| Сайлос | Дата: Понедельник, 19.01.2015, 14:43 | Сообщение # 1 |
 Почетный академик
Группа: Критик
Сообщений: 504
Статус: Не в сети
| Добрый день уважаемые форумчане. Выставляю на ваш суд сие произведение. Написано оно было для участия в конкурсе альтернативной истории, устроенной Ботей, но так и не состоявшимся. Приятного прочтения.
Мазки душ.
“На этом же соборе поднялся кто – то из епископов и сказал,
что нельзя называть женщину человеком”.
Григорий Турский, «Historia francorum» («Истории франков»),
Маконский собор, 521 год.
Сидя в повозке Федерико любовался картиной Арагонской поздней осени. По обе стороны дороги расстилались фруктовые сады с голыми и сиротливыми деревьями, а вокруг них, на земле, виднелись вкрапления иссохших листочков на пожухлой траве. Весь пейзаж обрамляли невысокие холмы, которые упирались в серовато – белесые тучи, создавая сводчатый потолок над долиной реки Эбро. Извиваясь вдоль дороги, обоз двигался поразительно медленно, но Федерико не заботили причины столь неспешного движения, а наоборот, он восхищался прелестной красотой своей родины.
Когда-то давно, он покинул свой дом для прохождения учебы в Болонии. Федерико ясно помнил тот день, то была зима, память выдавала яркие воспоминания снежно – зимнего дня, когда он той-же дорогой уезжал в даль от родного города. Федерико помнил почти все мельчайшие подробности той поры, каждая деталь впечаталась в его памяти, каждая мысль оставила след. Тогда он был пропитан детскими идеалистическими мечтами. Однако, сейчас, Федерико старался не вспоминать их, но в тоже время забыть об этом он был не в силах.
“ Мир не такой, каким я его тогда представлял, впрочем, как и я” – в очередной раз подумал Федерико.
Наконец процессия взобралась на последний выцветший холм и взору Федерико открылась долгожданная Сарагоса. Город – где он родился и вырос, ничуть не изменился за двадцать лет его отсутствия. Те же приторно – серые камни облачали городские ворота, та же река Эбро, словно стрела, проткнула на две части город. Домишки нищих и огромные муниципальные здания, как и в детстве, выдавали контраст города, ну, а что касается людей, думал Федерико, они везде и всегда одинаковы.
Как успел заметить Федерико, к их приезду город подготовился заранее. Капитан городского гарнизона лично вышел к южным воротам города, дабы выказать свое почтение приближавшейся процессии папского легата и проводить до резиденции архиепископа Сарагосы. Въехав в город Федерико понял, что он и внутри ничуть не изменился. Грязные и тесные улочки города переплетались с широкими проспектами, выделанные кремовым камнем богатые здания зажиточных семей и скрытые в дали лачуги нищих и женщин. Тот же аромат апельсина и запахи немытых людских тел вкупе с испражнениями и прочим мусором. Одним словом все, что он помнил в детстве, осталось не тронутым временем.
А в это время город пришел в оживление. Все понимали, что появление столь высоких духовных особ из самого Ватикана, внесет неизгладимый отпечаток в судьбу города и многих его жителей. Вдоль главной улицы толпился разношерстый люд, в большинстве своем это были первородные мужчины разных возрастов и сословий, которые с неприкрытым благоговением взирали на длинную процессию. Некоторые из них толпились прямо у дороги, вторые свисали с окон, а третьи просто бежали сзади. Во главе всего шествия ехал епископ Тосканский Бодуэн и папский легат, инквизитор, брат Ренье из ордена доминиканцев. Они взирали в толпу с жалостью и любовью, от чего мужчины отводили глаза не в силах справиться с восторгом, а женщин падать на колени и рыдать. В самом начале путешествия для Федерико такое отношение народа было необычным, если не сказать большего, но за все время пути он просто напросто привык.
Сам же Федерико, не питал уважение к своим духовным наставникам, для него они были просто люди, такие же как он и каждый стоящий в толпе. Но высказать свои мысли во всеуслышание, означало прервать жизнь на костре. С самого детства он видел сию несправедливость, но отстоять свои мысли боялся. Федерико был личным секретарем брата Ренье, записывал признания еретиков, ведьм и просто женщин, составлял копии протоколов и смертных приговоров, он лишь наблюдал, но не был участником. Три года работы при инквизиторе изменили Федерико, чем больше он видел жестокости инквизиции, тем больше отдалялся от лона Вселенской Церкви и ее Инквизиции. Для него даже бездушные женщины – племя Евы, не были греховны. Он не считал их бездушными хищниками пожирающими души, как утверждала церковь, и карать их просто за то, что она родилась женщиной, было для Федерико неправильно.
