Война…
Для чего люди воюют, для чего убивают друг друга? Чтобы жить в мире? Разве можно жить в мире, убивая при этом другого человека? Мира не было, нет и никогда не будет. Человек всегда будет проливать кровь другого человека. Слезы всегда будут литься рекой.
Вся моя недолгая жизнь только подтверждает это. Всегда война. Постоянно битвы. Повсюду кровь. И даже когда мир, казалось, наконец-то пришел в нашу землю, это было лишь начало. Начало конца. Славения гибнет. А я ничем не могу ей помочь. Я изгой.
Я лишь один из многих, ушедших из Новгорода. Ушедших в неизвестность. Мы шли в Киев, но что ждало нас в Киеве, не знал никто. Мы, славене, были вечными врагами полян. Как они примут людей, проливавших кровь их сыновей? Вряд ли посадят за стол отведать брашно. Возможно, нас ждет смерть. Может быть, смерть будет быстрой и немучительной. Зато мы точно можем быть уверены, что смерть ждет нас в родном Новгороде. Вот уж куда нам дорога закрыта! Так что выход у нас один. Лучше тайная надежда, чем явная смерть.
Мы шли днями, старались идти и ночами. Нам хотелось поскорее покинуть нашу родную землю, ставшую для нас чужой.
Встречавшиеся нам люди с опаской поглядывали на меня. Детвора пугалась меня и убегала подальше. Взрослые окидывали подозрительным взглядом и старались обойти стороной. И дело вовсе не в том, что на мне одном из всех была дорогая кольчатая бронь, а на боку у меня висел великолепный длинный меч из харалужной стали. Человек со страшными шрамами на лице не может внушать доверия, а зияющая пустотой глазница вселяет страх.
Все эти отметины на моем лице оставил мне один человек. Человек, роднее которого у меня на свете нет, и которого я ненавижу как никого другого. Этот человек – мой брат. Брат-близнец.
Во все дни нашего пути я постоянно думал. Думал о том, чего я не сделал, или что сделал, но сделал неверно. И о том, что изменил бы в своей неудачной жизни. И первое, что приходит мне в голову, это воспоминания не о последних событиях, перевернувших всю мою жизнь, событиях несчастливых, а о тех далеких днях, когда я был юн, счастлив, полон сил и надежд. О днях, когда мы с братом были неразлучны, и верили, что так будет всегда…
О, как мы ошибались!..

ГЛАВА 1

Древняя Русь, 861 год.

Меч рассекал воздух со свистом, солнце ярко блестело на сверкающем лезвие, а отец улыбался. Улеб едва успевал подставлять под удары отца свой небольшой меч, а отец довольно улыбался. Их ступни утопали в прибрежном песке, обнаженные тела обдувал легкий теплый ветерок. Улеб был уже мокрым от выступившего пота, а на лбу отца лишь слегка выступила испарина. Он широко размахивался, нанося удары, быстро перекидывал тяжелый длинный меч из одной руки в другую. Улеб спотыкался, отступал к воде, но отбивал удары отца, а тот улыбался во весь рот.
Я наблюдал за ними, сидя на перевернутой вверх дном лодке. Рядом со мной лежали лук, тул со стрелами и легкий меч. Этот меч, как и те, которыми сейчас занимались отец с Улебом, сделал княжеский коваль по просьбе отца. С такими мечами в бой не пойдешь, не той закалки. С ними можно только оттачивать мастерство. Которого у меня, честно сказать, и не было. Мне больше по нраву был лук со стрелами, в стрельбе из которого я, в отличие от владения мечом, преуспел.
Поэтому я и сидел на берегу, наблюдая за занятием отца и Улеба. Рядом с моим мечом лежал еще один, по сравнению с которым мой меч казался жалкой игрушкой. Этот меч был не в пример длиннее моего. Кожаные ножны были украшены рисунком с золотыми нитями, которые переплетались в пряди. Также золотым был и закругленный кончик ножен. Я спустился с лодки на песок и взял отцовский меч в руки. Черен цвета волны удобно лежал в руке. Края яблока, также сделанного из золота, были загнуты к черену. Крыж полностью защищал кисть от вражеского меча и дугой был направлен к клинку. Но не это мне больше всего нравилось в отцовском мече.
