Тело

Рычаг, отполированный до блеска. Деревянный вал и дорожка, протоптанная вокруг него. Кружат белые хлопья. Снег.
Поскрипывает по дереву кожаный ремень, чавкает грязь под ногами.
Скрип-скрип.
Чавк-чавк.
Он не слышит звуков, но почему-то знает, когда и откуда они раздаются.
Задумавшись об этой странности, Он вдруг понимает, что умеет думать. Открытие так поражает, что Он сбивается с шага и падает в холодную жижу. На самом деле, никакого холода нет, но такая грязь, перемешанная с первым снегом, должна быть холодной. Еще одна ненужная мысль. Она никак не помогает крутить ворот. Она - зря. Нужно крутить ворот. Больше ничего.
Он снова берется за рычаг и идет по кругу.
Скрип-скрип.
Чавк-чавк.
Только почему, все-таки, грязь должна быть холодной?
Потому, что идет снег. Снег – значит морозно.
Морозно – значит осень или зима. Зимой мерзнут пальцы. Почему же сейчас они не чувствуют холод? Ведь должны же, ведь - мороз...
Мысли ворочаются в голове, как голодный медведь в берлоге. Из-за мыслей Он забывает о своей задаче и останавливается на месте.
Скрип-скр-р-р...
Чавк...
Неподалеку ветер хлопает ставней.
Он поворачивается на звук, отпускает рукоятку колеса и идет к зданию. Нужно закрыть окно. Ведь если оставить его открытым, комнаты выстудит. А если выстудит комнаты... Что тогда будет? Это плохо? Почему?
Он не знает ответ. Ему не говорили, что будет, если не закрыть ставни. Ему сказали крутить ворот. Нужно крутить ворот.
Он оборачивается, но видит: до поворотного колеса идти дальше, чем до хлопающей ставни. А окно должно быть закрытым. Иначе, Он будет думать: «почему окно должно быть закрыто?». А мысли мешают крутить ворот. Поэтому нужно закрыть окно.
Добившись разрешения сомнений, Он подходит к стене и плотно закрывает ставню. Теперь хлопать нечему. На лицо падает луч заходящего солнца. Сквозь решетку ворот видно закат. Видно равнину, посыпанную редким осенним снежком и прихваченную первым морозом.
Пейзаж приковывает взгляд. Необходимость крутить ворот отступает, растворяясь в ласковом свете.
Он проходит через незапертые ворота и направляется в сторону заката. Приближаясь к горизонту, багряный шар солнца красит алым редкие облака. От этого вся западная половина неба пылает исполинским костром. Это пожарище на стыке земли и неба вытесняет из головы прежнее задание. Почему нужно идти на закат, Ему неизвестно. Впрочем, также как и то, зачем нужно было крутить ворот. Так что Он без сомнений шагает по замерзшим, хрустящим под ногами, бороздам. Дорога от здания идет немного в сторону, поэтому идти по ней не хочется – по полю гораздо ближе.
***
Через поле, потом по лесу. Под ногами теперь шелестит мягкий ковер из хвои, иногда трещат сухие ветки. Солнце давно село, Он идет в темноте. Но, по-прежнему - на запад. Будто отсвет заката тянет Его в нужную сторону. Лес тонет в ночи, по звукам не сориентироваться. Чтобы не натыкаться на стволы, приходится шарить перед собой руками.
Несколько часов Он идет вслепую – ощупывая стволы деревьев, спотыкаясь о корни. Пару раз вдалеке слышен вой. Это – волки. Он вспоминает, как однажды сидел ночью на дереве, скрываясь от серых хищников. Вспоминает... и стискивает голову обеими руками, боясь упустить мысли.
Он помнит:

Шершавый кусок коры прилип к щеке, пока Гирт карабкался на дерево. Аж на высоту в пять саженей удалось влезть по гладкому, без веток, стволу. После такого подъема, сердце колотится просто бешено. Кажется, вот-вот оно вырвется из груди и упадет вниз, на поживу голодным зверям. Сидя на толстой нижней ветке, охотник привязывает себя к дереву, чтобы не свалиться ненароком.
Потом он несколько минут смотрит на волчьи хороводы в свете догорающего на земле факела. Повезло – промасленная тряпица догорела, и не подожгла ничего поблизости. Убежать еще и от лесного пожара у Гирта не хватило бы сил. Факел догорел и беглеца окружает кромешная тьма.

