| LaVir | Дата: Вторник, 22.11.2011, 01:52 | Сообщение # 1 |
 Неизвестный персонаж
Группа: Пользователи
Сообщений: 2
Статус: Не в сети
| Русалочка – NEW!
«Человек осуждён быть свободным»
Ж.П. Сартр
Действие 1
«И это сладостное чувство – сойти с ума ради искусства» - я отдал бы треть гонораров и полцарства за то, чтобы сойти с ума!
Я пытался сойти с ума уже месяц. 5 недель, 35 дней, восемьсот сорок часов. Также легко я мог перевести их в минуты и секунды. Я написал эту фразу везде, где было можно: на запотевшем стекле автобуса, на обоях, на обоях соседей. И где нельзя было: на стене Дома Правительства, на обложке «Мастера и Маргариты», на…
Но я был совершенно нормален, поэтому мои рассказы разлагались в столе и мусорных корзинах, а комментарии на форумах удалялись. Даже стёкла в автобусах перестали замерзать, так что писать мне было решительно негде, не на чем да и не зачем, впрочем. Но, как и каждый отъявленный графоман, я согласился бы скорее ходить зимой без варежек, чем захлопнуть ноутбук. Мне бы в карму поверить и почистить её, но Будда не привлекал меня ни как философ, ни как мужчина.
Я бы рассказал вам сейчас свою историю про Писателя. Он очень любил стоять на балконе и берёзовый сок. Ещё он очень любил первые одуванчики и первые палатки с новогодними игрушками. А ещё первый снег, первую оттепель и первых встречных. Он вообще любил первое. Впрочем, от второго и компота тоже не отказывался. Картины Моне и Дега он вставлял в пластмассовые яркие рамки. Внутри – Моне, снаружи – оранжевая пластмассовая рамка…
-Фарт, у тебя температура?
-Нет температуры больше. Остываю.
…И всякий раз, как Писатель сходил с ума, когда радовался и брался марать бумагу, у него звонил телефон. Он плакал и брал трубку. Он знал, что его снова попросят быть там-то и там-то. Что де без него соскучились, или нужна его помощь, или он просто должен быть там-то и там-то…
Он сходил с ума, а они забирали у него «писать». Забирали «думать». Забирали «быть свободным». Лишь много лет спустя я узнал, как сильно они любили его, какую услугу оказывали, лишая свободы.
Противодействие 2
Мы были вместе больше двадцати лет. Я привык к ней. Раздельное существование справедливо казалось нам невозможным. Поэтому меня сильно беспокоил тот факт, что солнце пекло именно в неё, мою голову.
-Может, спустимся? – мы восседали на массивном кленовом суку над проспектом. Вера радостно махала рукой машинам и дожёвывала бутерброд. – Вера, вниз! Эта яичница мне в голову напекла! – зло пожаловался я на солнце.
Вера посерьёзнела:
-Вот этим мы с тобой и отличаемся, - она ловко переместилась ближе к стволу клёна: - … Для тебя солнце похоже на яичницу. А для меня… - взвизгнула и соскользнула вниз по стволу. Да будет асфальт ей пухом. - … А для меня – яичница – на солнце.
Вера появлялась в моей жизни редко. Верочка – чаще. Верочка никогда не прощалась: уходила вот так, соскользнув по стволу. Обижалась из-за того, что оскорбляю солнце, что оплачиваю коммунальные счета за свет. Она была уверена, что за свет нельзя платить, потому что если платить за свет, то нужно тогда и за тень доплачивать.
А Вера уходила по-другому. Громко хлопнув дверью, обещая больше никогда не возвращаться.
Но всё время почему-то появлялась вместе с Верочкой.
* * *
Заброшенные здания никогда не спят. Они ослепли – в них не зажигаются окна. Они онемели – с петель слетела последняя скрипучая дверь. Они оглохли – стучи не стучи. Но большинству из них не дают уснуть жалобы загнанного внутрь сквозняка, и лишь избранным - моё нытьё.
Меня всегда раздражали непонятые поэты, музыканты, актёры. Особенно меня раздражали их шарфики вокруг шеи в три слоя. Непонятые обесцвечивали цветные фотографии, много пили, и в ответственный момент у них никогда не было сигарет. Я не понимал, зачем писать стихи на обоях, влюбляться ежедневно и в разных, курить без меры и расточительно.
