Вечер был прохладным - один из тех нежных вечеров, делающих лето не та-ким изнуряющее жарким здесь, на юге. Солнце садилось, купаясь в прозрачных водах тихого горного озера - небесно-голубая вода, под действием всё сгущающихся сумерек, постепенно темнела, а горы вдали тускнели, расставаясь с последними лучами солнца.
Вода у берега была достаточно теплой, но по-над самым дном уже потянуло холодом глубин, удивительных в этом небольшом озере, зато наверху, пропитанные последними лучами заката, волны приятно гладили кожу и были гораздо теплее быстро остывающего горного воздуха.
Это было ни с чем не сравнимое удовольствие, я плыл, наслаждаясь теплотой и чистотой горной воды - все дальше и дальше от уже темневшего берега, и иногда, набрав побольше воздуху, нырял на самое дно - в безуспешных, но романтических поисках какой-нибудь раковины
и плыл в обжигающе холодной воде как можно ниже, чувствуя, как ноги иногда касаются дна, а взбаламученный течением песок поднимается
следом, как шлейф диковинного дыма - и вновь выскакивал на поверхность, возвращаясь к теплу закатного солнца - и нежился в разогретой воде, как в теплой и мягкой перине, нежно обволакивающей мое тело. Казалось, это будет вечно.
На юге солнце садится быстро, проходит всего несколько минут - и оно уже село, оставив после себя легкий полумрак, медленно сгущающийся в тёмную ночь. Вынырнув в очередной раз, я не увидел заходящего светила - все окутывал мягкий сумрак. Казалось, он пронизывает воду и властвует над ней так же, как и над воздухом - он повис над озером, окутывая его зыбкой тьмой, и вскоре вода уже не отличалась от воздуха - все стало ровным и нереальным, как в тумане, граница воздуха и воды пропала, растворившись в сером полумраке.
Берег не был виден, и я плыл, потеряв ориентировку, а беспокойство по-степенно всё сильнее овладевало мной: казалось вокруг меня однородная масса, обволакивающая меня своим мягким тёплым телом, и уже нет никакого смысла куда-либо плыть - надо лишь отдаться на волю окружающего меня сумрака прибредшего надо мной какую-то непонятную власть.
Что бы стряхнуть это наваждение, вызванное колдовством приближающейся ночи, я нырнул к самому дну, пройдя так близко к нему, что ощутил отдачу воды, отраженной от потревоженного дна и облачка взбаламученного песка потянулись за мной, как щупальца гигантского спрута.
Холод, крадущийся из глубин, отрезвил меня, и я вынырнул в сумерки, всё быстрее надвигающиеся на озеро - от самого дна, набирая скорость и, подскочив, попытался увидеть землю, но вместо земли я увидел её.
Катамаран, казалось, плыл по воздуху - или поднялся из глубин.
Он плыл, в неотличимой от воздуха воде и казалось, мог летать - но, во всяком случае, это было нечто материальное, и я поплыл к нему.
В нем сидела девушка. Длинные тёмные волосы были распущены, купаль-ник белел на фоне зарождающейся ночи, подчеркивая стройную фигуру и оттеняя изгиб бёдер. Чуть удлинённое лицо было полускрыто волосами, а глаза, соперничающие с тьмой наступающей ночи, с любопытством наблюдали за мной. Казалось, она знала о том, что происходило со мной. Молча развернув катамаран, что бы мне было легче забраться на него, она вытянула тонкую стройную руку и приглашающее указала на сиденье рядом с собой.
Катамаран плясал на волнах и вода лизала его бока, доставая до наших ног. Я сидел, завороженный этим прекрасным, каким-то неземным, русалочьим миром - или, вернее, внутренней связью между приближавшейся ночью, темнеющим озером и этой девушкой, с улыбкой прижимающей палец к губам. Совершенно очарованный этой симфонией воды, света и улыбки, я покорился её обаянию.
Моя сирена жестом попросила посмотреть за своим "кораблем", и через мгновенье уже исчезла в волнах. Она не показывалась довольно долго. Я уже начал нервничать и собирался прыгнуть следом, когда увидел её - иг-рающую с волнами, как ребёнок со своими любимыми игрушками. И хотя сумерки окрасили воду в тёмные цвета, на ослепительно белом фоне её купальника вода по-прежнему отливала голубизной и казалось прозрачной в неверном свете зарождающихся звёзд. Волны ласкали её, обнимали её тело и она двигалась в их ритме, с наслаждением прислушиваясь к мягким поглаживаниям.