“Я просто видел слишком много жестокости, чтобы бороться” – с иронией оправдывался он.
А тем временем колеса начали постукивать по брусчатке, и Федерико сразу понял, что процессия, в которой он находится, проезжает по Львиному мосту. Секретарь заметил, как мутные воды Эбро бьются о соседний берег в надежде поймать игравших на берегу бездомных мальчишек. А поодаль, в сотканное из туч небо, вонзилась башня собора Сан – Сальвадор, куда собственно они и направляются.
– Подготовь бумаги для инквизитора Ренье, он лично хочет присутствовать на судах еретиков, – раздался сзади голос брата Жерара.
Федерико моментально повернулся к нему и покивал, но Жерар уже удалялся, даже не удостоив вниманием ответ секретаря. С первой же встречи, отношения Федерико с братом Жераром не сложились, но искать ответы столь плохого поведения секретарь не решался.
Наконец, доехав до конечной цели, секретарь не стал задерживаться у собора, и принимать участие в приеме делегации, а направился в крепость Альхаферия, где собственно и находилась штаб – квартира Испанской инквизиции. Но прежде всего, Федерико хотелось пройтись по городу и придаться теплым воспоминаниям.
Однако, гуляя по улицам, Федерико не обуревало то же веселье, как в детстве, а наоборот его мучали чувства. Он увидел многое из того, что в детстве не замечал или просто отказывался видеть – оно и поражало и кололо сердце.
На одной из улиц Федерико заметил, как пол дюжина мальчиков бьют маленькую девочку – каидо.
– Получай отродье, – кричали дети, пиная и ударяя ее.
Федерико видел, как они бьют ее, но ничего сделать не мог. Он просто наблюдал, как и всегда. Кроме него, вокруг собралось еще пару зевак, которым просто стало интересно, и один стражник. Они также как и Федерико наблюдали за происходящим. Для народа данное зрелище стало обыденной вещью. Никто же не осудит мужчину бьющего и даже убившего женщину, ибо убить существо не имеющую душу грехом не считается. Так считала церковь, и спорить с ней означало разделить судьбу вместе с еретиками.
Девочка хочет сбежать, но все пути к бегству перекрыты. Вот, один из мальчиков замахивается палкой… Сильный удар… Капельки крови падают с конца палки… Мальчики вдруг затихают. К ним подходит городской стражник, присев осматривает лежащее тельце. Дети же внимательно смотрят на дело своих рук, то и дело, переглядываясь друг с другом.
– Она все еще жива, но не стоит ее больше бить, с нее хватит, – глухо отозвался стражник и удалился прочь.
После сих слов, и мальчики, и зеваки разошлись, оставив тело лежать. Лишь Федерико остался, не отводя взгляд.
“Почему мне там больно за нее, ведь не один десяток раз я становился свидетелем такой жестокости?” – спрашивал он себя.
Видя на улицах города женщин – попрошаек, которых бьют просто из-за того что они посмотрели или подошли слишком близко, а также нескончаемые женщины-каидо снующие в надежде на еду и видя ненависть в глазах мужчин, он не переставал удивляться. Федерико просто не мог поверить, что в детстве не замечал то, что увидел сейчас. Как такое может быть? Он надеялся, что хоть здесь – в родном городе, будет не так, как во всем мире, но это оказались всего-навсего наивной мечтой.
Горечь разочарования едкой рукой сжало душу Федерико. Погруженный в свои мысли, Федерико шел в одиночестве не разбирая дороги. Облаченный в одежду брата инквизиции, люди старались обходить его, и всякий старался не попасть под его взор.
***
Аудиенция с приором ордена проходила во дворце архиепископа Сарагосы, где собственно и остановилась вся делегация. Для нужд папского легата архиепископ выделил всю правую часть дворца и в одной из десятка залов, где собственно и совещались духовные господа. Большинство из присутствующих здесь людей Федерико знал. Вот, во главе дубового стола сидит епископ Бодуэн, по правую руку от него инквизитор Ранье, брат Жерар и еще пара духовных лиц легата. По левую сторону стола расположились приор Арнульф и его помощники. Сам же Федерико, со вторым секретарем приора, сидел за отдельным письменным столом и старался успеть записать разговор.