Но я стал заядлым когнитивистом, когда написал своё первое стихотворение на обоях, когда влюбился в первую встречную, когда неожиданно не стало сигарет.
-Закончились, - повторил я вслух, грустно рассматривая пустую пачку.
-А ты бы использовал свою теорию с пользой, - усмехнулась Блик. Она была, пожалуй, единственным персонажем, кому пришлось столько времени провести со мной. В качестве компенсации я научил её летать и сделал феей.
В последнее время персонажи стали заявляться ко мне так часто и так нахально, что я наспех выстраивал для них дома, выводил улицы, называл города, вкладывал в обложку и нёс на продажу. Персонажи мешали моему карьерному росту: меня прогнали из двух забегаловок и трёх магазинов. Они пялились безликими мордами, и я сдавался: закрывал кассу, снимал передник. А потом переделывал морды в лица, встраивал код ДНК – код судьбы – и выталкивал в очередной город N.
Блик – фею из самой простой детской сказки, давно можно было отпустить.
-«Я не понимаю» - заклинание, - Блик рассуждала, как и подобало приличной фее. Я был доволен: заклинания, левитация и волшебные палочки ныне в цене. Добавить хороший антураж – и Блик прославит моё имя на подростковых форумах. – Человек может понять всё, что захочет. Ткнёшь пальцем в избитого пьяницу под скамейкой, скажешь «Я не понимаю…» - и завтра же уснёшь напротив.
-Не выйдет, у меня бессонница уже неделю, - попытался отшутиться я. Для феи Блик чересчур хорошо разбиралась в общественных пороках. Фея фыркнула, поняла мою безнадёжность и больше не возвращалась к этой теме.
Но я всё-таки не удержался и подумал, что не понимаю, как можно создать для неё достойный сюжет.
* * *
Сходить с ума я решил медленно, в своё удовольствие. Утро выдалось продуктивным. До того, как сойти с ума, я успел взрастить для Блик небольшую планетку, запустить на неё несколько драконов, набросать ещё три-четыре фигурки фей и раздать каждой по заданию. Блик должно было хватить развлечений до вечера, к тому же, я засадил её за написание любовного письма, а это отнимает не один час. Дело было за малым: Вера должна влюбиться в меня раньше, чем поймёт, что мне всё-таки удалось сойти с ума.
Проходя по тёмному подъезду, я как всегда остановился рядом с почтовыми ящиками. Писем мне не приходило давно, вместо них – счета за воду и за свет. И я продолжал платить за свет, вопреки просьбам Верочки. Белое пятно, светящееся сквозь отверстия в почтовом ящике, непривычно полоснуло по глазам в темноте подъезда. Ключ повернулся, и на пол выпал конверт, исписанный крупным почерком Веры.
Я вспомнил утренний разговор с Блик, вспомнил, с какой охотой взялась она за написание письма только что созданному мной герою. Я вспомнил все наши ссоры и все перемирия с феей, вспомнил все размолвки с Верой, и только тогда понял, как сильно они были связаны! Вера повторяла каждый шаг Блик, Вера обижалась на меня в те же дни, когда меня ненавидела Блик, Вера звала меня с собой на крышу тогда же, когда от Блик приходило помилование!
И я впервые совершенно ясно осознал, что мне не нужно, чтобы Вера влюблялась в меня. От Веры вообще немногое зависело. Мне всего лишь нужен был хороший сценарий для Блик.
И, кажется, мне всё-таки удалось сойти с ума.
* * *
Нота «ля» всё время западала.
Моя нота «ля» западала каждый третий раз. «Ля-ля» - и запала… Ещё раз робкое «ля», более уверенное, окрылённое «ля-ля» - и снова западение, падение… Моя радость не длилась дольше двух «ля».
Рояль нельзя подменить пианино и, ещё хуже, синтезатором. Если вы когда-нибудь играли на рояле, знаете, как пальцы отражаются напротив, в гладкой полировке дерева. Можно не смотреть на клавиши, видеть только чёрную полировку, отражение своих пальцев – и ни разу не ошибиться. Если, конечно, на вас не смотрят в упор.
-Не хочу с тобой разговаривать, - я попытался обойти её слева, но быстро выставленное крыло преградило мне дорогу. Почему я придумал её такой настойчивой?
-Фарт, он мне не нравится!
-Зато как ты ему нравишься! Веди себя, как порядочный персонаж, который только и ждёт удачного поворота сюжета… - я пытался говорить убедительно, но фея не убеждалась.