Это было похоже на какой-то неизвестный мне танец, танец горной воды, угасающего света и самой удивительной, самой чудесной девушки - чем-то сродни и этой воде, и всему необъятному миру, сжимающему вокруг нас обручальные кольца темноты. Я прыгнул в воду - к своей незнакомке и её руки обвились вокруг меня - она ждала меня.
Её тело было удивительно ловким - казалось, она родилась в воде. Находясь рядом с ней, я чувствовал, что всё было предопределено, всё должно было быть именно так: в нагретой летним солнцем воде горных ручьев, заботливо прикрытой тёмным ночным одеялом. В поцелуе мы погружались на самое дно и вновь всплывали, чтобы вдохнуть свежего ночного воздуха. Одежда вдруг стала грубой и жесткой по сравнению с мягкими прикосновениями волн, и мы в очередном поцелуе стали освобождаться от всего, мешающего нам. Её купальник мягко обвился вокруг моих рук, и я почувствовал её небольшие груди - упругие и прохладные, её бёдра - сквозь тонкую кожу можно было почувствовать игру не больших, но твёрдых мышц - и нежную округлость её ягодиц, тоже прохладных и упругих, нежно льнущих к руке и ласкающих её одним своим прикосновением.
Вода становилась то холодной, вдруг пробирающей до костей, то тёплой и мягкой, как взбитая перина и мы то плавали в ней, то вдруг оказывались на борту катамарана, почему-то теплого и мягкого, как бок у какого-то животного. Моя русалка прижималась ко мне всем своим небольшим телом, и моя кожа хранила следы её объятий. Её волосы, моментально высохшие на ветру, закрывали нас лёгким покрывалом, пахнущем свежестью - и еще чем-то далёким и непонятным, но манящим и удивительно притягательным. Казалось, что я знаю её с изначально далёких времён - когда я был не я, а кто-то другой - и от этого мне хотелось её всё сильней...
А потом мы лежали, прижавшись друг к другу, и лениво слушали, как волны играют и поют свою бесконечную песню где-то далеко внизу, под нами, а сумрак над нашими головами давно исчез, уступив место бездонной черноте с крапинами звёзд - такое небо можно увидеть только высоко в горах, где звёзды особенно близки. Откуда-то из глубин сознания возникло удивительное ощущение полёта... голова кружилась, а тело, казалось, плыло где-то там, среди звёзд, невесомое и непослушное, внезапно обретшее свои собственные силы и желания, никак не связанные с сознанием...
А потом всё кончилось. Внезапно я осознал, что лежу на узком и неудобном катамаране, а моя нимфа уже не со мной, а сидит в стороне и играет ногой с волнами. Увидев, что я смотрю на неё, она указала на берег - там зажглась целая россыпь огней и была слышна, хоть и приглушённая расстоянием, музыка с танцплощадки. И этот берег, вдруг оказавшийся удивительно близко, заявил на меня свои права - но не на мою русалку, и словно трещина разных миров разделила нас. Я хотел заговорить с ней - она не отвечала, лишь указывала рукой на берег. Я попытался подойти и обнять её - но она ускользала, упрямо отворачивая лицо. Вконец раздосадованный, я прыгнул в воду и поплыл к берегу, втайне надеясь, что она последует за мной, но когда я обернулся, то увидел лишь корму катамарана, быстро уплывающего вдаль: она откинула волосы назад и они развивались на ветру, как какое-то диковинное знамя, а под ними, на белой полоске сиденья, номер: три семёрки и нарисованный кем-то зелёный русалочий хвост...
На секунду мне почудилось, что катамаран несёт на себе какое-то морское чудовище - так быстро он удалялся.
Я искал её по всему побережью, поднял на ноги всех друзей и знакомых, но ни девушки, ни катамарана с тремя семёрками на корме я так и не нашёл. По вечерам я плаваю всё дальше и дальше в надежде вновь увидеть мою русалку - и если мне повезёт, я поплыву за ней - поплыву, пока хватает сил - ибо что наша жизнь, как не извечная погоня за недостижимым?

