Добавлено (23.06.2017, 13:59)
---------------------------------------------
Чудовище издало отрывистый звук, что-то среднее между лаем собаки и визгом свиньи, только короче по длительности. Студент испуганно замотал головой – не услышал бы кто! Затем снова посмотрел в глаза, взгляд которых напоминал колючие, враждебные звезды. Но сам Дей, юноша низкого роста, выглядевший моложе своих скудных лет, совсем ребенком, не потупился в ответ. Он снова заговорил – голос был тихим и тонким, но решительным, хотя семинарист не был уверен еще мгновение назад, что скажет именно это, самое главное:
– Господин Эсфанд... вы можете стать моим учителем?
Зверь снова издал точно такой же вскрик, только громче. Но на этот раз Дей даже не шелохнулся. Он продолжал смотреть глаза в глаза, и взгляд его приобрел даже какую-то агрессивность.
Эсфанд не думал вылезать поближе, и тогда Дей нашел небольшую щель и просунул руку прямо внутрь. Там валялись истлевшие тряпки – иногда чудовища скидывало с себя старое рубище, словно змея кожу, и смотритель приносил ему новое, которое тоже должно было быть весьма уродливым, иначе отвергалось немедля.
Дей поднял старую одежду, чтобы хотя бы по ней представить то существо, которое явно не желало показываться ему, так что даже взгляд потух. Что-то блеснуло, упало из складок тряпки на землю. Дей еле смог дотянутся до маленького предмета, который оказался ключом. Юноша недоуменно вертел его в руках. Он впал в какую-то прострацию: непонятные ключ, существо, которое не показывается, все это после блестящих речей человека в мантии казалось каким-то обманом.
Когда Дей пришел в себя, он вздрогнул. Чудовище умудрилось совершенно бесшумно оказаться рядом с ним и с какой-то бессмысленной, сверлящей тоской смотрело в небо. Затем оно уставилось в какую-то одну точку в стене, и Дей не мог понять, почему.
"Если он тоскует, то значит, ничего не понял. Или наоборот – понял, потому и тоскует".
Наконец Дей тоже догадался посмотреть на стену. Примерно в том месте был балкон, на который вела лестница, а на нем – дверца. Внезапно юноше пришла в голову одна мысль. Он показал ключик чудовищу и издал вопросительный звук. Оно не ответило, а отвернулась таким образом, что стал виден профиль. Дей залюбовался этим бесстрастным лицом, напоминающем камень, на котором резец скульптора тщился оставить какие-то следы, но получились лишь жалкие царапины на первозданно чистой поверхности. Семинарист взял себя в руки и пошел к двери. Он быстро забрался на балкон, и предположение оказалось верным – ключ подошел, а замок оказался смазан непонятно кем. Бесшумно открыв дверь, юноша заслышал знакомый гул. Студенты шли на занятия, чтобы учиться снова и снова, а потом получить новенькие чалмы и разъехаться по своим странам навстречу славе – или гибели. Раньше мысль о подобной судьбе вдохновляла Дея, но теперь он так же осторожно запер дверь и, пропустив урок, вернулся к конуре, не забыв поблагодарить судьбу за то, что всегда сможет тайно проникать в заросший сад. Он сумел понаблюдать чудовище в нескольких новых ракурсах – в фас, со спины, увидеть, как оно, довольно урча, опустошает бадью с рубленой кукурузой и кормовой свеклой. Студент еще не знал, что эту пищу прежний человек тоже выбрал для себя сам – лишь иногда ему что-то добавляли.
Наконец, поняв, что увидел уже достаточно, Дей прошел через маленькую дверь и смешался с толпой семинаристов. Вечером, лежа на топчане в комнате, которую он делили с пятью другими студентами, юноша думал, что он сам чем-то похож на Эсфанда. Видимо, именно поэтому он так внезапно решился на рискованную просьбу. В то, что бывший богослов действительно потерял разум и понимание, Дей решительно не верил.