-Но это НЕудачный поворот сюжета! – взвилась Блик. – С чего ты взял, что влюбив меня в первого встречного, ты заставишь Веру полюбить тебя?! Я должна сейчас быть на Земле, я должна стать человеком! Ты читал сказки, Фарт?! Феям надоедают крылья, русалки хотят избавиться от хвоста, что там ещё – не помню! Ты совсем разучился писать!
-Блик, что ты себе позволяешь? – вкрадчиво поинтересовался я: - Ты всего лишь персонаж. Ты существуешь для читателя, будешь жить для него, совершать за него ошибки, если потребуется, умрёшь для него!
Я ляпнул, не подумав, и прикусил язык. Прикусил так сильно, что ещё неделю не мог пить чай. А, впрочем, и не хотелось. В одиночестве от чая только дурные мысли в головы лезут. Блик больше не появлялась. Исчезла тогда, так и не дослушав моё любимое скерцо для рояля, и только когда я выключал ноутбук, закончив очередную главу, плакала в темноте, одна на целой планете Резориус.
* * *
Не бывает плохих людей. Бывает плохое воспитание и плохие принципы. И если привить принципы ещё возможно (ведь прививают же от бешенства, и грушу к чертополоху, с большего, тоже) то перевоспитать подлеца невозможно. Он станет всего только воспитанным подлецом.
Я был вполне себе воспитанным подлецом: я знал, какой вилкой есть рыбу и из какого бокала пить вино, знал, какую руку подавать девушкам и, будь у меня шляпа, снимал бы её в театре. И я управлял Верой, как когда-то в детстве воздушным змеем и получал от этого такое же удовольствие.
Несколько раз Вера назло мне и у меня на глазах признавалась в любви первым встречным. Она переходила дорогу в неположенных местах, дарила жёлтые тюльпаны нищим, всеми силами пыталась удивить меня – но не могла. Благодаря Блик я за неделю знал обо всех её выходках.
Я наслаждался этим больше года, а сегодня плакал, бил кулаком в кирпичную кладку восемнадцатого века и плевать хотел на табличку «Гісторыка-культурная каштоўнасць»!
-И это сладостное чувство… - всплыла в затуманенном мозгу забытая фраза, и стало страшно. Я не хотел становиться сумасшедшим. Не хотел, даже ради искусства. Сегодня я получил ответ на свой давнишний вопрос, который задал, когда совсем ещё не понимал, что делать с Блик.
Я обошёл вокруг усадьбы несколько раз, пока голова не закружилась. Мысли на свои места не встали, зато усадьба с места сошла и поплыла вокруг меня. Вместе с парком и прилегающей территорией.
Блик должна была погибнуть. Если бы она выжила, меня бы снова обтянули в цветастую обложку и поставили на полку с детскими сказками. Нет, Блик наверняка должна была погибнуть, но я ещё ни разу не убивал персонажа.
Я прекрасно понимал, что, пролив кровь однажды, уже никогда не стану писать «хэппи-эндами». Я никогда не смогу чаёвничать со своими персонажами: они будут бояться меня, а я – их. Я перейду на другой уровень, без правил и ограничений, к которому так тянуло.
Но в самом страшном я пока что боялся себе признаться. Я вспоминал удивительную связь Блик и Веры и…
Нет-нет, я всё ещё боялся.
Встреча с Верочкой сегодня добила бы мой подпорченный мозг, поэтому я выдрал из тетради листок и прилёг на бетонное крыльцо усадьбы. Строчки то ползли вверх, то падали вниз. Раньше, когда мне ещё немного хотелось быть нормальным, я искусственно подделывал наклон вправо. Сегодня я писал своим настоящим психопатическим почерком.
Я знал, что Вера найдёт это письмо. Блик поможет ей. А я должен был попасть на Резориус в последний раз.
* * *
Блик вышла из магазина, гружёная авоськами и пакетами, переброшенными через плечо. Они мешали расправить крылья, она раздражённо повела ими. Мне понравился этот образ: феечка, гружёная овсянкой.
-Помочь?
-Изволь, - Блик ничуть не удивилась, увидев меня, сгрузила сумки.
Мне казалось, я готов к этому разговору. Не знаю, зачем он мне: если бы предшественники жалели героев, студенты не убивали бы старушек.
-Блик, ты ведь хотела пожить человеческой жизнью? Не знаю, лампочку в светильник вкрутить, влюбиться, что ли?