Коннован лежала, свернувшись клубочком, и плакала. Только женщины умеют плакать так, будто весь мир провалился в преисподнюю, и при этом не издавать ни звука.
- Можно? – Рубеус понятия не имел, с чего начать разговор, равно как и о чем вообще разговаривать. А в голове вертелись проклятые девять часов.
Коннован всхлипнула и отвернулась. Понятно, видеть его не желает, но сказать об этом не в состоянии. Что ж придется сделать вид, что намек не понят.
Времени, времени слишком мало…
Мятый шелк похож на тряпку. Некрасивый и какой-то жалкий, а воздух пахнет лавандой, остро, почти неприятно, будто кто-то ненароком разлил духи. На ковре обиженными черными каплями поблескивают жемчужины. Рубеус поднял несколько. Теплые, почти живые, испуганно жмутся друг к другу круглыми боками.
- Ты потеряла, - Рубеус протянул бусины, но Коннован сердито тряхнула головой и попросила:
- Уйди. Пожалуйста, уйди.
- Нет.
- Я прошу…
- Не надо, Конни. – Прикасаться к ней страшно, а вдруг оттолкнет и на этот раз окончательно? Вдруг он ошибся, и исправлять что-то слишком поздно?
Не оттолкнула. Кожа холодная, а на длинных ресницах застыли слезы. Коннован моргает, и слезинка, не удержавшись, скатывается вниз.
Слезы чем-то похожи на жемчуг, который по-прежнему греет руку. Рубеус высыпал жемчужины в ладошку Коннован, она не сопротивлялась, и эта покорность, совершенно нехарактерная ей, ранила почти так же сильно, как и слезы.
- Зачем ты вернулся? – В ее голосе нет ни злости, ни обиды, только усталость и еще, пожалуй, ожидание.
- Война, - ответил Рубеус. Невпопад, зато правда. – И времени мало. Вернее, времени почти не осталось, какие-то девять часов и даже меньше…
Нужно сказать многое, но когда она смотрит так, думать о чем бы то ни было совершенно невозможно.
- Ты бредишь, - вздыхает Коннован.
- Брежу. Причем довольно давно, сейчас просто обострение. Сезонное. – Господи, ну и чушь же он несет. – А у тебя платье помялось, вот здесь.
Пальцы проваливаются в глубокую шелковую складку, из которой застывшей слезой выкатывается черная жемчужина, и выбираются, касаются щиколотки, скользят вверх, на секунду задержавшись на трогательной впадинке под коленом, и темный шелк послушно отступает. Ступня у нее узкая, маленькая, когти втянуты, но если легонько нажать на палец...
- Прекрати. Я щекотки боюсь.
- Если бы только щекотки.
- Ты просто невозможен! - У Коннован такое лицо, будто она до конца не решила окончательно, разозлиться ей или рассмеяться.
- У тебя волосы растрепались. А глаза лиловые. Раньше были черными, а теперь лиловые... красиво.
- Зачем ты вернулся?
- Хочу понять... - Рука забралась непозволительно высоко, и Коннован отодвигается. Но не настолько далеко, чтобы нельзя было дотянуться.
- Что понять?
- От кого или от чего ты бежишь. Кого ты боишься, Коннован?
Она не отвечает, молча отворачивается к стене, в очередной раз отгородившись молчанием. Не верит, что ж, он вполне заслужил это недоверие.
- Не убегай, пожалуйста.
Она молча кивает и позволяет обнять себя. Не отталкивает, но... все равно она не здесь, где-то далеко, в собственных мыслях и собственных страхах, а он снова ничем не может помочь.
Коснуться губами волос, шеи... бешеный пульс на мгновенье замирает, или просто кажется... теперь ее кожа пахнет лавандой, а у слез горький привкус боли... утешить, успокоить...
Ее руки обвивают шею, а губы робко, нерешительно касаются его щеки и тут же, словно испуганная собственным поступком, Коннован пытается оттолкнуть его, но как-то нерешительно. От неловкого движения платье соскальзывает с плеч... и ниже... к черту платье.
Господи, до чего же она хрупкая...ключицы белыми крыльями чайки сходятся вместе, и в ямке между ними живет все тот же сумасшедший пульс. Поймать, удержать...
Ее пальцы, путаясь в пуговицах, пытаются расстегнуть рубашку, случайные прикосновения дразнят, обжигают... к черту одежду. Кожа к коже, один огонь, один пульс, одно дыхание на двоих...