Я медленно потянул меч из ножен. Тот с приятным звоном вырвался на свободу. Луч солнца, отразившись от клинка, ударил мне по глазам. Я положил меч себе на колени и в который раз стал рассматривать его. Меч отца потрясал своей красотой. Клинок у черена был в ладонь шириной, плавно сужаясь к закругленному концу. По всей длине лезвия проходил узор: золотистые изогнутые линии сплетались в пряди, которые образовывали «коленца». У черена виднелась надпись: «Славимир – коваль».
Такой меч был большой редкостью. И очень дорогой. Но наш отец вполне мог позволить себе это оружие, заплатив за него столько золота, сколько весил сам меч. Потому что отец был воеводой. Воеводой Новгорода.
Я смотрел на меч и втайне завидовал брату Улебу. Этот меч когда-нибудь станет его. И вовсе не потому, что он с отцом постоянно занимался, а я не имел к этому тяги. Как раз наоборот, я не стремился к обучению владения мечом, потому что этот меч никогда не будет моим. Причина проста: я младший сын в семье. Мой брат Улеб, опередив меня совсем ненамного, родился первым. И когда моя мать, казалось, вздохнула свободней, появился я. Мать не перенесла тяжелых родов и умерла, а меня назвали Нежданом.
С тех пор минуло пятнадцать зим, и мы с братом уже носили штаны, а на груди у него и у меня красовался выжженный родовой знак – дивный зверь лютый с длинным хвостом и приподнятой для удара лапой. Мы с Улебом уже не дети, мы прошли «посвящение» и очень гордились этим. На шее у меня висел оберег в виде все того же лютого зверя, выкованный Славимиром и переданный мне отцом.
Я продолжал сидеть на песке и рассматривать меч. По всей длине клинка проходила узенькая ложбинка - дол. В нем отразилось искаженное мое лицо, и я медленно провел пальцем по долу.
- Тропа смерти, - раздалось у меня за спиной.
Я был так поглощен любованием меча, что не услышал приближаю-щихся шагов у себя за спиной. Хотя так тихо ходить, как это делал Харон, наверное, не мог никто. И это не смотря на то, что он довольно сильно хромал на одну ногу.
- Харон..., - произнес я.
Харон…
Харон был норманном. Чужеземцем. И еще он был рабом.
Довольно давно отец участвовал с варягами в походе. На норманн-ские земли. С того похода отец привез много добра: серебра, золота и даже оружия. И еще Харона. Отец рассказывал, что отважный норманн долго сопротивлялся превосходящим силам неистовых варягов и не собирался сдаваться. Он не хотел испытать позора, а старался погибнуть с мечом в руке и сразу попасть за пиршественный стол в Валгалле. Но, получив несколько ран, одна из которых до сих пор заставляет его хромать, и, истекая кровью, просто не устоял на ногах и упал. Отец же не стал добивать поверженного врага. Хотя для самого Харона вряд ли это было милосердием. Скорее унижением. Как бы то ни было, Харон вот уже сколько зим живет у нас.
Харон, как и все норманны, носил длинную бороду, заплетенную в косицы, и длинные волосы с такими же косицами. Над этой его привычкой всегда посмеивались мы с Улебом, а уже престарелый раб в ответ нам только язвил и подшучивал над нашими бритыми головами.
Харон обошел лодку и присел рядом со мной, вытянув больную ногу, которая у него почти не сгибалась, и, поставив рядом с собой кувшин. Он стянул с себя рубаху, подставляя бледное тело в многочисленных шрамах, но без единого родового знака, лучам солнца.
- Тропа смерти, - повторил он, указывая пальцем на меч.
- Да…, - пробормотал я, не поворачивая к нему головы и не отрывая глаз от меча.
Я понял, о чем хотел сказать Харон. Дол, по его мнению, служил для того, чтобы по нему сбегала кровь убитого врага, утоляя жажду меча-убийцы. Именно дол, по которому постоянно текут реки крови, и есть та самая «тропа смерти».