Он совсем не был одним из первых учеников, вызывающих у начальства приветливую улыбку. Учеба не давалась ему легко, да и сам он не видел смысла прикладывать тут большие усилия. Но он, точно так же, как и Эсфанд, любил книги тайн. Правда, он очень мало понимал в этих прихотливо написанных манускриптах. Раз кто-то из старших учеников застал Дея в очередном заветном уголке с такой книгой и, подозвав нескольких друзей, потребовал у дерзкого юнца пересказать ему содержание прочитанного. Дей начал свою речь, но его стали перебивать разными вопросами, велели говорить точно и логично, а затем вынесли вердикт, что он ничего не понял и не более чем жалкий выскочка.
Но это не могло быть верным, думал студент, – ведь почему же иначе, понимая разумом лишь треть или половину написанного, он получал от чтения непередаваемое удовольствие, источник которого он сам в точности не мог понять. Ничто из того, что он успел почувствовать за свою недолгою жизнь, не могло сравниться по сладости с этими строчками. И разве могла тут угнездится гордыня, если, вспоминая затем свое состояния, Дей понимал, что именно в эти мгновения забывал само слово "я"?
Он стал еще больше скрывать свою страсть. Это было нелегко, но скоро появилась гораздо большая сложность – Дей не мог почерпнуть для себя из этих книг ничего нового. Он понял, что уже снял какие-то, самые неглубокие пласты, а дальше самостоятельно двигаться не может. Он погрузился в пещеру, и глаза, поначалу улавливавшие малейшие присутствие света, отказывались видеть то, что находилось еще глубже.
Именно в это момент Дей стал собирать нелепые слухи о "чудовище" и, интуитивно чувствуя, что пример бывшего богослова может помочь ему или хотя бы разнообразить картину мира, решился проникнуть в запретный сад и повидать его узника. Несколько месяцев ждал он подходящего случая – ведь тогда на веревке на груди не висел еще заветный ключ. И вот он умудрился не только прийти в сад, но и услышать правдивую историю Эсфанда и даже узнать его настоящее имя, которое не помнил уже никто в академии – ведь учившееся вместе с ним давно разъехались, а старый директор умер.
Как и догадывался Дей, большинство слухов не соответствовало действительности. Бывший человек не изрыгал пламени, его не кормили отрубленными головами убийц, зубы у него были самыми обычными, крепкими зубами, а не клыками величиной с лезвие ножа, и ошейник его состоял не из чистого золота. Во время своего буйства в лектории он вовсе не зашиб никого насмерть, как с авторитетным видом утверждали иные из студентов старших курсов. Да и мысль, что Эсфанд был незаконным сыном великого ученого Шахривара, многие книги которого и теперь изучались в академии, тоже вряд ли была правдой.
Истина, как всегда, оказалось неброской – но Дея она обрадовала, ибо он почувствовал родство со странным существом. Тот, кто некогда сознательно умел проникать в тонкие материи не только умственно, но и чувственно, после своего буйства обрел новую силу. Он взвился с трамплина своего человечества – и упал? Или взлетел?! Дей предпочитал верить во второе.
Теперь раз в неделю он навещал странное существо. Один раз студент еле-еле избежал встречи с садовником, кормящим Эсфанда, но в последний момент успел распластаться под невысоким кустом. Хорошо, садовник был стар и подслеповат – он с недоверием смотрел в ту сторону, где слышал шум шагов, но так и не увидел Дея.
Однако зверь не спешил открывать свои тайны. За два месяца семинарист не узнал о нем и его внутренней жизни практически ничего нового. Лишь однажды слышал он, как после очередной порции кукурузы чудовище издало долгое, довольное урчание, отдаленно похожее на примитивную мелодию. Однако эти звуки явно не имели ничего общего со страшной и величественной песнью, которой Эсфанд разразился после своей знаменитой лекции и которую Дей очень хотел услышать.