Ее тело выгибалось, плавилось и жгло руки раскаленным металлом, ее кожа пахла назойливой лавандой, а губы имели привкус жженого сахара, ее когти впивались в спину, причиняя боль, но никогда еще боль не была настолько желанной.
То ли вздох, то ли всхлип, широко распахнутые лилово-черные глаза, ломкие ресницы и тонкая прядка волос прилипшая ко лбу. Убрать губами… солоновато-горькие капли пота на языке, солоновато-горькие слезинки на снежно-белых ресницах… страшно причинить боль неловким движением, но с каждым ударом сердца контролировать себя все сложнее.
Ее руки обвивают шею, ее клыки оставляют отметину на плече и… какой к чертовой матери контроль, когда она выгибается навстречу, требует, диктует… подчиняется… похоже на бой, вдох за вдох, поцелуй за поцелуй, стон за…
Потом, позже, когда сознание возвращается в одуревшее, утомленное тело, Рубеус долго не может понять, кто вышел победителем, да и была ли победа вообще.
Ничья.
Коннован ласково гладит плечи и виновато шепчет:
- Прости.
За что?
- Я испугалась, я не думала, что так… сильно. Тебе больно?
Больно? Глупость какая, но ее растерянный вид доставляет странное удовольствие.
- И здесь тоже, - ладонь касается длинной царапины на плече. – Это тоже я?
- Наверное, - перехватить руки и притянуть ее к себе, так, чтобы близко-близко, чтобы вблизи рассмотреть эти черно-лиловые глаза, и ресницы, и улыбку, и спутанные волосы, чтобы услышать нервное биение сердца и судорожное дыхание. Собственные мысли кажутся тяжелыми и… какими-то хищническими.
- Что ты делаешь? – ее слова согретым в легких воздухом скользят по коже.
- Ничего, смотрю на тебя.
- Зачем?
- Просто… нравится.
Смотреть, обонять, осязать… пробовать на вкус и… сходить с ума. Оказывается, это не так и страшно.

