Российская Империя, 1796 год, декабрь.

- Чертов дождь!
Сержант Шлиссельбургского мушкетерского полка приоткрыл окно кареты, впустив внутрь вихрь мокрого снега и капель дождя. За окном была ночь и мерзкая зимняя погода. Посмотрев в темноту, сержант захлопнул окно.
- Хоть глаз выколи! - сказал он, вытирая лицо. - Ни черта не видно!
Взгляд сержанта упал на сидящего перед ним человека.
- Прошу прощения, - буркнул он, вспомнив, что не один находится в карете.
Человек, лицо которого было скрыто накинутым на голову плащом, лишь кивнул, не проронив ни слова. Или же его просто качало от движения едущей кареты.
Сержант недовольно посмотрел на спутника. Именно из-за него, этого неизвестного сержанту узника Шлиссельбургской крепости, ему пришлось покинуть теплую казарму и ехать, на ночь глядя, не обращая внимания на жуткую погоду, по месту назначения. Сержант поднял воротник и втянул шею. Внутри кареты хоть и было сухо, но о тепле не было и речи. Застегнувшись на все пуговицы, бывшие такого же белого цвета, как и панталоны с камзолом, он скрестил руки на груди и недовольно засопел. Он был военным, и, получив приказ, обязан был его выполнить. В любое время дня и ночи. В дождь или снег. И все же, если бы в этот проклятый декабрьский вечер сопровождать странного узника приказано было кому-нибудь другому, он бы с облегчением перекрестился.
Странность же узника заключалась в чрезмерной заинтересованности этим человеком царствующих особ. Одна из них, только покинувшая этот мир, заключила его в крепость, а другая, лишь взойдя на престол, очень хотела знать, что с ним в этой самой крепости происходит. Чем это было вызвано, сержант не имел представления. Перед ним сидел самый обычный мужчина средних лет, имевший немного больше морщин на лице, чем положено его возрасту. Хотя это было немудрено, учитывая пару проведенных лет в заточении. Единственное, что сержант знал об узнике, это то, что тот был бывшим иноком, расстриженным монахом.
Колесо кареты попало в яму, и спутников хорошо встряхнуло.
- Чертова дорога! - выругался сержант и поправил шляпу на голове. Потом опять взглянул на узника. - Прошу прощения.
Тот, не поднимая опущенной головы, улыбнулся уголками губ, но по-прежнему не проронил ни слова.
"Чертова дорога! Чертов дождь! Чертов снег! Чертова зима! Чертов монах! - не мог остановиться сержант, мысленно проклиная всех и вся. - Чертова служба!". Ему хотелось продолжать до бесконечности, но карета в этот момент остановилась.
Сквозь шум дождя сержант услышал приближающиеся шаги. Дверца кареты распахнулась, и целый град колючих снежинок вперемешку с каплями дождя впился ему в лицо.
- Сержант, вам приказано возвращаться! - перед каретой стояли два караульных в накинутых шинелях и с ружьями на плечах. Один из них сунул сержанту в руку бумагу с предписанием.
- Выходите! - обратился караульный к узнику.
Тот, наконец, поднял голову и взглянул на сержанта. За всю дорогу он не произнес ни слова, и сейчас, бросив на сопровождающего его мушкетера взгляд серых глаз, также, молча, покинул карету.
- Ну и, слава Богу! - пробормотал сержант, захлопнув дверь, и карета, застучав колесами по мостовой, умчалась в темноту, оставив узника с двумя караульными под сыпавшимся с неба мокрым снегом.
Монах-расстрига, потеряв карету из виду, повернулся к встретившим его караульным. Один из них, посторонившись, указал рукой вперед.
- Пройдемте!