| adler98 | Дата: Среда, 09.05.2012, 00:35 | Сообщение # 1 |
 Победитель двух конкурсов
Группа: Издающийся
Сообщений: 1288
Статус: Не в сети
| Этим рассказом хочу поздравить всех ветеранов Великой Отечественной Войны с днём Победы! Не важно, держал ли оружие в руках, или в детском возрасте стоял у станка на заводе, или шёл за плугом в поле. Наше спасибо и поклон им!
Тур вальса
Небольшой подмосковный городок. Напротив железнодорожного вокзала, между путей, столбик с цифрами девяносто восемь - расстояние от Павелецкого перрона в Москве.
Огромная берёзовая роща окружена символическим заборчиком. В центре, массивной дугой изгибаются ворота центрального входа. Слева и справа две театральные тумбы с афишами, извещающими о приезде артистов и дате очередного футбольного матча на первенство области. Одна из центральных улиц города упирается в эти ворота и продолжается далее как центральная аллея парка. Ведёт вас в самое сердце - к танцевальной площадке. Правда, не доходя её можно свернуть по широкой дорожке вправо, но это направление более притягательно для мужского населения города и только в определённые дни - там городской стадион. А я поведу вас прямо.
Площадка большая. Круглой формы. Стоит на невысоком кирпичном фундаменте, ограда в виде косой решётки, выкрашенной в бледно-голубой цвет. Несколько широких ступеней ведут к калитке, где во время танцев несут вахту две пожилые и неумолимые билетёрши. Рядом дежурит группка дружинников с красными повязками на рукавах. Пол площадки из широких, толстых и хорошо подогнанных досок. Множество подошв отполировало его почти до матового блеска. Возвышение сцены укрыто ракушкообразной крышей. Над площадкой натянуты несколько нитей тонких тросов с гирляндами ламп под жестяными колпаками.
Первые дни ещё тёплого по-летнему сентябрьского вечера. Уже нет того цветочного буйства на клумбах парка. Берёзки начали семафорить жёлтым цветом и с порывом ветерка, отправлять в первый и последний полёт, наиболее слабые листочки.
На эстраде хозяйничают оркестранты. Один наводит блеск на трубе с помощью суконки, другой продувает инструмент. Пробуют брать первые ноты и вступления. Сидя рядышком на табуретах, билетёрши ещё делятся последними городскими новостями и сплетнями. Центральная аллея парка постепенно заполняется стайками молодёжи.
Мелькают светлые девичьи блузки, ещё летние лёгкие платьица с рукавчиком «фонарик». Но некоторые уже накинули на плечи платки. Возвращаться домой будут поздно, а сентябрьская свежесть - это не летняя прохлада. Вдруг домой придётся возвращаться одной и некому будет набросить на плечи пиджак! Вот тогда и сгодится платок.
Парни и девчата стоят большими группами на подходах к танцевальной площадке. Слышится смех, шутки. Ребята попыхивают папиросами. По соседним аллейкам чинно прогуливаются женатые, но ещё молодые пары. В кустах, что вокруг танцевальной площадки, - своя жизнь. Здесь собирается мелкота - кому ещё нет шестнадцати, и вход на площадку им закрыт. Пускают папироску по кругу, а наиболее шпанистые и бутылочку портвейна. Вынашивают и разрабатывают планы проникновения на танцы. И как всегда у дружинников будет много работы именно с этой категорией «танцоров».
Потихоньку на парк начинают наползать сумерки. Зажигаются гирлянды ламп над площадкой – это сигнал. Молодёжь устремляется к входу. Минут через пятнадцать – двадцать малолетки начинают штурмовать оградку. Их отлавливают, снимают с забора и выпроваживают вон. Но некоторым, самым шустрым, удаётся затеряться в толпе и остаться на танцах надолго.
