальцам служило покрывалом, а великое светило указывало дорогу, обгоняло, насмехалось, слепило, скрывалось за алой вуалью, вовсе пропадало. Потом догоняло снова.
Всю дорогу Херо нескладно песни сочинял, да в паху рукой колупался. А Дуг книгу читал, что у чародея выкрасть успел до того, как дядюшкины ручищи до самых дорогих вещей дотянулись. Книга называлась "Единая стихия". Про то, что любой маг мог стать архимагом, повелителем всех известных стихий, потому что все они, оказывается, связаны. Как пар, вода и лёд.
Тела убитых мальцы сбрасывали в жидкий огонь. Дуг не понимал только, зачем такие глупые растраты пищи, соков, а Херо сожалел по некоторым девахам бледным.

- Хиро, сын мой, слухай старика, присядь, - говорил пьяный спозаранку Люций. – Ты на Дугги не смотри, на меня смотри. Дорогу для ничтожных выбрал он. Тебе иная участь предначертана, я точно знаю. Тебе выбрать надобно, кем ты по жизни будешь. Кто ты? Непоколебимый овен ты иль поросё негодное? Отпор давать намерен иль прогибаться под натиском судьбы? Кто ты? Хищник? Волк неукротимый иль шавка смиренная, одомашненная? Ты на Дугги не смотри, пускай отстойник чистит, это его дело, не мужицкое. Хай Морье помогает. Чародеем он заделался, ишь! Вот и будет мыть всё, аквамант наш. А тебя я натаскаю мужиком быть, истинной Силой владеть. Не той Силой, о которой волшебники щебечут. Не той Силой, от которой мускулы растут. А той, что выживать поможет. Той, что даст силы ударить первым. Ударить слабого. А, можить, сильного. Но так, чтобы не поединок это был, а чтобы ты всегда победителем выходил. Забирал, что тебе нужно. В непонятный бой не ввязывайся, это удел глупцов. Волком будь, но и хитрым змием тоже. Волком и змием, Хиро.