Студент увяз в этой истории так же, как и в чтении книг. Он не знал, что нужно делать, чтобы узнать больше. Но однажды, находясь возле загона, Дей поднял голову к небу и увидел очень белое облако, которое почему-то напомнило ему кусочек овечьего сыра. Тогда он понял, что нужно делать. Ведь он помнил название чудесного, особенного сыра, произнесенное человеком в мантии, и не забыл чудесное действие этого кушанья на могучую гору плоти, когда-то бывшую самым блистательным учеником академии.
Несколько дней Дей рыскал по городу, и никто из торговцев не смог даже вспомнить это название. Наконец ему повезло – на трущобной окраине среди несчастных, спасшихся бегством из одной из соседних стран, где вот уже двадцать лет неторопливо расправляла крылья война, в убогой лавчонке, хозяин которой, судя по томному, удушливому запаху, не брезговал торговлей опиумом, нашлись твердые, ноздреватые куски, о которых, судя по всему, несложно было сломать зубы. Сыр этот продавался, будучи завернут для особого вкуса в листья табака, и есть его надо было, словно эскимо или початок кукурузы, придерживая снизу за эти листья. На сыр ушла почти половина месячной стипендии Дея – и эту цену удалось вырвать после продолжительной, отчаянной торговли. Он думал об этом, когда торговец с вечно похотливыми глазами, радуясь, что ему удалось найти покупателя на столь специфичный и никому в этом городе не нужный товар, подробно объяснял ему, как положено кушать редкое лакомство. Студент думал еще и о том, насколько бессмысленны войны, академии, торговля и стипендия, и вечный зов в желудке. У него устали ноги, и ему хотелось покоя.
Но на следующий день им владели совсем другие настроения. Прямо после первого урока Дей открыл маленькую дверь. Боковым глазом он заметил, как округлились глаза у какого-то студента, который был случайным свидетелем столь свойского проникновения Дея во внутренние покои академии. Это было опасно, но в тот момент Дей не мог ничему придавать значения. Ему казалось, что твердый сыр словно бы нагрелся – и приятно жжет руку.
– Господин Эсфанд!..
Медленно, будто специально желая выставиться во всей красе, чудовище выползало из своей норы. Вот сверкнули глаза, вот заиграла на солнце пышная грива, вот блеснула цепь, вот широко открылась огромная пасть, словно вспыхнуло пламя огненного цветка. Огромная голова потянулась за первым куском и с чмоканием проглотила первый кусок.
Мычанием тварь просила еще и еще. Дей кормил её, и сам стал откусывать немного. Твердые и пресные куски вовсе не нравились ему, но он упрямо ворочал их во рту.
Трапеза закончилась. Эсфанд чуть отошел и уселся на грязный пол. Дей с ожиданием смотрел на него, но зверь принялся чиститься, словно обезьяна, и уже не обращал внимания на своего кормильца.
Семинарист замер в нерешительности. Наконец, он опустил голову и побрел прочь. Подойдя к бассейну, он швырнул ключ в воду – но не попал, и ключ запутался в ветвях розового куста.
Дей сам не понял, как уловил жест чудовища – ведь он был обращен к нему спиной. И тем не менее, юноша обернулся именно на этот знак – и сердце его екнуло. Эсфанд бесшумно махал руками, недвусмысленно подзывая Дея к себе.
– Господин Эсфанд?..
Тот продолжал подманивать, хотя Дей уже прислонился лицом к решетке. Студент налёг на конструкцию своим тщедушным телом, но не смог сдвинуть ее с места. Тогда чудовище одобрительно промычало, протянуло свою длинную, как лапа орангутанга, руку и единым движением сокрушило свою тюрьму, да сделало это так мастерски, что решетка вместе с деревянной рамой, удерживающей ее, почти без звука легла на пол.
С замиранием сердца Дей ступил внутрь и без колебания сел на грязный пол рядом с диким существом. Наконец, молчаливый избранник наклонился к студенту – тот вздрогнул – и приблизил рот к его уху. Семинарист чувствовал, что сейчас он в первый раз в жизни услышит настоящие слова, ибо до сих пор он слышал только вскрики и всхлипы, только неумелые жалобы человека на свое убожество. Эсфанд между тем несколько мгновений осенял лицо Дея своим смрадным и сильным дыханием и вдруг, сильно дернувшись, впился зубами в кусок плоти.