Малым ходом, с выключенными фарами на центральную аллею въезжает «воронок» с нарядом милиции. Сюда загрузят потом несколько перебравших портвейна пацанов и пару тройку взрослых парней, что-то не поделивших между собой на площадке. Одних утром ждёт «головомойка» в детской комнате милиции с последующей поркой от отцов, других - постыдные несколько суток с метлой в сопровождении сержанта на центральной площади города. Позора и стыда не избежать! Город не очень большой, почти всё население работает на одном большом алюминиево прокатном заводе. Знают друг друга в лицо.
Духовой оркестр берёт первые аккорды. Танцы начинаются. Звучит танго, а потом король танцевальных площадок тех времён – вальс.
Танцующих пар много, но этой паре постепенно уступают центр площадки. Худощавый, черноволосый парень и девчушка среднего роста с короткой стрижкой светлых волос. Ему уже двадцать четыре года, а ей ещё нет девятнадцати. Если о парне ещё можно поспорить, что он лучший танцор вальса, то о девушке и споров не возникает. Лучше Шурочки в вальсе нет никого.
Сегодня они танцуют как-то особенно. Просто летят по площадке. Подол её лёгкого крепдешинового в мелкий цветочек платья, развеваясь, не успевает за мелькающими ножками. Кажется, что они никого не замечают вокруг. Глаза в глаза. Девушка просто светится от счастья. С лица парня не сходит шальная улыбка. На всё это есть причина. Её знают ближайшие друзья и подружки Шурочки.
На прошлой неделе Женька сделал Шурочке предложение - стать его женой. Она, задохнувшись от неожиданности, и в то же время такого ожидаемого счастья, только и смогла в ответ радостно кивнуть головой. В тот сентябрьский вечер, как обычно многие танцоры пытались её пригласить на следующий тур вальса. Весело смеялась и вежливо отказывала всем. Вновь духовой оркестр играет вальс, и они кружатся снова и снова.
Был сентябрь – тысяча девятьсот сорокового года. Мои отец и мать - летели в танце.
Они танцевали и не знали, что Господь уже отмерил им всего пригоршню счастья - только до июня следующего года. Не только им, но и многим миллионам своих чад.
Рука в руке они кружились в вальсе. Она не знала ещё, что уже в июле следующего, проклятого сорок первого проводит своего Женьку на фронт. Из заводского дома, где они жили, уйдут девять парней и мужчин. Все последующие годы войны она будет с ужасом ждать встречи с почтальоном. Одна за другой, в дом пришли семь похоронок на тех ребят, что уходили с её мужем. В сорок третьем вернулся пожизненным инвалидом - восьмой. Старухи у подъезда жалостливо глядели ему в след и тихо шептали «И этот не жилец»
Когда в сорок втором родится дочка, она будет брать её на руки и выходить навстречу этому вестнику горя или радости, шепча молитву. Просила спасти, сохранить мужа для себя и отца - ребёнку. Увидев треугольник письма со знакомым почерком, будет задыхаться от радости, что жив. Тогда, в сентябре сорокового, она этого не знала.
Рука в руке, глаза в глаза, три такта и поворот с вращением. Шурочка летела в вальсе.
А он не мог представить, что уже в декабре следующего года будет воевать совсем недалеко от дома, защищая Москву. Танкист, механик - водитель, он пройдёт мясорубку под Ржевом, потом будут Сталинград и Курская дуга. Поменяет четыре танковых экипажа. Будет хоронить друзей. Война для него закончится под стенами Будапешта.
За день до штурма города командир корпуса построил все танковые экипажи, скомандовал: «Всем, кто начал со мной воевать от Москвы, два шага вперёд!»
Из всего корпуса шагнуло одиннадцать человек. Долго молчал генерал, потом хрипло сказал начальнику штаба:
- Возьми чем писать, пошли.
Подходил к каждому, здоровался за руку. Начштаба в планшетке записывал фамилию имя. Уже возвращаясь на место, генерал сказал штабисту: «Хочу, чтобы они остались живы, отправляй их на учёбу».