Херо прозвали так от слова "герой". Хотели героя взрастить, родители его, Люций и Морья, но час его, видать, ещё не наступил.
Вот стоял теперь Херо, в замочную скважину глазом тыкался, а рукой в штанах грешил, слюну ронял. В другой руке сжимал дубину.
Дуг рядом наблюдал за этим хмуро, да тоже в дверную щель поглядывал. Молчали мальцы, тихарились, ждали команды дядюшки Люция, разговоры подслушивали, что в главном зале трактира велись.
Едва засветло сокол прилетел, Гнильсу пропищал, что новые гости приедут. Теперь уже со стороны Лавовых Полей, экая невидаль.
Разбойнички пожаловали.
Обычно у Люция с бандитами всё схвачено, оговорено, с некоторыми даже совсем побратились, торговлю наладили. Атаман Хена нередко захаживала, с отрядом своим, пили вместе, и поили их отнюдь не отравой, а самым лучшим, что в погребе было, не считая сезонной девахи. Да и Хену так просто не провели бы, мысли читать умела.
Но эти – незнакомые. А с незнакомцами расклад таков: Люций либо товары им предлагал на продажу, если завсегдатаями стать могли, местные какие-нибудь, либо под нож приказывал пустить, как остальных.
С этими, лавовыми, сразу не заладилось. Зазнайски себя повели, свысока на семью трактирщика смотрели, даже платить за похлёбку, кажись, не собирались. Того гляди, ещё забить думали и тела к лошадям привязать, протащить по камням через степь хохмы ради, как притащили к трактиру останки каких-то бедолаг. Изверги! Один табак в своей длинной трубке щелчком пальцев поджигал, ноги в грязных сапогах на стол трактирный закидывал, точно у себя в пещере, откуда поди вылез; другой дядюшку Гнильса к стене поставил, спьяну ножи метать начал, норовил задеть, но, хвала богам, не задевал; девка одного из злыдней визгливо хихикала, вышучивала хозяев похабно; а ещё один ахтыгад приставать к тётушке Морье вздумал, на колени к себе пытался её усадить, за бока хватал…
За что и получил от неё мясницким тесаком промеж глаз.
Тут-то всё и началось. Врагов больше было, но на стороне "Последнего уюта", как обычно, - неожиданность и забористое пойло. Ослабленные, деморализованные, растерявшиеся посетители только и успевали головы прикрывать, да мало помогало.
- Хи-и-иро! – взревел дядюшка Люций, сигнал подал. Он разбил бутыль вина о голову ближайшего пьянчуги, а её горлышко воткнул в низ живота тому, кто с другой стороны находился. Пучеглаз так и простоял полдраки, согнувшись, не смея пошевелиться от боли, пока ему голову не отсекли.
Херо грешить со своим стручком на время перестал, страшно заорал, распахнул дверь, выскочил с дубиной и свалил кого-то сразу же с размаху. Дядюшка Гнильс резал глотку одному бандиту, а дядюшка Люций невесть откуда выхватил топор и уже рубил руки другому лиходею, что меч извлечь успел, а в дело пустить - нет. Тётушка Морья поднимала и опускала тесак, что застрял в голове приставучего типа, тело умершего моталось туда-сюда, билось о стол. Забрызганная кровью беременная бандитка, с огромным таким животом, коих Дугу видеть ещё не приходилось, ползла куда-то на четвереньках. Верещала:
- Чё медлите, копуши! К оружию! Бейте суков!
Мальцу-акваманту выпало сражаться с таким же юнцом, как он сам. На первый взгляд оба казались безоружными. Оцепеневший враг в моднявой серой шляпе с загнутыми вверх краями пялился на бойню, пятился к выходу. На лбу – татуировка в виде треугольника. Изо рта всё ещё торчала трубка. Выпустил крик с дымом:
- Златка!
- Текай, милый! Текай отседва! Не сдобровать нам!
Встретились взглядами Дуг и незнакомец. Первый особых чувств не испытывал, только любопытство. А бандит весь трясся – и от гнева, и от шока. Потом гость схватился за трубку и направил её острым концом на мальца. Но тот среагировал быстрее - выставил перед собой трещотку.
Тонкая, но сильная таран-струя воды ударила в грудь незваного.
Вышвырнуло его из трактира через окно. Вскочил он всё же бодро, весь мокрый, ругнулся, шляпа набекрень сбилась, поправил, затем кинжал из сапога извлёк, поспешил назад в хижину бороться. Дуг попятился, поглядывая на товарищей. Из волшбы он мало что ещё умел убойного, а раз не хватило такого ударища, то впору прятаться за спинами старших.
Херо обхватил сзади беременную бандитку, водил окровавленной ладонью по её лицу, шептал что-то в ухо, а деваха кусалась, металась, истерила. Тётушка Морья сцепилась ещё с одним разбойником, тот сжимал её руку, которая тесак держала, потому хозяйка другой граблёй хлестала злыдня по роже, увесисто так, аж зубы во все стороны летели. Люций старался утихомирить самого крупного амбала, бил его топором, а тот, даже невзирая на перерезанное Гнильсом горло и рубящие удары по голове, хрипя, с дядюшкой Люцием верхом на спине мотался по трактиру, мебель крушил. Сам Гнильс уже кого-то лютней своей долбал, ломал её в щепки, хохотал безумно.
Неоткуда было поддержки ждать. Поэтому Дуг со страху превратил кровь на полу в лёд, ничего лучше не придумал. Заскользил злопыхатель с треугольником на лбу, грохнулся, ушиб затылок, проехался со стоном. А ведь мокрый был до нитки, живо приморозило ко льду. Надолго удержать не могло, но резво вскочить мешало…
Дядюшка Люций освободился, только вот от топора в руке одна рукоятка осталась, лезвие отвалилось. Отбросил деревяшку, побежал куда-то, схватил вилы в углу возле стойки, заторопился к лежачему подлецу, поскользнулся, падать начал, но таки воткнул с размаху инструмент в лицо поганое. Прямо в оба глаза удар пришёлся.
Разорался ещё живой гад погромче многих. Дядюшка Люций привстал на колени и начал вилами дальше бить, но погнулись зубья, плашмя удары получались. А бандит вслепую к выходу полз, оставлял после себя след из крови.
- Манерам! Научу! Тебя! Скотина! – выдыхал Люций. Затем, обернувшись к беременной и тыча пальцем: - А ну её не трогать без меня!
Покончили с разбойничками.
Морья стояла вся в крови, училась табак в трубке щелчком пальцев поджигать, как заколотый вилами недруг. Но не выходило.
Бандитку, Златку, связали и в погреб бросили.
Другую рабыню, Бесизду потасканную, закололи.