Крик страшной боли прорезал пространство маленького оазиса. Его слышали многие студенты, только что спокойно внимавшие мудрым речам учителей, услышали учителя в аудиториях и чайной комнате, где сидели по-турецки те из них, у кого в данный момент не было занятий. Услышал сам господин директор – еще довольно молодой для столь важной должности человек с замечательно четкой бородкой и красивыми усами.
Чудовище пыталось отгрызть ухо, водя своими челюстями и очень сильной головой из стороны в стороны. Потому крик несчастного студента не прекращался, он, против желания, вылился в песнь всепобеждающей боли. Семинаристы побросали перья, учителя – книги, директор вскочил на ноги в своем кабинете. Не сразу поняли, откуда раздаются страшные трели. Сообразительней всех оказался начальник хозяйственных служителей, которому бдительный студент три минуты назад рассказал про дверь, отпертую юношей со странным выражением лица. Начальник вместе со своим людьми выбили дверь, которую Дей, несмотря на свое волнение, не забыл хорошенько запереть, и побежали на помощь. Вскоре они, а также несколько прибежавших преподавателей, мантии которых развивались, словно крылья сверхъестественных существ, увидели довольно клокочущую тварь, которая выплюнула какой-то кровавый кусок. Студент лежал без сознания у ног чудовища. Люди оцепенели возле разрушенной перегородки, а чудовище отпихнуло студента, и скрылось в своем сарае.
Через день Дея уже выписали из больницы. Он выдержал несколько суровых бесед с директором и его заместителями, после его пожалели и отправили учиться дальше – на группу ниже, учитывая его плохую успеваемость в последнее время.
Стократ хуже боли в правом ухе, лишившемся мочки, было внутреннее отупение. Пришлось признать внутреннюю правоту наставников – и то, что более или менее прямая дорога к Истине закрыта, что приблизиться к ней можно только кривыми окольными путями, десятками лет изучая выхолощенные буквы нравоучительных комментариев к священным книгам, и тогда, обзаведясь дюжиной детей и сотнями учеников, в годы благообразной старости, может быть, удастся что-то понять. Дею говорили, что обаянию сверхъестественной языческой звериности, стоящей как будто выше разумного и светлого начала, уже поддавались многие из лучших сыновей этого мира, а не только самые обычные семинаристы вроде него самого. Теперь от опьянения пришлось вернуться к трезвым будням, от блуждания по нетронутым местам – к следованию в шеренге за почтенным поводырем.
Прошло полгода. Дей наверстал упущенное в учебе и даже вышел в отличники, правда, не самые блестящие. Его хвалили, но сдержанно. Прежде чем дать ответ на любой вопрос, заданный учителем, он тяжело и протяжно вздыхал, словно немощный старик, которого заставили сдвинуться с нагретого места. Студент жил по инерции, лишь иногда вглядываясь в чахлые деревца, что росли в большом дворе перед классами, и словно пытаясь в них прозреть чуть пробудившимся взглядом какое-то подобие с теми, так жадно и самозабвенно стремящимися вверх.
Как-то посереди урока Дей получил телеграмму о том, что у его отца случился приступ, что жизнь родителя в большой опасности и надо срочно ехать дежурить у изголовья больного. Быстро получив разрешение, семинарист собрал свои убогие пожитки и отправился на вокзал, который находился километрах в двадцати за городом.
Купив билет на нужный поезд, он сидел на металлической скамье, как обычно, понурив голову. Он думал, что новое несчастье вполне естественно дополняет цепочку предыдущих и было бы даже странно, если бы оно не случилось.