Слегка улыбнувшись, я набрал в руку песка и медленно и осторожно насыпал его в дол. Затем немного приподнял черен. Тихо шурша, песок ссыпался вниз на землю. Я-то точно знал, что никакая это не «тропа смерти». Славимир-коваль объяснил как-то мне, что дол служит лишь для облегчения меча. И только.
- Улеб хорош, - заметил Харон, кивнув в сторону моего отца и брата.
- Да. Наверно, - сказал я, посмотрев на них.
- Ты тоже так думаешь? – вскинув брови, спросил Харон.
- Нет, не думаю. Но ты постоянно твердишь об этом, так что начинаешь меня убеждать.
Харон тихо засмеялся.
- Да. Это точно.
Улеб тем временем все дальше и дальше отступал к воде. Отец не отставал от него, двигаясь мелкими прыжками. Движения отца были идеальны. Я любил следить за тем, как он обращается с мечом, как двигается. Я никогда не мог выдержать больше пяти-шести атак отца. Он, конечно, после этого выглядел очень расстроенным, но занятия с Улебом успокаивали его целиком и полностью. В конце концов, именно Улеб его старший сын, и именно ему достанется после смерти отца его меч. А я.… Одно мое имя может все объяснить…
Отец, наконец-то, загнал Улеба по колено в воду и еще яростней стал на него наседать. Отбиваясь от очередного удара отца, Улеб поскользнулся и упал на спину. Отец тут же схватил меч двумя руками, направил его клинком вниз и с силой ударил Улеба. Но тот успел перевернуться в воде, вскочить на ноги и принять защитную позу. Меч же отца пронзил пустое место и воткнулся в илистое дно.
Харон, смотря на них, довольно крякнул.
Отец всегда говорил, что никакими занятиями ты не передашь то, что творится во время настоящего боя. Поэтому он всегда старался вести себя так, как в реальном поединке. Я, конечно, был уверен, что будь Улеб в воде и не успей увернуться, отец в последний момент отвел бы руку, но клинок, направленный тебе в грудь, заставляет забыть, что перед тобой родной отец, и думать только о себе, порождая страх и отчаяние.
Отец тем временем выпрямился, довольно улыбаясь. Меч продолжал торчать в воде. Похлопав Улеба по плечу, отец вышел из воды и направился к нам.
- Неждан, - сказал он мне. – Завтра ты от меня не отвертишься, порубимся и с тобой.
- Да, отец, - скривившись, откликнулся я.
Отец нагнулся, поднял свою рубаху и вытер ею лицо. Пригладив рукою длинные усы, он кивнул Харону.
- Молока принес? – спросил он у старого раба.
- А то как же, принес, - ответил тот, указывая рукой на кувшин, стоявший рядом с ним на песке.
Отец наклонился, поднял кувшин и, запрокинув голову, стал жадно пить. Я засмотрелся на тело отца: крепкое, мускулистое. Не как у нас с Улебом. На груди отца также был выжжен лютый зверь, а все его тело покрывали шрамы – следы многих походов и боев. Особенно страшен был один шрам, следующий от груди через весь живот – память об ударе какого-то норманна, чуть не отобравшего у нас отца.
Улеб подошел вслед за отцом и, тяжело дыша, сел рядом со мной. Отец протянул ему кувшин:
- Пей. Пей вволю. Ты сегодня хорошо потрудился.
Пей вволю. Это была награда Улебу за добрую работу.
Весь Новгород сейчас жил, крепко стянув гашники. В Славению пришел голод. Вечные распри с кривичами и мерянами привели к тому, что те закрыли Новгороду дороги на полдень. Сперва стала торговля, потом стала вода, скованная льдом, а потом пришел голод. И с ним варяги. Они всегда приходили с первыми ударами мороза, успевая собрать с нас дань, которую мы платим им вот уж сколько зим, и убраться, пока вода окончательно не встала. Так было и в этот раз. Несмотря на уговоры князя и старост города, варяги не стали откладывать на потом сбор дани, и, обобрав нас, умчались на свой остров. Что ж. Это было их право. Нам же оставалось лишь терпеть и ждать. Наш старый князь сумел сговориться с кривичами и мерянами, и лишь только тронулся первый лед, как наши ладьи понеслись на полдень. Совсем скоро мы ждали их обратно. Легче же от ожидания не становилось. Все больше хмурых лиц можно было увидеть на улицах города, все больше ропота слышно со всех сторон.