Приехали вскоре степные разбойники по призыву сокола Гнильса. Атаман Хена пожаловала, черноволосая, смуглая, в бандане, Люций руки даме целовал, точно прынцессе, хихикала бестия, звенели кольца её, что в ушах носила.
Бандиты рожи убитых разглядывали, с листами квестовыми сверяли. Три ценных головы оттяпали, с собой увезти решили, а всё остальное поручили Дугу и Херо в лавовую реку сбросить.
- Всё якшаешься с этим нед’рослем? С этим полудурком? – спрашивала Хена Люция о Дуге.
- На чёрный день малец. Как и было задумано. Да и по хозяйству от него бывает толк. Глядишь, и не съедим, коли чёрный день не настанет.
- А он и не волнуется нисколько, Водяной твой, - сказала Хена, которая мысли читать умела. - Недурно воспитал его, весьма недурно.

Дядюшка Люций когда-то церковным, глубоко набожным человеком был. Много слушателей собирал, вещать умел. Теперь мало кому учения излить свои мог, в отшельничестве своём, в изгойстве. Потому, когда гостей много собралось за длинным столом в трактире, с кубком вина в руке ораторствовал он на славу:
- Грехопаденье сделало нас людьми. Грехопаденье делает нас… человечнее.
Дядюшка Люций смотрел безумно, рот широко раскрывал, пальцем вверх указывал или жестикулировал, орошал вином хмельные лица. И голос его звучал набатом:
- Что сделал Владыка Мрака, будучи на небеси? Богам вызов бросил! Адамантовыми цепями сковали бунтаря, но уничтожить не могли! Разве можно божество убить, а? Нет! Восстал Владыка Мрака сызнова, дело своё продолжил, не сдался! Не сломили его дух, а по страшной глупости лишили другого выбора, кроме как грех творить! Так потом и с человеком поступили, изгнав в мир смертных!
Губил вино Люций и кричал, а от огня тень-каланча на стене за ним плясала:
- Но грехопаденье сделало нас сильней! Дорогу сильным чувствам проложило! Уж маги согласятся, что чувства – ключ ко всему. Свободнее мы стали, совершеннее любого из Сотни Богов! Так что черпайте тени золото и ни о чём не жалейте! Судий – нет!

День днём сменялся, а жизнь в степи неизменно текла дальше. Но вот Кураж-сокол вернулся и поведал Гнильсу, что двое со зверем с Лавовых Полей сюда путь держат.
Всполошилось семейство из-за зверя. Но оказалось, что это лишь песчаный демон – грозный с виду, большой, рогатый, краснокожий примат с массивными руками, на которых всё тело держит, да ноги - с копытцами. Безобидный по нутру, как скот домашний. Закован в цепи был, тащил телегу с клеткой.
Странник пожаловал в "Последний уют", весь в чёрном – что длинный плащ, что шляпа. Над головой зонт держал, от солнца прятался. Оказалось, это трость простая, а завершалась она куполом из сжатого чёрного дыма. Волшебник, значит, пиромант.
В клетке много цепей, кандалов имелось. И там младая деваха сидела, невольница, руки были скованы сзади, заломлены так, что кости из плечевых суставов вышли, а локти и запястья вместе соединены. Одежды ей сильно не хватало. На лице – намордник стальной.
Когда остановились, песчаный демон в землю зарылся, одни рога снаружи торчать остались. Маг от дыма трость избавил, сошёл с телеги, узницу с собой потащил на длинной цепи, как на поводке.
В трактире речь гостеприимного Люция он сразу же прервал, осматриваться начал. А девка к дощатому полу припала, на коленях поползла, принюхиваясь, точно псина.
- Здесь, - шипела она. – Кровь им здесь пустили.
Люций и Гнильс оцепенели, переглянулись друг с другом. Морья хмыкнула, затягиваясь куревом.
- Ясно, - сказал пиромант. – Что ещё?
- Живых здесь больше. Два сопляка за дверью той потеют, кровь буянит. Ещё… женщина в погребе, под полом. Обмоченная. И прелесть там же.
Теперь даже Морья удивилась, брови подняла.
- Послушайте, милейший! Это, видать, ошибка! – затараторил Люций.
- Ошибка! Не пускали кровь! Никому! Ошибка! – вторил Гнильс.
- Свиней резали, птицу, но не болей!
- Да, свиней, птицу!
- В погреб отведите, - промолвил маг. – На товар взглянуть хочу. На раба вашего.
- Вот как… - Забегали глазёнки Люция, сильно призадумался, хваткий, предприимчивый. – Вот, значит, как…
- Но мы же… - начала рабыня, глядя на хозяина с пола.
- Тявкалку не разевай, если слова не дают! – зашипел маг. И по цепи к её шее красное свечение поползло, сталь раскалялась от руки пироманта.
- Хорошо! Ладно! Не серчай! Погоди!
Задрыгалась деваха, цепь натянула, взвизгнула. Трактирщики смотрели заворожено. Вот уже стальной ошейник раскалился сначала докрасна, потом добела. Заорала девка, забрыкалась, от шеи дым пошёл. Шипела кожа там, где горячее железо прилегало. Намордник тоже жёг. Мальцы на крики выбежали, застыли в изумлении.
Но откатился жар назад в руку пироманта. Девка теперь смиренно понурилась, в пол смотрела.
Люций улыбался, кивал с пониманием.
- Что ж, раз такое дело, пройдёмте, покажу товар.