Блик, кажется, не слушала меня. Она шла непривычно медленно для себя, очень близко ко мне, не отвечала и не отрывала взгляд от протоптанной дорожки. А потом вдруг улыбнулась как раньше, когда ещё не было сюжета, сценария, бесчисленного множества героев, не так, как я учил её:
-Полетаем?
Я вдруг с пугающей ясностью осознал, что мне никто больше не предложит полетать… А впрочем, что за сентиментальность! Я награфоманю ещё сотню-другую таких Блик! В крайнем случае, возьму билет на Боинг. Я готов был начать разговор и вдруг понял, что она всё знает. Блик повела крыльями, как будто они ей мешали, и мне захотелось убежать от неё.
-Стой, подожди! А с Верой что будет?
Пауза затягивалась. Я бы тоже затянулся, но ночью докурил последнее.
-А за Веру, как обычно, будет война.
* * *
Как он и обещал, Блик попала на землю в тот же день.
Она проносилась над многоэтажками, невидимая, спешила к нему, быстрее скорых поездов, быстрее скорой, кометы, звука, быстрее света, быстрее последних минут жизни!
Она поднималась всё выше, выше, выше полосатого воздушного змея, выше пятиэтажной хрущёвки, выше спутниковой антенны-тарелки, выше перистых и кучевых облаков, солнца, ... и всех звёзд, в верхние слои атмосферы, с широко открытыми глазами, выше!..
Как он и обещал, Блик не стало в тот же день. Она упала, когда сотнями метров ниже он пообещал Вере, что научит её летать.
Она смешалась с бижутерией опавших листьев, с одной из тех наметённых дворником груд листьев, мимо которой он прошёл, взяв Веру за руку.
Блик превратилась в дневной солнечный луч, поцеловала, невидимая, его руки.
И она хотела, чтобы он больше никогда не платил за свет.
Бездействие 3
Я сидел на кухне в тёплом пушистом халате. От лампы лился мягкий свет. Горячая чашка приятно обжигала руку. Квартира погружалась в тишину вязкую, как мёд, что хоть ложкой зачёрпывай. Вера уснула рядом в глубоком кресле.
Я теперь совсем уже не любил Веру. Я иногда вспоминал её старую, звонкую такую, чужую такую и улыбался! А теперь она своя, но улыбаться совсем не хочется.
Ёе можно было, наконец, любить, можно погладить по светлым кудряшкам, а я так давно уже её не любил…
Горячий чай потёк по рукам, заливался в широкие рукава безвольно- пушистого халата. Мужчины не плачут. Но я ведь писатель, а какие они, по правде, мужчины. Слёзы – по щекам, а по рукам – горячий чай.
Я самозабвенно ревел, как во втором классе, когда мне стало жалко только что раздавленную бабочку. Мне звонят читатели, у меня берут автографы, а я уже больше ничего… нет, НИЧЕГО не могу написать!
Я играю теперь только по нотам. Я боюсь играть по памяти. На памяти.
Захотелось завыть, волком завыть, броситься на крышу, вдохнуть воздуху, или наоборот, с крыши! Сделать что-нибудь! Но я ничего не мог сделать, никуда броситься… У меня была вся ночь впереди, а я не мог вытащить из себя и строчки. Снова плакал, вспоминал время, когда было НЕЛЬЗЯ, а потому всё можно! Искусал себе кулаки, костяшки пальцев побелели, так сильно напряглись все мышцы, вся моя сущность, что требовала бунта, протеста, борьбы и спора! Требовала и понимала, что не с кем спорить, нечего требовать… Что единственные мои добровольные оковы теперь – этот мой любимый пушистый халат.
Когда надо мной склонилось обеспокоенное лицо Веры, я почувствовал отвращение. Она любила меня. Господи, как же она меня любила! Как же я мечтал когда-то обнять её посреди проспекта, на глазах у всех, и пусть машины визжат тормозами! Обнять и долго-долго повторять, что люблю её, сильно-сильно люблю! Так сильно, как не любил шоколад с орехами и широкие улицы! Так сильно, что внутри тогда всё заходилось от нежности, а сейчас изворачивается от настолько же сильного отвращения.
Потому что времена «нельзя» прошли. А «льзя» - осталось.
(с) Лана Вир
|
| |
| |
Просто не чувствую в себе достаточной... квалификации, что ли. Написано великолепно. 