Нам, конечно же, было попроще этой зимой. Еды в доме отца, может, было и не в избытке, но и кору деревьев от голода мы не жевали.
Отец присел рядом с нами и, тяжело вздохнув, стал смотреть на реку, плавно текущую мимо нас и поворачивающую вдали за лесом.
Улеб же, попив молока, лег на спину и закрыл глаза, переводя дух после «поединка» с отцом.
- Устал? – спросил у него отец, не отрывая взгляда от реки.
- Ага, - прохрипел в ответ Улеб.
- Ничего. Это хорошо. В бою вы забудете об усталости. Рука сама будет поднимать и опускать меч, а в голове будет пустота. Лишь желание выжить…, - внезапно отец встал и сделал несколько шагов к реке.
– Больше ничего. – Вновь заговорил отец, помолчав немного. - Вокруг вы будете слышать крики. Среди них будут и ваши. Кто-то будет орать от боли, кто-то от буйной радости. Но во всех криках будет слышен страх. Боятся все. Кто убивает, кого убивают. Все. Боюсь даже я. Главное не поддаться страху. Если вы победите страх, если вы заглушите его в себе, вы выживете. Самый главный противник в бою – это страх. Научитесь управлять им – и доживете до седых волос…
Отец опять замолчал.
- Улеб, Неждан! – в голосе отца послышалась тревога.
Мы с братом переглянулись, вскочили и подбежали к отцу. Я посмотрел в ту сторону, куда был направлен взор отца, и все понял. Из-за леса показались ладьи. Три ладьи. И это были не так ожидаемые нами торговые суда. Они шли не с полдня, они шли с полуночи.
- Варяги! – проговорил отец. – Бесовы отродья! Что им нужно?!
Отец натянул на себя рубаху.
- Улеб, возьми меч! – указывая брату на торчащее из воды оружие, приказал отец. – Неждан, беги к старосте Вадиму! Скажи ему, что к нам гости пожаловали, - не отрывая от показавшихся ладей глаз, бросил он мне.
Я на мгновение задержался, смотря на варяжские ладьи.
- Неждан! Беги! – прикрикнул на меня отец.
Я еще раз бросил взгляд на варягов, кивнул и, на ходу надевая рубаху, помчался в город.
Дом старосты Вадима находился с обратной стороны холма, на котором был расположен Славенский конец Новгорода, поэтому мне пришлось пересечь почти весь город, чтобы добраться до него. Когда я, наконец, добежал до дома Вадима, рубаха на мне взмокла от пота. Всю дорогу мрачные мысли терзали меня. Что привело варягов снова в Новгород? Платить дань еще не пришел срок, а торговцы не вывешивают по бокам ладьи щиты, как это сделали приплывшие варяги. Да и варяги ли это? Может норманны? Или свеи? Хотя отец, думаю, вряд ли бы ошибся, назвав норманнскую ладью варяжской. Думы совсем затуманили мне голову, и, подбегая к крыльцу Вадимова дома, я не заметил, как натолкнулся на Изяслава.
Изяслав, сын Вадима, был на пару зим старше нас с Улебом. Хотя он и был на полголовы выше меня и крупнее в плечах, но отлетел от меня и упал на ступени крыльца.
- Эй, ты что слепой?! – возмущенно крикнул он мне.
- Где отец твой? – запыхавшись, спросил я у него. – Где Вадим?
- Неждан, что случилось? – увидев мое лицо, встревожился и Изяслав. Он встал и, отряхивая зад рукой, вопросительно посмотрел на меня.
- Где? – только и смог я сказать ему.
- В житнице, - ответил он.
Не успел Изяслав произнести эти слова, я рванул вокруг дома, но он перехватил меня за руку.