Маргарита безучастно лежала на огромной кровати. Ей было все равно что с ней случится… Сейчас она наслаждалась мягкой постелью и шелковыми простынями. Девушка научилась ценить каждую минуту комфорта.
Сбитые ноги болели… но после принятия ванны полной горячей воды боль казалась далекой и отошла на второй план.
Дверь приоткрылась, в комнату вошел молодой мужчина. Маргарита ничего не слышала, продолжая витать где-то вдалеке…
Прикрыв за собой дверь, он стоял не шевелясь, наблюдая за девушкой. Ее тело приковало все его внимание. Он привык, что все красавицы коих привозили к нему на продажу, обычно были худыми, или же очень худыми. Эта же была не худой, но и без малейшего признака полноты. Она была чертовски красива… Мишель еще не видел ее лица, но ее тело… поза, в которой она лежала, говорили ему, что обладательница этих прелестей не может быть неприглядной. Рыжие волосы были длинными, и она будто пряталась под ними, скрывая свою наготу.
Интересно, пронеслось у него в голове. – Ведь она русская, - но отчего-то кожа ее была смуглая, что придавало ей еще большего шарма…
Маргарита повернулась на другой бок и столкнулась взглядом с молодым человеком. Взгляд ее зеленых глаз поразил Мишеля. Что за красота необычная такая? В его голове пронеслось мельком, что младший брат таки разбирается в красивых женщинах.
Да, эта девушка принесет ему огромный доход, но пока только он будет повелевать над нею, она будет принадлежать лишь ему…
Маргарита продолжала спокойно осматривать своего нового хозяина. Мишель был в растерянности, он привык к любому виду реакции, но с полным безразличием столкнулся впервые. Ему хотелось запрыгнуть и овладеть ею немедленно, но что-то останавливало его в ее взгляде. Черт! она заслуживает большего чем все другие. Он заставит ее смотреть на него по-другому, а когда это произойдет, он потеряет к ней всякий интерес.
Мишель прошел по мягкому полу полностью застланным белоснежными шкурами. С каждым шагом его желание разгоралось все больше и больше…
Остановись, - кусая губы, твердил он себе.
Подойдя к красивому бару, искусно встроенному в стену он достал дорогой коньяк и налил в два бокала. Еще ни одна женщина не прикасалась губами к его фужерам, но эта… Ей он готов был предложить все на свете, но это пока… Ему даже стала нравиться игра, да и говорить им было не о чем, ведь она кроме русского не знала ни одного языка, он же по- русски мог сказать единственное слово – иди работать.
Маргарита присела на край кровати, мечтая об одном: чтобы все побыстрей закончилось. Он протянул ей бокал с коньяком. В нем было налито столько, сколько понадобилось, чтобы разжечь пламя в теле во время ласк.
Мишель быстро осушил налитый коньяк и пристально наблюдал, как Маргарита отпивает маленькими глотками из своего бокала крепкий напиток ни капли при этом не морщась.
Оторвав от грозди винограда стоявшего в красивой хрустальной чаше ягоду, он медленно подошел к ней и нежно положил ее Маргарите в рот. Приятный жар распространился по всему ее телу, а холодный виноград добавил лишь чувствительности.
Мишель медленно, но не играючи стянул с себя футболку, желая удивить Маргариту своим красивым телом. Девушка же продолжала смотреть на него с безразличием в глазах.
Да что я с ней вожусь, - где-то шептал ему внутренний голос, но взгляд ее зеленых глаз останавливал его.
Он нежно приподнял ее ноги и положил на кровать. Не снимая джинсов, прилег рядом. Ее дыхание было спокойным, что придавало некий комфорт и умиротворенность.
Он погладил ее плечо, отодвигая с груди красивые волосы. Маргарита не стеснялась своей наготы, отчего приводила Мишеля в изумление. Он привык, что русские девушки всегда комплексуют и пытаются выключить свет, эта же лежала спокойно, не стыдясь ничего.
Обратной стороной ладони он провел по ее красивой груди, спускаясь вниз к животу. Ни один мускул не дрогнул на ее лице.
Черт, она либо хорошо умеет держать себя в руках либо, я ее ни капли не возбуждаю. Второй аргумент показался Мишелю более вероятными, и он потянулся к тумбочке.
Маргарита забеспокоилась но, заметив, в его руках бутылочку с кремом успокоилась.
Мишель дыханием рта погрел свои ладони и выдавил из тюбика ароматную жидкость. Он медленно стал растирать крем по ее телу. Движения его были нежными и ласковыми.
Тело Маргариты вскоре стало расслабленным и податливым. Его руки скользили по ней как тысячи плетущихся лиан понемногу пробираясь туда где вход посторонним был запрещен.
Она много читала в женских романах, что существует такое наслаждение, но никогда не испытывала ранее ничего подобного. Все ее любовные связи заканчивались молниеносно, не успев даже как следует начаться. Этот же молодой и совершенно незнакомый ей человек, может в будущем, вестник ее тяжелой жизни доставлял ей сейчас невероятные ощущения.
Она потянулась к нему за поцелуем но, опомнившись, отпрянула.
Мишель в душе ликовал, он сделал это… Нежно прикасаясь к ней, он обнял и поцеловал ее. Долгий поцелуй, дурманящий запах мужского одеколона вскружил Маргарите голову.
- Будь что будет, - прошептала она, тихо отдаваясь порыву страсти.
Мишель быстро стянул с себя джинсы, обнажая полностью свое красивое тело. Резкое движение и Маргарита оказалась на нем. Длинные волосы красивым каскадом разлились по ее телу, придавая ей образ богини.
Сейчас они уже не думали ни о чем кроме удовольствия. Мишель первый раз в жизни забыл о деньгах. Маргарита, впервые поняла, что такое настоящее женское счастье. Завтра казалось ей таким далеким и призрачным….