– Не думаю, что Испанская Инквизиция и Королевская Фамилия вступят в открытую конфронтацию с Ватиканом, – отозвался епископ Бодуэн на протесты приора Арнульфа.
– Ваше Высокопреподобие епископ Бодуэн, и Вы, брат Ранье, уверяю вас, что это лишь дело времени, – но приор не собирался сдаваться и даже встал со стула, – Испанский монарх и его прихвостень Торквемада уже открыто действуют в угоду своим целям, тем самым припирая авторитет Вселенской Церкви. Созданная Торквемадой Инквизиция вершит суд, никак не считаясь с нами – неслыханное кощунство!
– Брат Арнульф, мы очень обязаны вам за ваши сердечные переживания относительно состояния дел в Испании и уверяю вас, что в скором времени мы положим конец их действиям, – спокойным голосом ответил Ранье, прежде хранивший молчание.
Лишь на несколько мгновений отведя взгляд от бумаг, Федерико успел заметить, как брат Арнульф был разочарован. Тяжело выдохнув, он направился обратно на свое место. Доминиканский приор Арагона явно расстроился такому ответу, подумал Федерико.
– Уважаемый Арнульф, у Папского Престола есть подозрения в том, что Испанская Инквизиция снисходительно относится к еретикам, а в частности к женщинам и беглым безбожникам, – глухо сказал Ранье, – Есть ли у вас доказательства или опровержения сих подозрений?
Приор явно не ожидал такого поворота, и на секунду непонимающе уставился на инквизитора. Ранье же наоборот, не смутила заминка, он все также спокойно сидел и смотрел куда-то вдаль. Федерико не раз замечал, то, как невозмутимо держится Ранье, даже на допросах людей, когда те изнывали от боли и вымаливали покаяние, он был сдержан как на проповеди.
– С недавнего времени бытует молва, о том, что Торквемада собирается отделить Испанскую Церковь и создать собственный престол в Лионе под покровительством Католической Империи Габсбургов, – не дожидаясь ответа, инквизитор продолжил, – Данный нелюдь даже помышляет в корне изменить постулаты церкви. В частности, собрать поместный испанский собор и отделиться, а также изменить отношение к женщинам, дать им права и объявить всем желающим полную индульгенцию. Совместными силами с Королевской Фамилией они собираются создать государство, где мужчина и женщина духовно будут равны – согласитесь, не это ли верх греховного?
Брат Арнульф словно рыба глотал воздух и выпучил глаза. Судя по всему, он не верил своим ушам, да и как поверить в такое с первого раза, соглашался с ним Федерико. Наконец, придя в себя, приор ответил.
– Я… у меня нет доказательств, но мы сделаем все возможное, чтобы предоставить их вам, – промямлил приор, – Да и как они посмеют восстать против Папы и всех католиков? Их же объявят еретиками!
На некоторое время в зале воцарилась тишина, все ждали ответа от Ранье и даже епископ Бодуэн вопросительно смотрел на инквизитора. Федерико видел как пучки дневного света падали на ослепительно белый хабит Ранье, как, отливаясь солнечными бликами, светилась черная пелерина и капюшон.
– Брат мой, в наше время Испанская Империя имеет неограниченное военное и политическое влияние, как в Европе, так и в Новом Свете и неудивительно, что Габсбурги замышляют скинуть единственную силу способную сдержать их. Они действуют по ведению Сатаны – лишь в угоду Злу, а никак Бога и Церкви. Повелители Ада захватили их души и действуют ими как игрушками. Но не бойтесь, ибо Бог с нами. За это будут они наказаны и да предстанут они пред судом праведных. И будем мы смотреть глазами своими, и видеть возмездие нечестивых.
Слова Ранье изливались словно водопад, каждый в комнате с замиранием сердца слушал инквизитора. Никто не остался равнодушен к его словам, в большинстве люди благоговейно слушали, упиваясь сказанным. Лишь Бодуэн мягко улыбнулся, словно кот на солнце, ну, а Федерико был слишком занят записями, чтобы вникнуть во весь смысл сказанного. После речи Ранье, препирательства и неуверенность в лице приора улетучились, и оставшееся время на аудиенции решались всевозможные проблемы относительно епархий и прочих мирских дел.