Имя! «Гирт» – это Его имя! Открытие вызывает в голове полный кавардак. Бессвязные мысли мечутся, причиняя неудобство, почти физическую боль.
Постепенно чехарда в голове стихает и Гирт снова рассуждает спокойно.
У него есть имя. Это важно, хоть и неясно – почему.
Ему надо на запад. И это даже не желание – необходимость, цель и смысл существования.
Путь в нужную сторону лежит через лес. В котором водятся волки. Их лучше обходить стороной или лезть на дерево.
Довольный тем, что смог усмирить непрошенные размышления, Гирт продолжает шагать. Через некоторое время из-за туч выходит полная луна. Ее свет, проникая под сосновые кроны, выхватывает из темноты куски леса. Идти становится легче.
Справа раздается треск переломленной ветки. Гирт оборачивается, но не видит источник звука. Почему-то ему кажется, что должно быть страшно. Вот только «страшно» - это как? Странник ищет ответ в памяти, однако та молчит. И он идет дальше, уже не оборачиваясь. Шагает, пока лунный свет не обрисовывает впереди силуэты волков.
Звери успели подобраться слишком близко. От них уже не удастся ни убежать, ни взобраться на дерево. Гирт ждет нападения. И тщетно пытается вспомнить, каким должен быть страх.
Волки стоят, принюхиваются. Дюжина зверей, пара больших - матерые, остальные – поменьше. Самые молодые, подходят ближе и, потянув носами воздух, шумно фыркают. Так, будто унюхали что-то противное. Затем вся стая разворачивается и убегает, бесшумно исчезая в лесных тенях. А несостоявшаяся жертва продолжает свой путь.
Через некоторое время тьма сменяется предрассветным сумраком. Лес редеет, все чаще попадаются засеки. И вот, наконец, деревья расступаются.
Впереди, в пологой низине, виднеется селение. Дюжина бревенчатых домов, сараи, огороды. Откуда-то слева из леса выныривает дорога и тянется через деревню дальше на запад.
По дороге идти быстрее, и Гирт решает свернуть на нее.
Проходя мимо одного из домов, он слышит окрик:
- Эй! Погоди! Гилберт!? Это я, Курт, помнишь?
От дома к Гирту бежит крестьянин. Слова сыплются из него, как зерно из худого мешка:
- Гилберт! Мы тогда в аккурат успели, век буду обязан! Сами-то думали, тебя кочевники порешили. А ты, вишь, жи...вой.
На последнем слове мужик запинается. Он стоит перед Гиртом и приветливая ухмылка сползает с лица.
- Вот, значит, как... – бормочет крестьянин, отводя глаза. Его всколоченная борода в такт движению челюсти шевелится, будто диковинный зверек.
А на Гирта опять наваливаются воспоминания.

- Эй, слезай, горемыка! – слышит он, просыпаясь. Все тело ноет от ночи, проведенной на дереве. Гилберт разлепляет веки, морщится от боли в затекших ногах, - Ты, поди, не в можах, давай спуститься подмогну!
Внизу первое, что он видит – борода. Клочковатая, рыжая, она возвышается над лицом, как герцог над простым людом. И то сказать, остальное-то – так, не лицо даже, а морда. Нос картошкой, рот кривой, глаза чуть косят. А с бородой – ничего, очень даже выразительная физиономия.
Коренастый мужик одет по-крестьянски – домотканая рубаха, порты внизу подвязаны тесемками от лаптей. За плечом лук со стрелами, в руке - лукошко.
Волков и след простыл.
Пока Гилберт спускается с дерева, царапаясь о жесткую кору, крестьянин называется Куртом и рассказывает о том, что в жизни бы один в лес не сунулся. Да только заболел единственный сын, кровинушка. А бабка-травница наказала лесных трав собрать, иначе, мол, не исцелить парня.
- Жена-дуреха нарожала кучу дочерей. А без сына, кому хозяйство оставлю? Коли помрет – хоть сам в петлю лезь, - жалуется мужик, неловко поддерживая Гилберта, - А тебя-то, мил человек, какими судьбами в лес занесло? Да еще ночью...
Гилберт представляется и рассказывает о том, что он охотник. И, приехав в город на ярмарку, услыхал, будто от границ пришла весть – идут степняки. Да не мелкая банда, а целое войско. Узнав такое, он сразу отправился домой – жену в ухоронку забрать, да и соседей предупредить. Только в пути конь пал, а потом за Гилбертом увязалась стая волков.
- Теперь, мне нужен другой конь, - завершил рассказ охотник, - У тебя есть?
- Лошадь есть, - крестьянин прищурился. Борода его язвительно взъерошилась, - Да кто ж поручится, что ты лошадку-то мне вернешь?
Гилберт сунул руку за пазуху и достал золотой. Лошадь стоила чуть меньше, а целый воз шкур и меха, что он продал ушлому торговцу - вдвое больше. Но, услышав тревожную весть, охотник спешил, и искать выгодного покупателя не стал.
При виде монеты, Курт замолк и разом помрачнел. Понял, что новый знакомец не обманывает и не шутит. Разом заторопился домой.