- Неждан?
- Варяги! – выпалил я и помчался дальше.
Вадима я нашел там, где и сказал Изяслав - в житнице. Узнав неприятную новость, староста нахмурился. От улыбки, озарившей его лицо при моем появлении, не осталось и следа. Окинув мрачным взглядом далеко неполную житницу, он тяжело вздохнул и вышел на двор. Я последовал за ним, ожидая от него какого-нибудь слова, но Вадим молчал. Услышав за спиной сопение, я обернулся и увидел Изяслава. Он нервно кивнул мне на своего отца. Я пожал плечами, показывая ему, что ничего не могу ему сказать. Вадим тем временем почесал могучей пятерней голову, которая была у него не выбрита, как у моего отца, а просто коротко острижена – все-таки он был не воином, а старостой.
Постояв немного, он повернулся ко мне и проговорил:
- Неждан, иди домой. И никому пока ни слова!
Я проводил взглядом Вадима, направившегося в дом, и посмотрел на Изяслава. Он был нам с Улебом добрым другом с давних лет. Сколько я себя помню, мы всегда были рядом. Ничего удивительного в этом нет. Староста Вадим и воевода Всеслав, наш отец, были побратимами, скрепившими дружбу узами крови. В свое время, которое мы с братом не застали, наш отец и Вадим ходили в походы вместе. Вместе делили брашно. Вместе же проливали кровь. Оба, и отец, и Вадим, были сильными людьми, способными повести за собой. Но если наш отец продолжил путь с мечом в руке, то Вадим избрал должность не кровавую, но столь же ответственную, как и воеводство отца. Его избрали старостой Славенского конца Новгорода. Сделав этот выбор, жители Новгорода не прогадали. Вадим был справедливым старостой, умевшим решить любой спор без вмешательства князя. Все вопросы он решал по закону, по Правде. И никто не был в обиде на умного и честного Вадима. Не жалел об уходе из дружины и сам Вадим. Вскоре после этого он женился, затем у него появился первенец, мальчик. Изяслав. Вадим был строгим, но справедливым воспитателем для сына. Не имея склонности к военному делу, Изяслава он учил всему, чему сам научился в бытность воином. Благо, что сын у него рос крепким и сильным.
Расставшись с дружиной, Вадим не перестал быть добрым другом нашему отцу. Поэтому и мы с Улебом росли и воспитывались рядом с Изяславом. Как и все дети, мы играли и смеялись, ругались и дрались, обнимались и дулись друг на друга. Но не расставались никогда.
Изяслав был чуть старше нас с Улебом, поэтому «посвящение» он прошел раньше нас. Мы по-доброму завидовали ему и ждали своего часа. Пришло время, и нам с братом выжгли на груди родовой знак – зверя лютого, пардуса. И мы с Улебом смогли надеть штаны, подтянуть их гашником. После этого мы втроем еще усердней стали заниматься с оружием. И если Улебу с Изяславом больше нравился меч, то мне приглянулся лук. Может, я и не справлюсь с ними мечом, но уж стрелой достану точно. Часто в наших военных играх, мы ходили против норманнов, против полян. И против варягов.
Варяги! По лицам отца и Вадима я видел, что приплывшие ладьи не сулили ничего хорошего. Понял это и Изяслав. Он бросил на меня такой же хмурый взгляд, как и я на него. Ничего не сказав, он хлопнул меня по плечу и побежал вслед за отцом.
Мне же оставалось последовать совету Вадима и пойти домой.
Проходя по улице, я услышал звонкий детский смех. Я посмотрел в сторону смеющихся детей и увидел, что прохожу мимо кузни. Ее построил Гюрята. Варяг. Приплыв когда-то со сборщиками дани, он остался в Новгороде. Спросив у Вадима разрешения, он построил кузню, затем привез семью и остался жить и работать у нас в конце. Он был не единственным варягом, жившим в Новгороде. Были здесь и варяги, и норманны, и свеи. С полдня приходили люди торговать. Гюрята же был добрый коваль. Он всегда пропадал в своей кузне. И в это раннее утро я, проходя мимо его дома, тоже услышал постукивание молотка. Смеялись же его дети, резвясь во дворе.