– Очень надеюсь на это, ибо именно вы можете сыграть основную роль в нашем деле, – на прощанье отозвался епископ Бодуэн.
После нескольких часов проведенных за аккуратным выведением букв, Федерико хотелось просто отдохнуть и наконец, стряхнуть тяжкие мысли. Всю неделю, Федерико не оставляло сожаление о несбывшейся мечте – где дом был единственным местом на земле, куда он мог прийти и жить не видя тот страх и ту боль.
Секретарь направился в Старый город – место разящей бедности и непомерного богатства. Федерико просто хотел потеряться в бессчетном количестве незнакомцев, нестись неизвестно куда в потоке людей и заплутать на улочках Сарагосы. Но вместо людных улиц и сотен людей, Федерико ожидали пустые проспекты и улицы. Дождливый день прогнал большинство горожан, и Федерико был вынужден плутать один. Крупные капли дождя извергались вниз из серо-черного ковра туч, покрывая бесчисленными лужами грязные проспекты Сарагосы, по которым ступал одинокий странник-Федерико.
Не понимая куда идет, Федерико забрел в Нижний квартал – место обитания нищих, женщин-кайдо и прочего сброда. Утопая в кучах грязи и отходов, местами доходивших до голени, секретарь несмотря ни на что, продолжал углубляться в жилой массив сутулых зданий. Лишь здесь обитатели не считались с дождем. Нищие, закутавшись в тряпье, выпрашивали милостыню, редкие ларьки продавали всякую всячину, а прохожие быстрым шагом сновали в разные стороны. Но завидев Федерико, ничтожная сутолока отбросов замерла. Перед ними стоял человек в одежде инквизиции, и никто не осмеливался делать шаг. Однако, приметив, что Федерико не обращает на них внимание, люди поспешили скрыться подальше.
В конце улицы, секретарь услышал неразборчивые аккорды песни, и ему неимоверно захотелось сесть перед огнем и погрузиться в успокаивающее единение неизвестной песни. Федерико воспрял духом, отчего-то неразборчивые слова неизвестного певца казались, столько близки сердцу, словно они были сотканы из воспоминаний его детства.
“Лютня. Да – это звуки лютни из моего детства” – обрадовался Федерико.
Вбежав в некое строение, смутно напоминающее питейное заведение, Федерико ужаснулся. В удушливом и затхлом помещении сплошь впитавшим запах нечистот, расположились лишь чернорабочие, да прочая чернь. Но самым отвратным оказался музыкант и его песня. Сидя на одном из столов, безногий мальчик с беззубой улыбкой выуживал мелодию и синхронно припевал.
“Нас первыми Господь сам, Вседержитель сотворил,
Чем наше он мужское благородство освятил.
Средь божьих ангелов мы женщин не находим,
Что значит – Господу пол женский неугоден”.
Только не здесь, только не сейчас, взмолился Федерико. Слова парнишки казалось, причиняли не только душевную, но и физическую боль. Секретарь закрыл уши в надежде скрыть скрежет слов, но они проникали несмотря ни на что.
“А женщину Господь родил, известно, из ребра,
Затем, что ведал, что никчемна и пуста она,
Как кости, от которых другой полезности нет,
Как сделать из них игру, чтоб тешился белый свет”.
– Опять и опять судьба играет злую шутку со мной, – вскричал Федерико и выбежал не в силах терпеть происходящее.
В любом другом месте он выдержал бы любую жестокость и несправедливость. Он мог смотреть, как горят люди на кострах, как их мучают и убивают, но видеть это здесь – слишком невыносимо. Федерико бежал, не разбирая дороги, врезаясь в прохожих и падая на скользкую мостовую он пытался скрыться. Подгоняемый ветром и моросящими каплями дождя, секретарь влетел на одну из улочек, где его остановил женский крики о помощи.
На некотором отдалении серобородый мужчина пинал изможденную женщину-кайдо. Лежа на камнях, жертва лишь ревела, корчась от боли и прося пощады.
– Я больше не выдержу, – взревел Федерико и кинулся на мужчину.
Взбешенный секретарь набросился сзади на мужчину. Вдруг он почувствовал страшный прилив сил, словно бык он повалил неизвестного наземь и стал душить. Ногти впились в горло мужчины, медленно, но верно, избавляя того от бренной жизни. Федерико не мог вспомнить, сколь долго душил противника, но опомнившись, он не испугался, а наоборот испытал облегчение.