Не «Гирт» - Гилберт! Имя в первом воспоминании исказилось. Гилберт-охотник смотрит на крестьянина. Тот зябко кутается в облезлый полушубок и мнется на месте. Будто хочет уйти, но что-то его держит.
От дома к ним идет крепкий паренек, видимо сын Курта.
- Бать, это, правда, тот самый Гилберт? – спрашивает он.
Его отец, вдруг озлившись, подскакивает к парню и выписывает ему затрещину.
- Обознался я! Иди в дом, неча тут... Ишь, выдумал! Там скотина некормлена, а он ходит, глазеет.
Крестьянин косолапо топает к дому, подгоняя сына. Гилберт смотрит им вслед. «Вот, значит, как» - давеча сказал Курт. Сказал не путнику, а самому себе. Стоя нос к носу, он смотрел в сторону. Почему-то это тоже кажется важным.
Дорога, прижимаясь к кромке леса, ведет прямо на запад, и Гилберт идет по ней, не задумываясь. Теперь охотник знает свое настоящее имя, и воспоминания о жизни начинают появляться сами собой: босоногое детство и первые походы в лес с отцом, самодельный лук и шрам, оставленный ему рысью в память о неудачной охоте. Праздник Урожая – столы с едой, танцы и музыка, костры для потехи. И Марта. Светлые, почти белые, волосы, ее стройная фигурка на пороге дома.
Гилберт точно знает, куда возвращается – домой, к жене.
Он шагает размашисто, нетерпеливо. По пути выуживает все новые фрагменты своей жизни, копаясь в памяти, как бедняк в найденном сундуке с деньгами. И пусть монетки-воспоминания потускнели от времени, ценность их от этого не уменьшится. Часы в пути текут незаметно. Но вот дорога, покидая лес, взбирается на холм, где стоит родной хутор. Солнце клонится к закату, его свет застит глаза. Потому-то, лишь подойдя совсем близко, охотнику удается рассмотреть дом.
Обугленные бревна сруба торчат из земли, как гнилые зубы. Пожарище – давнее, ветер уже растащил легкий пепел и мелкие угольки, остались лишь куски стен, да закопченный очаг, что когда-то заменял печь.
Ноги становятся тяжелыми, каждый шаг дается все с большим трудом. Доковыляв до едва заметного контура забора, путник спотыкается и падает. Дальше ползет на четвереньках, не в силах подняться.
Под слоем слежавшейся золы и пыли Гилберт замечает блеск. Тот исходит от осколка зеркала, которое Гилберт подарил жене на второй год супружества. Он счищает грязь и смотрит на свое отражение.
Видит запекшуюся рану на месте левого глаза, лицо землистого цвета. Правый глаз – сухой, матовый, смотрит с бессмысленностью ходячего трупа.
И недостающее воспоминание обрушивается, подобно старому дереву, вывернутому бурей:

Лошадь под Гилбертом взмокла и тяжело дышит – двухчасовая скачка вымотала ее. Всадник тоже устал, но все равно нахлестывает бедное животное, не позволяя сбавить темп ни на секунду.
Наконец показывается знакомый холм. Сквозь шум в ушах охотник слышит бряцанье, неясные восклицания. И надеется, что это лишь голоса хуторян, припозднившихся на ярмарку. Лошадь устала, и на холм взбирается долго, мучительно долго. Вот показываются коньки высоких крыш, пыль над заборами, распахнутые настежь ворота. Перед забором – коренастый и мохнатый степной конь. Переминается, косит злым глазом.
Сердце Гилберта обмирает, проваливается куда-то в живот. Он неловко скатывается с седла и бежит к дому.
Во дворе лежит Марта. Руки раскинуты, словно она хочет обнять родную землю. Светлые волосы выбились из-под чепца и рассыпаны в пыли. Подбежав к жене, охотник замечает, что справа волосы слиплись в темно-бурый колтун. Он тормошит тело, в надежде расшевелить ее. Тщетно – Марта висит на руках мужа безжизненной куклой. Из его глотки вырывается вой – злой, безнадежный.
Дверь дома распахивается и оттуда выходит степняк. Низкорослый, кривоногий – он кажется не опасным, а смешным.
Гилберт, глухо рыча, бросается на кочевника с ножом. Внезапно бок дергает, и ноги сами собой подгибаются. Охотник успевает заметить, как второй степняк опускает лук. Потом его начинают чем-то бить и сознание «плывет».

Осколок зеркала падает на землю. Гилберт смотрит на свои руки, покрытые дорожной пылью и трупными пятнами. Теперь он понимает, почему не чувствует холода, боли и стука собственного сердца. «Ходун» - мертвое тело, поднятое герцогским труповодом для выполнения черновой работы, он и не должен был чувствовать, думать, помнить. Его задачей было лишь крутить ворот на одной из герцогских мельниц.
Зачем же он шел сюда, к обугленным остаткам родного дома? Вспомнить? Ощутить боль утраты? Бывший охотник не знает ответа. Он лишь ходит по пепелищу, бесцельно, бессмысленно. Но, вдруг замечает...
Прозрачный женский силуэт на фоне заката. Диск заходящего солнца очерчивает красный нимб вокруг локонов – светлых, почти белых, Ее волос.
Гилберт делает шаг, другой. Тело становится невесомым и светлым. Мир вокруг окрашивается в тысячи цветов, миллионы оттенков. Ветер уже не просто свистит, а выводит замысловатые трели, неся в себе тепло и ароматы луговых цветов. С каждым шагом, угли пожарища вокруг истаивают, растворяются в лете.
Гилберт счастлив, он там, где и должен быть – рядом с любимой. Марта обнимает его, и вместе они устремляются в холодное зимнее небо.

А тело недолго стоит на месте и отправляется в обратный путь, крутить мельничный жернов. На полуразложившемся лице застыла улыбка, одновременно трогательная и пугающая.