После обеда все одиннадцать были вызваны в штаб, и получили направление на учёбу в Горьковское танковое училище. Знал генерал, что ожидает его экипажи на улицах Будапешта. Ставка приняла решение не бомбить город перед штурмом, даже артподготовка предполагалась не такой сильной, как обычно. Было решено сохранить один из красивейших городов Европы. Танку проще в чистом поле, против батарей противника, чем в узких городских улицах. Потери в людях и технике возрастут многократно. Вот и решил генерал сохранить жизни хотя бы ветеранам своего корпуса, но не ожидал, что их окажется так мало.
Невольно напрашивается мысль, что же хранило и оберегало отца в эти фронтовые годы? Механик - водитель танка - одна из самых опасных профессий на фронте, а он вернулся домой без единой царапины. Случайность, удача, мудрость командиров или молитвы мамы дошли до Бога? Он расщедрился и после первой пригоршни счастья решил одарить их сполна.
Ничего этого они ещё не знали, танцуя в парке города. Города их молодости. Города, где родилась моя сестра, а спустя семь лет оповестив всех первым криком, появился на свет и я.
Шла уже вторая треть пятидесятых годов. Годы, которые мы прожили без этого «монстра» - телевидения. Оно уже было, но только в центральных городах. Люди ещё ходили в гости, в складчину накрывали столы. Отмечали все праздники, собирались у друзей по очереди или у кого с жильём было лучше. За столами было весело и шумно. Потом включался патефон, а в более поздние годы уже радиолы с проигрывателями, и начинались танцы.
В эти годы мы жили в Татарии, в молодом городе нефтяников. В гости к нам приехала мамина младшая сестра с дочкой. По этому поводу в ближайшие выходные гости собрались у нас в доме. После второй - третьей рюмки стол был сдвинут к стене комнаты. Включили радиолу и начались танцы. Мы, дети, набрав конфет и печенье, сидели на стульях у стены. Взрослые танцевали. Мама с папой танцевали танго, потом был быстрый фокстрот. Мамина сестра, тётя Вера, поставила пластинку с вальсом. На вальс мама пригласила папиного приятеля по работе и закружилась с ним. Танцевала она прекрасно. Отец достал из пачки папиросу, размял табак в пальцах и вышел на крыльцо дома. Запыхавшаяся после танца мама присела на стул рядом со мной. Подскочила тётя Вера и возмущённо зашептала:
- Шурка, что ты делаешь?! Женька приревновал, наверное, тебя! Схватился за папиросу и выскочил на улицу. Почему вальс с ним не танцевала? Ведь вы были лучшей парой в городе.
С горечью в голосе мама ответила сестре:
- Да не волнуйся ты так Верунь. Не поэтому он ушёл.
Вздохнула и продолжила:
- Не танцует он больше вальсов. Как пришёл с фронта, так больше и не танцует. Как услышит мелодию, так каменеет лицом и лезет за папиросой. Эта сволочь война многих поранила, а моего Женьку вот так!
Глаза сестры округлились, бровки поползли вверх.
Добавлено (09.05.2012, 00:35)
---------------------------------------------
Это было после боёв на полях - под Прохоровкой. На тех полях, где потом земля ещё долго ничего не могла родить. Так она пропиталась кровью, солярой, бензином и горелым металлом. Даже сорная трава там с трудом пробивалась к солнцу.
Отец почти ничего не рассказывал о войне. В кинотеатрах фильмов про войну не смотрел. Позднее, если по телевизору начиналось военное кино, - вставал и уходил на кухню или в другую комнату. Уже в шестидесятых годах, когда на экраны вышла знаменитая трилогия, мне с неимоверным трудом удалось уговорить его сходить на одну из серий, посвящённых Курской дуге. Помню, ходили на дневной сеанс. Высидел он в зале хорошо, если половину фильма. Встал с кресла, хлопнув крышкой. Выматирился на весь зал и, громыхнув дверью, вышел. Уже потом, дома, с папиросой в руке выговорился, всё более и более распаляясь.