А слева от него, в страхе сжалась столь ненавистная всеми женщина-кайдо. Присмотревшись к женщине, Федерико увидел лишь испуганного человека. Измазанная в грязи и промокшая до нитки женщина, с неимоверным ужасом в глазах смотрела на него.
Впалые глаза и выбритые волосы, десятки ссадин и лохмотья – сложно было назвать сего человека женщиной, но Федерико не заботила ее внешность.
– За что тебя приговорили к отлучению и анафеме? – спросил Федерико.
Однако страх преобладал над женщиной, и она лишь сильнее сжалась в углу. Но Федерико не собирался сдаваться, сняв свой плащ, он предложил его ей. Промедлив секунду, женщина быстрым движением взяла его, надев обратной стороной.
– Не бойся, я друг. Расскажи мне, за что тебя предали суду? – повторил он.
Федерико не торопил ее с ответом и сел рядом. Дождь перестал идти, и наступило некое подобие тишины, прерываемая лишь падающими с крыш каплями. Секретарь ждал ответа и наконец, женщина заговорила.
-Сonsecratio nativitate, - по-латинский негромко проговорила она.
Смысл сего словосочетания знали все жители Европы, и оно не нуждалось в переводе. Ибо, вот уже шесть столетий - после Константинопольского Вселенского собора, каждая женщина достигшая двенадцати лет обязана была пройти процедуру “сonsecratio nativitate” или в дословном переводе – освящения при рождении. Для всех женщин оно служило как освобождением, так и приговором церкви. Их освещали как людей, снимая тем самым клеймо нечеловека.
Федерико много раз бывал свидетелем данной процедуры, но из-за дороговизны сего действия, не все семьи могли его себе позволить, и зачастую многие были вынуждены отказаться от ребенка. Она была одной из многих – тех, кто расплачивался за свое существование.
***
После событий приключившихся с ним в Нижнем городе, Федерико преисполнился решимостью помогать всем нуждающимся, вне зависимости будь то женщина, еретик или просто нищий. Он считал, что Мир был таковым до Федерико и будет таким после него, но только не здесь – в Сарагосе. Он сделает все, чтобы хоть как-то смягчить страдания невинных жителей. Последние несколько месяцев проведенных в городе, личный секретарь папского легата всячески старался смягчить приговоры на судах, помогал нуждающимся и даже скрывал преступления простых горожан.
Живя в Сарагосе, Федерико все больше прислушивался к проповедникам и монахам Испанской Инквизиции. Ему нравилось, то отношение, которое они выказывали к простым гражданам и прочим людям – даже к женщинам. И если говорить начистоту, их действия были сродни его попыткам. В них он искал родную душу, но пока боялся всеобще высказаться.
Однако, не все протекало так гладко. С каждой неделей, отношение папского легата и Торквемадской церкви ухудшалось. В ответ на каждое отпущение грехов, Ранье старался казнить двух еретиков. Для Инквизитора стало не важно, виноват ли человек или нет. Главное, чтобы горели костры в угоду Ватикана – тем самым он показывал власть Папы. Былые церковные препирательства переросли в открытые столкновения сторонников Торквемады и Вселенской Церкви.
А народ в это время, восхвалял Торквемаду, ибо только он и его Церковь давали столь желанное – отпущение. Они были полной противоположностью той жестокости, творимой Ранье и его приспешниками. По правде говоря, Федерико тоже в некоторой степени был причастен к делам Инквизиции, но покинуть их ряды пока страшился. Он чувствовал себя в полном одиночестве в окружении своих братьев. На костры отправлялись как женщины, так и старики, и даже дети. Бодуэн всячески пытался угодить Инквизиции, изо дня в день предоставлял донесения от горожан.
И когда, в праздник рождества Христово, Федерико привели в качестве обвиняемого для допроса, секретарь ничуть не удивился. Глупо было думать, что его действия окажутся незамеченными, и Федерико ничуть не удивили грозные лица участников процесса. Секретарь принял суд, как расплату за свою слабость. Он жалел лишь о том, что с самого начала не помогал нуждающимся.
Последующие допросы и даже пытки были до боли знакомы Федерико. Он знал, что нет смысла отрицать свои деяния и просить милость – ибо от Ранье и Жерара он ее не получит.