...мед твоих зеркал...
автор: Backfighter

типовая обстановка дешевого мотеля.
...ногти впиваются в загривок, пальцы захватывают кожу, запястье поворачивается, заставляя двигаться следом, наклонять голову, пытаться избежать боли...
номер на двоих.
...улыбка - оскал, ресницы опускаются медленно и плавно, расчетливо, палец ложится на губы - "молчи!", скользит по нижней губе, резко чертит краем ногтя линию по подбородку...
серо-бежевый пластик.
...пряди волос на затылке - в горсть, тянет вниз и вперед, заставляя опуститься на колени, опустить голову, потом резким движением - все за волосы - заставляет вскинуть голову, смотреть в глаза...
койка на половину комнаты.
...нет ничего, кроме медового, светло-карего, солнечного цвета, в который окрашивается весь мир, расплавленное золото заливает рот и нос, и сладко, сладко тонуть в нем навсегда ...
дармовая рекламная голограмма вместо окна - пейзаж, где на треть картинки логотип фирмы, производящей продукты-аналоги.
...хлещет по щекам - размеренно, не больно, не желая унизить, и не стыдно даже ловить эту руку и прижимать к губам, пройдена грань запретов и правил...
"наше качество не оставит вас равнодушными".
...вдруг стали спрямленными, летяще-ровными все кривые пути желаний, надежд, знаний и упований, нет неподатливой упругой брони и наждачно-жесткой непроницаемой шкуры...
запах пыли и нагретого пластика.
...вне времен, вне пространств, вне разума - вольный , взмывающий в бесконечность неба крик, свободный, стартующий из самой глубины тела, имеющий право быть, как имеет право быть птица и ветер...

детка, это твое, это ты, но ты поймешь это только потом, совсем потом. сопротивляешься? хватаешь меня за руки? плохо придумала, придется вывернуть запястье, не нравится? а ты не хватай, не хватай. языком в рот, ты не разжимаешь зубов, прихватить за волосы на затылке чуть посильней, отвести голову вниз и назад, вот так, теперь все хорошо, правда? с тобой раньше были какие-то сопляки, ты не знаешь, что такое спокойная мужская уверенность в себе, уверенность в каждом жесте - да, и вот в этом тоже, тебе больно - а ты терпи, я вправе делать с тобой все, что хочу, и приятно тебе именно это, я знаю, как сделать тебе приятно. утром будет тоска и туман в голове, ты ведь себя боишься, я же вижу, но до утра еще далеко.

Сигарета. Еще сигарета. Нога на ногу. Поправить ворот свитера. Кривая усталая усмешка.
- А эпиграфом можно было бы поставить то, из Башни Rowan - "как-то раз в среду бог послал мне счастье... а я была дурой, а дурой быть не надо...". Такая вот глупая-глупая история про маленькую понтовую девочку, у которой не хватило ума понять, что это - очень, очень хорошо, и то, что нужно...

обычная увольнительная, ближние кварталы - бары да мотели.
...вывернутые за голову руки - и бесполезно трепыхаться, но это приятно - попытка сопротивления, заведомо безуспешная, просто чтобы ощутить предплечье поперек горла, увидеть усмешку на губах...
давно уже приглядывалась к нему - странному, опасному, сумасшедшему, ослепительно красивому, настоящему монстру, любившему убивать руками.
...прикушены губы, не выпустить стон, и это тоже игра, и это тоже приятно, ты - не хочешь, он - заставляет, и побеждает, конечно же...
непонятно, как может совмещаться это - так красив и столь безумен, суженные зрачки наркомана, обманчиво медленная пластика пьяного, и вот кто-то повелся и ему уже не поможет реанимация.
...нет запретов, все смыто, взгляд в глаза - и нет ни мыслей, ни слов, только - руки, только - сила, и невозможное возможно, полет вдвоем, лететь ведомой, быть машиной под умелым управлением...
идет навстречу, походка чуть враскачку и расстегнутый ворот мундира, янтарные глаза фокусируются на тебе, и сопротивление бесполезно - убьет и не заметит.
...алое, белое, золотое, алое, черное, янтарное - перед глазами, под кожей, на выдохе, другое пространство, иное время, место счастья и точка свободы...

очень большой я лежу на очень маленькой тебе почти всем своим весом, тебе должно быть больно, тебе должно быть неудобно, но тебе хорошо, и боль приятна, и тяжесть тоже. я кусаю тебя за ухо, за мочку, останется след, ты стонешь сквозь сжатые зубы, а я снова приподнимаюсь и делаю очень резкий толчок, и еще один, и еще, а ты не отстраняешься, ты сильно сжимаешь бедра и кричишь наконец, умница, именно этого мне и надо, и тебе тоже, теперь я совсем нежный и осторожный, и ты стонешь, громко, хрипло, а теперь еще раз - резко, и привстаю, и тяну тебя на себя, так, чтобы войти целиком, и снова твой стон, как хорошо, как тебе хорошо... бездна, до чего вы все одинаковы, девочки, идущие по жизни победителями.