- Да какая там стратегия и тактика, на хрен! Какая прицельная стрельба?! Консультанты у режиссёра, видите ли, генералы были! Он бы лучше с танкистами, кто там побывал, поговорил. Там такой дым и чад стоял, что света белого не видно. Лупили из пушек и пулемётов во всё, что движется, не разбираясь. Выстрелил первым - ты пан. Замешкался чуток - ты пропал. И над всем полем вонь гари и горелого мяса - человеческого. Это было всё как в рукопашную, только на танках. А в рукопашной все средства хороши.
Сделал очередную глубокую затяжку и уже тише, успокаиваясь, добавил:
- На весь фильм один правдивый эпизод, когда танкисты - немец и русский - катаются в одной луже, тушат комбинезоны. У меня также было. Только в фильме для актёров лужу сделали, а нам с немцем и жидкой грязи, от почти пересохшей хватило. Катались, даже спинами стукались - и никто руку не дёрнул к пистолету, а ведь они у нас были.
Улыбнулся своим воспоминаниям и закончил:
- Я тогда ещё успел вернуться к нашему танку, помог раненому командиру выбраться из люка. Только оттащил его метров на двадцать - и тут рванул боекомплект.
Замолчал. И как я ни старался, больше ничего выудить из отца не смог.
Мама продолжала рассказывать сестре как раз с того периода войны.
После «Прохоровского побоища» от танкового корпуса осталась в лучшем случае одна треть техники. Всех выживших, «безлошадных» танкистов, отправили в тыл – на переформировку, краткосрочный отдых, пополнения людьми и новой техникой.
Городок был маленький, тихий и удивительно зелёный, весь тонул по самые крыши в садах. Война почти не тронула его. Был разбомблен только маленький вокзальчик, да на окраине городка чернели обгорелые башни элеватора. Разместились вчетвером у одинокой старушки. Сразу отдали ей все пайки, чтобы она готовила им домашнее. Дня три только ели и отсыпались. Не брились даже, заросли щетиной. Хорошо, что отцы - командиры попались толковые, не трогали.
В тот день после обеда, уже ближе к ужину, они сидели на травке во дворе дома и с наслаждением покуривали, привыкая понемногу к тишине. Вдруг над городком, едва различимые, поплыли звуки духового оркестра. Играли вальс. Мужики вздрогнули и напряглись, прислушиваясь, как кавалерийские кони при звуках горна. Точно - это был вальс под духовой оркестр. Окликнули хозяйку, возившуюся со стряпнёй в летней кухне.
- Бабуль, что это такое? Где у вас играют.
Старуха не спеша вытерла руки о передник и только потом ответила:
- Так сегодня же суббота, милки. В этот день в бывшей школе, где сейчас госпиталь расположился, всегда танцы устраивают. Не только для пораненных-то. Наших девчат туда бегает много, да и медсестричек полно. Немец-то у нас был не долго, не успел угнать молодёжь.
Она улыбнулась и продолжила:
- Сейчас буду кормить вас. Сбрейте щетину, идите, прогуляйтесь туда. Хватит уж на травке валяться. Девок полно, а танцевать им не с кем.
Кто-то из мужчин ответил:
- Так мы ж женатые все.
Она ему строго:
- А я тебе что предлагаю? Можно подумать, что уж и потанцевать нельзя. Это, чай, не грех!
Побриться, вычистить полинявшие от пота и солнца гимнастёрки, надраить сапоги, они успели ещё до ужина. Потом сидели за столом и активно шуровали ложками в мисках, явно не от голода. Старуха стояла, прислонившись к притолоке кухни, тихо улыбалась, глядя на молодых мужчин.
Бывшая школа располагалась почти в центре городка. Чем ближе подходили к ней, тем явственней звуки оркестра. Ноги непроизвольно ускоряли шаг. Вот и простенькая школьная ограда. Вошли в ворота. По центральной аллейке направились к зданию, откуда неслась музыка. Справа и слева всё та же буйная зелень, казалось, что весь городок буквально тонул в ней. Один из парней всё крутил головой, не переставал восхищаться, мечтать:
- Что за городок - просто чудо. А у нас кругом одна выжженная степь, скукотища круглый год ужасная. Вот кончится война, заберу жену и махнём сюда. Она у меня медсестра. Я хоть на машине, хоть на тракторе. Думаю, работа будет для нас. Домик построим и обязательно сад. Нельзя здесь без сада, у всех сады.