Увидев меня, один из малышей бросился в кузню, что-то крикнул – среди шума, издаваемого ударами молотов, я не услышал, что именно он крикнул. Однако тут же из кузни вышел Горух, старший сын Гюряты.
- Неждан! – позвал он меня.
Я нехотя остановился и посмотрел на Горуха.
Высокий, краснощекий варяг был одного возраста со мной. Коротко стриженые волосы, тряпкой перевязанный лоб, чтобы потом глаза не заливало, мокрая рубаха для защиты от искр. И меч в изуродованных обожженными шрамами руках. Широко улыбаясь, он подошел ко мне и протянул меч череном вперед.
- Неждан, смотри! – довольно сказал он. – Меч!
- Я вижу, что меч, - грубо буркнул я. Дикий восторг Горуха никак не вязался с моим паршивым настроением.
- Меч! – Горух, казалось, и не заметил моего ответа. – Как твой отец просил. Я сделал. Сам! – Лицо его готово было лопнуть от улыбки. – Отец мне нисколько не помогал. Мой первый меч! – с любовью произнес он.
- Я рад за тебя, - все так же невесело похвалил его я, разглядывая меч.
А меч все же заслуживал внимания. Это, конечно, не отцовский клинок, но внушал больше доверия, чем наши с Улебом. Для этого отец и попросил коваля сделать нам с братом мечи.
Я положил меч себе плашмя на голову и попытался пригнуть его края к ушам. Лезвие с трудом поддавалось моим усилиям. Согнуть его я смог лишь немного. Отпустив клинок, я посмотрел, не искривилось ли лезвие. Но меч, как был ровным, так им и остался. Я, уже немного подобрев, протянул меч Горуху.
- Ну? Хорош? А? – не унимался молодой варяг.
- Я передам отцу, - сказал я ему.
- Да-да, передай, - Горух сиял от радости. – И скажи ему, что сейчас я вторым мечом занимаюсь.
Я кивнул. Горух взмахнул мечом и засмеялся.
- Поверь мне, Неждан, этот меч послужит тебе. И очень хорошо по-служит. Запомни мои слова. Не одну жизнь он унесет.
Почему-то эти его слова мне напомнили о приплывших варягах. На-строение мое вновь ухудшилось. Попрощавшись с Горухом, я побрел к причалу.
Отца с Улебом на берегу уже не было. Зато стояли варяжские ладьи. Большие, мощные, грозные. Весла уже убраны. Круглые щиты по бортам. И оживление на палубах. Один из воев, обнаженный по пояс, спрыгнул на берег. Варяг был высоким, широкоплечим, довольно молодым, но значительно старше меня. На мощной груди, уже обильно покрытой шрамами, был выжжен родовой знак – сокол, готовящийся к нападению и выпустивший когти. На бритой голове оставлен только чуб ярко рыжего цвета, длинные усы, такие же ярко рыжие. Варяг нагнулся и набрал в руку песка. Пересыпал его из руки в руку. И посмотрел мне прямо в глаза. Он был безоружен, но взгляд его синих глаз, казалось, пронзил меня насквозь. Мне стало не по себе, и я невольно сделал шаг назад.
Варяг же улыбнулся и кивнул мне в знак приветствия.
Я не мог пошевелиться, а варяг уже повернулся к ладьям.
- На твоем месте я бы пошел домой и не высовывался, - раздалось у меня за спиной.
От неожиданности я вздрогнул и обернулся. Сказавший это, был неизвестный мне вой. Он стоял, облокотившись на копье и смотря на варягов.
Только сейчас я заметил, что народу на берегу почти не было. Лишь немногие любопытные дети глазели издалека на ладьи. Я же подошел к варягам ближе всех.
- Что? – переспросил я воя.
- Кто знает, что случится сегодня? И что будет завтра…, - Вой не смотрел на меня. Он не отрывал взгляда от варягов.
Я вновь посмотрел на ладьи.
Ладьи, прибытие которых было началом событий, перевернувших мою жизнь.