Горячий зеленый чай - из пакетика, разумеется. Глоток, еще глоток, пара таблеток - разжевать горькое, быстрее подействует. Руки на клавишах. Потом - выйти покурить. Электронная беседа - не видно лица.
- И когда я понимаю, сколько бы могло измениться, хвати у девочки ума, в каких о-очень интересных местах не оказалась бы позже, насколько все пошло бы в жизни по-другому, не сбеги тогда...

нормальный утренний бардак в мотеле после бурного секса.
... дурно и страшно при взгляде на него - спокойно спящего, прикрывшего глаза рукой, беззвучно дышащего - ровно, едва заметно движется грудь...
перевернуто все, что может быть перевернуто.
...больно сгибать руку в запястье - кажется, растянуто, и растянуто изрядно, и главное - не вспоминать, как оно произошло, как именно ухитрилась оказаться с растянутой рукой...
форма на полу - вперемешку, хорошо, что разного цвета, а то в голове шумно и мутно.
...ссадины по плечам, по груди, что хуже - на шее, надо срочно свести, чтобы не услышать лишних вопросов, пусть даже и не насмешливых, потому что нужно забыть, забыть...
одеться, хотя бы как-то, привести себя в порядок можно уже в коридоре.
... в узкой кабинке душа вода бередит свежие и уже подсохшие ссадины, и заставляет все же вспомнить то, что было несколько часов назад, и складываешься пополам, потому что тошнит - горький яд непонимания...
неслышно, на цыпочках - вон, швырнуть кредитку, оплачивая не половину, всю сумму за номер, и - быстро на воздух, ловить машину.
...страшно смотреть в зеркало - глядишь на свое лицо и пытаешься представить, каким оно было недавно, когда крик рвался из груди, когда целовала руку, хлещущую тебя по щекам - и невозможно это вообразить...
и никогда, никогда не позволять себе сожалеть, никогда не искать встречи.
...если очень постараться, забыть можно все, все можно запихнуть в дальний угол памяти, сделать не-бывшим, от всего можно отказаться, и нужно - отказаться, потому что иначе, наверное, сойдешь с ума...

конечно, все конечно, это сейчас тебе кажется, что ты бы жила в этом вечность, но все конечно, все когда-нибудь кончится. я уйду утром... нет, это ты уйдешь, а я проснусь после тебя, и рядом со мной будет твой запах, а тебя не будет, и острый твой локоть не будет упираться в ребра, и я пойду в бар, весь такой красивый, весь такой в отглаженном мундире, и одному охраннику разобью лицо, другому - сломаю руку, а два оставшихся попробуют задержать меня до прихода полиции, но у них ничего не выйдет, а я буду драться, легко и смеясь, и вспоминать тебя, как я сейчас - с тобой, как я сейчас - в тебе, как мы оба сейчас - на пределе, и до последней грани осталась пара шагов. иногда мне жалко, что все конечно.

Третья слева кнопка в Word - изображение дискеты, нажатие левой кнопки мыши, сохраненный документ отправляется в подпапку "Рассказы" папки "Литература". Прикусить ноготь на большом пальце, задумчиво глядя на стоящего рядом и читающего из-за спины.
- Вопрос психологического возраста - умение принять себя, всего-то навсего. И еще - принцип зеркала: иногда, редко, некоторым дано умение отражать партнера, делать все то, чего ему хочется... на самом деле, в глубине души, в мечтах каких--то хочется, даже не признаваясь себе, не позволяя осознать, потому что это стыдно, или не принято, или еще что-то... Такой вот, например, мазохизм, руки эти целовать, которые по лицу бьют, вдруг - у малолетки, чье самомнение - выше неба, у девчонки, которая привыкла всех строить рядами и порыкивать, если не прыгают на задних лапках. А всего-то - что хорошо двоим, то хорошо. Но это понимаешь с возрастом, да. А тогда у меня не хватило... возраста не хватило, да.