Старший по возрасту из четвёрки танкистов, не обращаясь конкретно к мечтателю добавил:
- Именно так всё и будет, если война закончится завтра.
Дальше, до самой школы - госпиталя шли молча.
Перед зданием большая асфальтированная площадка овальной формы. Два полукольца старых лип. В мирное время здесь проводились школьные линейки, провожали выпускников школы, а первоклашки встречались с первыми учительницами.
Теперь на ней танцевали выздоравливающие раненые, кто ещё с повязкой на голове, у кого рука на марлевой перевязи. Танцевали в паре с местными девушками, с медсёстрами и санитарками из госпиталя. Кавалеров явно не хватало. Основная их масса расположилась сидя и полулёжа под липами, все в бинтах - явно не танцоры ещё. Над ними возвышался пожилой военврач в накинутом на плечи халате. Сейчас он повернулся к одному из самых неспокойных и неугомонных больных.
Чернявый сержант в надетой на выпуск гимнастёрке, из - под которой выглядывали опоясывающие живот бинты. На груди солидный «иконостас» из орденов и медалей. Залихватский чуб и скачущие чёртики в глазах. Ему не сиделось и не лежалось. Уже несколько раз порывался встать. Уже в который раз сержант обратился к врачу:
- Ну, товарищ майор, ведь ноги и руки у меня целы! Почему нельзя!?
Майору это порядком надоело, он резко ответил парню:
- Что ты мне нукаешь? Я тебя только несколько дней как заштопал.
Махнул рукой в сторону танцующих пар:
- Иди, пляши! Только кишки с асфальта сам будешь собирать. Давай, вперёд!
Отвернулся от парня. Вокруг сержанта раздался сдерживаемый физической болью негромкий мужской гогот, послышалось:
- Да паря, мы тебе тоже не помощники. Не доползём мы до площадки.
Опять тихие смешки. Сержант сник, похоже, смирился с участью наблюдателя. Да, кавалеров явно не хватало, большинство девушек танцевали друг с другом.
Внимание танкистов привлёк другой больной. Это был совсем молоденький паренёк. Почти совсем новая офицерская гимнастёрка с погонами лётчика, младшего лейтенанта. Тонкие правильные черты лица, смоляные волосы и чёрные глаза с удивительно пушистыми, как у молоденькой девушки, ресницами.
Лётчик сидел в обычном канцелярском кресле, к которому местные умельцы приделали колёсики. Получилась обычная больничная каталка. Его пальцы бегали по подлокотникам, точно отбивая ритм мелодии. Всем корпусом подавшись вперёд, не сводил глаз с танцующих пар. Тонкая, почти «осиная» талия перехвачена широким, офицерским ремнём. Он был весь там - среди танцующих пар. Весь в танце.
Штанины галифе были аккуратно подвёрнуты и перехвачены тёмными тесёмочками. Ног не было. Вернее было то, что осталось от ног, - две култышки. Ампутация была проведена выше коленей.
К танкистам тихо подошёл военврач, попросил прикурить. Кто-то из ребят зажёг и протянул ему ладошки, сложенные домиком, с горящей спичкой. Видимо, майор перехватил взгляд, направленный в сторону паренька в каталке. Начал тихо рассказывать:
- Вот ведь судьба что творит! Ему только недавно исполнилось девятнадцать. Учился в хореографическом училище, имел бронь от фронта. Отказался! Ушёл добровольцем. Потом ускоренные курсы пилотов. Погоны на плечи - и на фронт. Успел сделать всего три вылета. Возвращались на аэродром, и, тут на их звено налетели «мессеры». Всем ничего, а ему пулемётной очередью буквально раздробило обе ноги. До сих пор не понимаю, как он не потерял сознания от адской боли ещё в воздухе и сумел посадить истребитель. Была огромная потеря крови, ноги спасти не удалось, боролись только за его жизнь. А он, когда отошёл от наркоза и понял, что ног нет, так кричал, ругал нас на русском, и родном - грузинском. Кричал, что зачем ему жизнь, если ног нет. В бреду звал мать, а чуть позже отказывался ей писать, где он и что с ним случилось. Пришлось мне писать письмо. Кто, как не мать, должна теперь его вытащить из этого чёрного омута - нежелания жить. Вот жду, думаю, скоро приедет.