В погребе маг брезгливо разглядывал рабыню.
Встретилась она взглядом с гостем. Заметно взволновалась. Но плеваться и сопротивляться не стала, как с Люцием.
- Сколько за раз? – спросил пиромант.
- Ох ты ж, я уж понадеялся, что насовсем купить вам надобно.
- Нет, хватит лишь раза.
- Хм, понимаю, понимаю… - И Люций назвал ничтожно малую, смешную цену. Завышать боялся. Большую Силу чуял.
Пиромант ссыпал в ладони Люция горсть монет горячих, тот заохал, заахал, рассмеялся, но с жаром совладал, жадной хваткой унял его.

Дуг на завалинке подле входа сидел, вращал трещоткой, тучи в кучу сгонял. То на небо поглядывал, то на загадочную девицу-ищейку, что к телеге с клеткой теперь прикована была, пока её хозяин предавался утехам с другой рабыней.
Окликнула деваха его, к себе подозвала. Не видел малец ничего дурного в этом, подошёл. На шее у неё ожогов почему-то не осталось. Ишкой назвалась ему, а он ей - Дугом.
Вышучивать его дерзко начала: мол, лицо глупое, истукан поди, нецелованный поди, да ещё не маг толком, не вой, чёрти что, а не человек. Давай, говорила, я тебя поцелую. Растерялся Дуг, не знал, что сказать, что сделать.
А сверху, из-за ставней второго этажа стоны Златки доносились. Слушать их рабыне с намордником, видать, тошно было, кривилась.
Бойкий язычок продолжал:
- Давай-давай, нелюдимый. Дай мага воды ещё разок поцеловать, прежде чем в земли огненные вернусь. Целовала я такого однажды, так его кровь аж вскипела от чувствия, представь только! Может, и с тобой похожее будет. Ну, взгляни на меня, голубок, взгляни на деву невольную. И тебе, и мне - радость. Когда такое забесплатно предлагают?
- А намордник тебе зачем? И цепей столько…
- Ах, хозяин пуглив излишне. Боится, что сбегу или горло перегрызу ему во сне, мучителю. Спит же рядом. А как бы ты себя вёл в рабстве? Да и по ночам я взаправду опасной бываю, собой не управляю… Одержима я, тенью… Другие цепи нужны, клетка…
- Так как же ты целоваться вздумала через намордник? Призываешь снять его с тебя? За дурачка меня держишь?
- Глупый, глупый малый! – Ишка звонко рассмеялась. – Ты же маг воды. Проходить сквозь прутья можешь. Стоит только захотеть, постараться…
Не торопился Дуг, с недоверьем деваху разглядывал. Но она время зря не теряла. Сплела за спиной аркан из цепочки длинной, бочком повернулась, закрутила и набросила на шею Дуга. Петля звонко затянулась. Испугался Дуг, бежать пытался, но деваха, хохоча, закрутилась вокруг своей оси, тело своё цепью обмотала, притянула к себе мальца, вплотную прижалась, друг другу в лицо задышали.
- Ну, давай, не всё же за тебя делать, - прошептала она и лизнула кончик его носа, который между прутьев намордника просунулся.
Стоны Златки звучали всё сильней. Ещё Дуг слышал, как гулко бьётся сердце Ишки.
Пожал плечами малец, вырываться перестал, вперёд подался. И лицо его просочилось сквозь прутья, словно водой их обступило.
Как только губы юных сомкнулись, похолодели оба. Внутри мальца беззвучно, невидимо что-то взорвалось. Цепь, которую руками он сжимал, заледенела, захрустела. Лицо Ишки заиндевело, отстранилась деваха, выдохнула паром:
- Это… было… странно…