От сверлящей скуки, которая теперь так часто сопровождала его, Дей в полглаза рассматривал пассажиров. Вот маленькая девочка с двумя косами ест печенье , вот морские офицеры в синей форме важно беседуют между собой, вот старик принес свои пожитки в узелке на конце палки и теперь бережно устраивает его на сиденье, словно тот набит золотом. Вот две молодые красавицы в цветном оперении, как ходят теперь в столицах, щебечут друг с другом, пытаясь перещеголять одна другую тонкостью птичьих голосов. А вот полный человек лет пятидесяти, в неновом пиджаке – зажиточный крестьянин, может даже староста деревни. Но кого же он так напоминает Дею? Может быть, это земляк – было бы неудивительно, если учесть, что многие ждут того поезда, что отправляется на родину Дея.
С другой стороны, Дей уже пару лет не был в отчем доме, а этого человека вроде видел недавно. Чтобы чем-то занять свои мысли, юноша продолжал отгадывать этот ребус. И тут мужчина в пиджаке повернулся боком – и Дей увидел на его правой щеке небольшой шрам.

Семинарист приподнялся со своего места и тяжело задышал, словно собака после долгого бега. Поразительная догадка пронзила его мозг. Неужели в дюжине метрах от него стоял Эсфанд? Но ведь, судя по слухам, его спрятали в самый надежный дом умалишенных, его бросили на самое дно, откуда никогда не выбирался еще ни один смертный!
Человек спокойно отошел к стойке, купил себе пирог с печенью и принялся поедать его. В движении челюстей Дей узнавал хорошо знакомый ритм – ведь студент часто заставал прежнее чудовище в тот момент, когда оно опорожняло бадью с кукурузными початками.
Объявили поезд Дея. Однако мужчина в пиджаке не поторопился и продолжал так же увлеченно предаваться трапезе. Зал ожидания наполнился звуками, сопровождающими обычно оживление толпы. Люди струйками потекли к выходам на платформу.
Дей подождал еще четверть часа. Объект его внимания, окончив есть, мирно устроился на скамейке и с живым интересом смотрел какой-то незначительный футбольный матч, демонстрировавшийся по телевизору. Стало окончательно ясно, что ехать теперь он не собирается. Значит, Дею нужно решать именно сейчас.
Студент не шелохнулся все то время, пока локомотив шипел на платформе, пока там кипела предвагонная суета. Когда здание вокзала сотряслось от движения многих тонн железа, он, казалось, очнулся, подошел к большой металлической урне и выкинул туда билет.
Вечерело, и в здании становилось холодновато. Дей стал походить на нахохлившуюся сову. Его глаза, неустанно следившие за своей жертвой слезились – но то не был плач. Может быть, то было наивное желание отгородиться водянистой пеленой от обманов жизни.
Прошла, казалось бы, целая вечность, пока мужчина встал и подхватил небольшой чемодан, намереваясь выйти на платформу. Дей проворно, словно только что не умирал душой, вскочил со своего места и побежал к кассе, вспоминая, что у него нет теперь билета.
– Да, идет грузопассажирский, его даже не объявляют. И где ты раньше был, студент? – проворчал пожилой кассир, – все у вас, молодежи, в последний момент! Не цените время, не понимаете, что и для вас оно очень скоро пойдет вспять... Ладно, остался и на твою долю билетик. До конца? Хорошо, будет тебе до конца.
Дей не знал, где собирался сходить Эсфанд, поэтому продумал самый дальний вариант, несмотря на то, что у него оставалось денег лишь на две хлебных лепешки. Он ни за что не решился бы подойти к этому человеку – и точно так же не мог покинуть его.
В соседнем вагоне блеяли козы. В пассажирской части на коленях соседа, высовываясь из корзины на свободу, бил крыльями большой петух. Поезд медленно переваливал всю ночь через горный хребет, у Дея слипались глаза, и он молил Бога о том, чтобы Он не дал ему заснуть и упустить Эсфанда. Студент все-таки заснул, но Господь, видимо, внял его молитвам, и до утра мужчина в пиджаке никуда не исчез.
Он вышел на станции в шесть утра, когда Дей уже проснулся. Вдвоем он вышли на платфор