Он горько ухмыльнулся, заканчивая рассказ о пареньке:
- Мы ему «помогли»! Остальное - не в наших силах.
Тихо выматирился в адрес войны, рубанул рукой воздух и вернулся к раненым.
На площадке тем временем закончился очередной танец. Молодая, высокая, хорошо сложенная женщина в белом халате, поверх цивильного платья, санитарка из местных донских казачек, отстранилась от капитана, с которым только что танцевала и направилась к оркестрантам.
Они стояли на ступенях госпиталя. Два ещё крепких старика и несколько подростков лет по пятнадцать – шестнадцать. Женщина коротко переговорила со стариком. Дедок утвердительно кивнул головой. Женщина повернулась лицом к площадке и громко объявила:
- А теперь, «белый танец»! Дамы приглашают кавалеров!
Быстро спустилась со ступенек и подбежала к пареньку в каталке. Нагнувшись, протянула к нему руки.
- Идём дорогой, танцевать!
Лейтенантик потянулся к ней. Обвил руками шею. Женщина выпрямилась, поднимая его из кресла. Правой рукой, согнутой в локте, подхватила его, а левую ладошку вложила в его правую ладонь, вынося руку с отлётом, как и положено в танце. Быстро вышла на площадку. Грянул вальс!
Раз-два-три, поворот и плавное вращенье. Раз-два-три, раз-два-три... Танцующие пары уступили им центр. Они летели в вальсе. Все глаза были прикованы только к ним. Но женщина ничего не замечала вокруг. Её большие карие глаза наполнялись слезами. Наступил предел. Слёзы крупными каплями побежали по щёкам и стали срываться на грудь через вырез в платье.
Лейтенантик положил левую ладонь ей на плечо. Глаза прикрыты пушистыми ресницами, по губам скользит еле заметная улыбка. Сейчас он был не здесь. Наверное, в зале хореографического училища, а скорей всего, уже на сцене и танцевал в паре с великолепной партнёршей!
Здесь, на школьной площадке, они тоже кружились в танце. При вращении его культи летели выше и параллельно подолу халата, платья. Зрелище было захватывающим и ужасным.
Вдруг он резко уткнулся лицом в женскую шею. Плечи задрожали, спину била крупная дрожь, уже вторая рука, обвила женщину за шею. Он прятался на её груди, глушил рыдания. Он - парень, грузин - не выдержал и разрыдался.
Хрипло хлюпнула, фальшивя, труба. Старик убрал мундштук инструмента от губ и опустил руку, а другой закрыл глаза. Сбились с такта и замолчали одна за другой все остальные трубы.
Женщина, прижимая к себе паренька уже двумя руками, сначала быстро пошла, а потом и побежала в сторону крыльца. Оркестранты расступились, освобождая проход , и они скрылись за дверями госпиталя.
Больше никто не танцевал.
Мама подняла глаза на сестру.
- Вот поэтому Женька больше и не танцует вальсов. Говорит, что почти всё позабылось из военных лет. Всё как в тумане, не верится даже, что было с ним наяву, а как услышит мелодию вальса, так опять всё всплывает в памяти, и особенно чётко - эта сцена с вальсом, у госпиталя.
Так и не довелось мне увидеть отца, танцующего вальс с мамой.
С тех домашних танцев прошли уже десятилетия. Но я до сих пор уверен, что есть у меня - хоть и очень маленький, но мой, личный счёт к той проклятой войне, к тем, кто её развязал.
http://edita-b.livejournal.com/14246.html
http://edita-b.livejournal.com/14749.html
http://chistov.delta-info.net
|
| |
| |