Сидя в темнице, Федерико размышлял о своей жизни, и жизни людей, которых спасти не смог. О тех, которые умирали перед его взором, а он лишь безучастно взирал.
“Сколько, таких как я, будут смотреть на мою казнь?” – спрашивал пустоту Федерико.
Да и было глупо надеяться на счастливый конец. Наш мир не создан для него. Каким Федерико был тогда и каким стал сейчас. Что изменило его, дом или виной все же он сам?
“Глупые вопросы глупца” – ответил Федерико сам себе, привязанный вокруг костра.
Секретаря Федерико, как и десяток еретиков, придавали суду во всеувидение, на огромной площади Трех Улиц. Перед кострами, на верхних ступеньках ратуши, восседали Бодуэн и Ранье. В их глазах Федерико ничего не видел, они лишь не выспанными глазами смотрели на происходящее.
Федерико слышал, как всем приговоренным выносится вердикт Священной Инквизиции. Федерико прекрасно знал, что будет в следующий момент. Вот, слева, палач поджог бедного человека - женщина неистово закричала. Сотню раз он видел, как пламя пожирает плоть, как тело извивается и орет в предсмертных муках. Федерико просто заплакал, он был не готов умереть. Ноги сводила дрожь, а в горле пересохло. Ему хотелось сбежать и спрятаться в темной пещере словно зверь.
Но вдруг, истошные крик бедняги затмил рев толпы. Федерико услышал выстрелы, доносившиеся с левой улицы. Глаза присутствующих мигом бросились в ту сторону, лишь приговоренный отреченным взглядом смотрел себе под ноги. Ему было уже всеравно.
А тем временем, гул толпы и звуки схватки доносились все ближе и ближе. Собравшийся народ разбежался в разные стороны и на площадь вошли с полсотни вооруженных людей. Взяв в окружение место казни и прилегающую территорию, они приостановили работу палача. Ранье и Бодуэн, что-то кричали со своих высоких мест, но их никто не слушал. Федерико завороженно наблюдал за тем, как папского легата окружают в плотное кольцо. Нечто немыслимое творилось вокруг, Федерико отказывался верить в происходящее. Еще ни разу никто не прерывал публичную казнь.
Инквизитор и епископ пытались вырваться из тисков военных, но бедолаг бесцеремонно выбросили на нижние ступеньки. Федерико чувствовал в их лицах смятение и страх, но больше всего их переполняла ярость. Они также не понимали что происходит и как такое может быть?
Однако, увидев пожилого, чуть лысого и прихрамывающего на левую ногу старика Федерико неистово обрадовался. Он буквально рвался, но путы, железной хваткой сдерживали секретаря. К площади медленной походкой направлялся сам Великий инквизитор Испании – Томас Торквемада.
-Начиная с этого дня и впредь, на земли Испанской империи не распространяется власть Вселенской Церкви и Ее Инквизиции. Есть лишь одна истинная Церковь – Испанская, со своей Инквизицей. А те, кто попытается воспротивится закону, будет предам суду, - во всеуслышание прокричал Торквемеда.
Федерико видел, как брызжа слюной, папский легат бросился на лысого старика, но стража с легкостью отбросила Ранье обратно. Грозя кулаками и изрыгая проклятья, духовных лиц вывели за предел зрения Федерико.
Секретарю сейчас было на них наплевать, со слезами на глаза он впивался взглядом во свое спанение, имя которой стало Испанская Инквизия. Федерико поверил в спасение. Да, все-таки Бог даст ему шанс.
Он кричал, надеясь привлечь хоть толику внимания великого человека.
-Ваше Высокопреосвященство, что прикажете делать с приговоренными ? - с завидной резкостью спросил некто из гвардейцев.
Федерико ожидал услышать все что угодно, но не эти слова:
-Если сии еретики предали и хулили свою же церковь, то не место им в лоне Испанской веры. Да будут преданы они огню, - чинно процедил сквозь зубы Торквемада.
Сказанные слова казалось остановили биение сердца, Федерико лишь обмяк, наплевав на происходящее.
-Я во всем ошибался, всегда и везде люди будут одинаковы. Будьте вы прокляты! - в последний момент успел выкрикнуть Федерико, прежде чем огонь поглотил его.
«Ты теряешь душу, но обретаешь весь мир»
Р. Скотт Бэккер
Сообщение отредактировал Сайлос - Понедельник, 19.01.2015, 15:07 |
| |
| |