Пиромант сидел на стуле в углу комнаты. Златка в постели лежала, руки были привязаны к спинке кровати. Бандитка томно охала, иллюзию соития создавала. Партнёров разделяли добрые метры пустоты.
- Громче стони, - приказал маг. – Принижаешь меня.
- Да! Да! Да! – с улыбкой вскричала она. – Мой герой! Настоящий герой! О, да!
- И не переигрывай.
- А! А! А! – А затем шёпотом: - Владивист, вызволи меня отсюдава, молю-умоляю! – И опять громко: - А! Ау! Ау! А!
- Всему своё время. Сначала тело сына найду. Вернусь потом.
Златка огорчённо, но громко мычала. И молвила в промежутки тишины:
- Прости, прости! Молю тебя! Прости! Не предам больше никогда!
- Это я уже слышал. До того, как ты сына у меня увела.
- Ошибка это! Прости!.. А! А! А! М! М!..
- И золотую цепочку украла. Зачем мне такая, неспособная себя в руках держать? Крадёшь всё, что блестит, даже у своих.
Златка замолчала, а затем вскричала:
- Какая цепочка, Владивист? Какая цепочка? Не крала я!
Шикнул на неё пиромант, вскочил со стула. Златка снова стонать начала, но лицом гневалась.
- Не крала, говоришь?
- О! О! О! О! – мотала головой Златка.
- Я ж тебя знаю, как облупленную. Что ж ты сказки рассказываешь?
Владивист подошёл к девахе, за ноги её взялся. Та продолжала стонать.
- На бок поворачивайся, притворщица. На кущи твои погляжу.

Когда-то мальцы в стене между комнатами отверстия проделали, чтобы особу важную, заезжую, арбалетными болтами начинить незаметно. Теперь через одну такую щель Херо подглядывал за гостем и беременной рабыней. Слюни на стену пускал, дышал как можно тише, изнемогал, но вот чего-то не понимал в их празднестве порока. Пиромант молвил тихо, не слышно, а Златка уж больно долго заводила его стонами. Потом он сел рядом с ней на кровать, в огузки её сочные пальцами вцепился, там где шов на какой-то недавней ране был. И задымилось место это. Тут уже кричала Златка неподдельно.
Вот, значить, как пироманты любовью занимаются. Странные ребята.

Владивист раскалил металл, сокрытый в ране, Златке в наказанье. Потом расширил отверстие, раздвинул шов, кровь пустил, кое-как извлёк цепочку золотую. Бандитка вопила, что есть мочи.
- Ну, что на это скажешь? Не крала? Видать, случайно тебе в задницу наша семейная реликвия попала?
Называл бандитку лгуньей, хулил. Извинялась она через плач, молила о пощаде, внука пожалеть просила, помочь ей, в таком, дескать, положении. Плевал Владивист на неё, а когда в живот тростью тыкал, будто угли в нём раскалял, больно девахе делал. Кричал:
- Чертовка! Все законы нарушила, какие только можно!
Сжал он в кулаке цепочку; раскраснелся кулак от пламени, что зрело меж пальцев.
- Златка до злата падка? Проучить тебя надобно. Чтобы не лгала и не воровала больше.
Повернулся к ней, склонился над плачущей, замызганной соплями.
- Да я бы нашу родовую цепочку вам в знак благословения сам бы подарил, на венчание. Мне, что, жалко? У меня, что, сын другой есть? А? Мне только и нужно было, чтобы счастлив он был. А ты… забрала… всё испоганила… будто ирод я какой-то… сбежали от меня… ну и зачем?
- Зачем? Ты же был невыно… - заорала она остервенело, но Владивист не дал ей договорить: прижал ладонь с раскалённым золотом к её губам. Округлились глаза девахи, как никогда в жизни, из глазниц вылезать начали… Затряслась от чудовищной боли, гортанно завизжала, как свинья, на которой клеймо ставили.
- Да что ты знаешь о невыносимой боли? – вопрошал Владивист.

Окончив, выскочил пиромант из комнаты, сбежал по лестнице.
Люций и Гнильс ожидали его в главном зале, возле стола.
- Что-нибудь ещё желаете? Винцо?
- Нет.
Резок был ответ. Владивист направлялся к выходу.
- Такие крики были… Уж не попортили ли вы товар? – окликнул пироманта Люций.
Человек в чёрном не остановился. Люций поспешил добавить:
- И я тут подумал… по поводу её живота… Мог ведь плату за двух рабов просить с вас…
Пиромант замер у дверей, на улицу ведущих. Повернулся, бросил монету:
- За доставленные неудобства.
Гнильс поймал, вскрикнул, выронил. Горячая была. Люций захохотал, пристукивая ладонью по столу.
И вымолвил Владивист трубным голосом рока:
- Смейся-смейся. Смеяться до зари ты перестанешь.
И был таков.