В долгом времени аль вскоре Приключилося им горе: Кто-то в поле стал ходить И пшеницу шевелить. Мужички такой печали Отродяся не видали; Стали думать да гадать, Как бы вора соглядать. Наконец себе смекнули, Чтоб стоять на карауле, Хлеб ночами поберечь, Злого вора подстеречь. Я не злая, я хаотично добрая...
Дверь через улицу в ярко освещённом магазине хлопнула и из неё показался гражданин. Именно гражданин, а не товарищ, и даже – вернее всего, – господин. Ближе – яснее – господин. А вы думаете, я сужу по пальто? Вздор. Пальто теперь очень многие и из пролетариев носят. Правда, воротники не такие, об этом и говорить нечего, но всё же издали можно спутать. А вот по глазам – тут уж и вблизи и издали не спутаешь. О, глаза значительная вещь. Вроде барометра. Всё видно у кого великая сушь в душе, кто ни за что, ни про что может ткнуть носком сапога в рёбра, а кто сам всякого боится. Вот последнего холуя именно и приятно бывает тяпнуть за лодыжку. Боишься – получай. Раз боишься – значит стоишь… Р-р-р…
Иду не в шаг со всем парадом, И не смотрю на тех, кто рядом. Пусть сердца стук сбивает ритм Глухой толпы средь серых плит...
я не уверена в догадке, но, по этому ррр...хочу предположить собачье сердце. Хотя по воспоминаниям из школы там многие абзацы заканчивались Уууу! Я не злая, я хаотично добрая...
Kivvi, да-да-да! это оно!!! великолепная книга! Иду не в шаг со всем парадом, И не смотрю на тех, кто рядом. Пусть сердца стук сбивает ритм Глухой толпы средь серых плит...
Было уже около одиннадцати часов, когда князь позвонил в квартиру генерала. Генерал жил во втором этаже и занимал помещение по возможности скромное, хотя и пропорциональное своему значению. Князю отворил ливрейный слуга, и ему долго нужно было объясняться с этим человеком, с самого начала посмотревшим на него и на его узелок подозрительно. Наконец, на неоднократное и точное заявление, что он действительно князь Мышкин Я не злая, я хаотично добрая...
Теодоро вспоминается из фильма Собака на сене, он там влюбле безумно был и играл его Боярский, правда книгу не читала. Но предположу, что это то произведение. Я не злая, я хаотично добрая...
Голос у него был стариковский, дребезжащий, визгливый, как скрипучая вымбовка [рычаг шпиля (ворота, служащего для подъема якоря)]. И палка у него была, как ганшпуг [рычаг для подъема тяжестей]. Он стукнул этой палкой в нашу дверь и, когда мой отец вышел на порог, грубо потребовал стакан рому. Ром был ему подан, и он с видом знатока принялся не спеша смаковать каждый глоток. Пил и поглядывал то на скалы, то на трактирную вывеску. - Бухта удобная, - сказал он наконец. - Неплохое место для таверны. Много народу, приятель? Отец ответил, что нет, к сожалению, очень немного. - Ну что же! - сказал моряк. - Этот... как раз для меня... Эй, приятель! - крикнул он человеку, который катил за ним тачку. - Подъезжай-ка сюда и помоги мне втащить сундук... Я поживу здесь немного, - продолжал он. - Человек я простой. Ром, свиная грудинка и яичница - вот и все, что мне нужно. Да вон тот мыс, с которого видны корабли, проходящие по морю... Как меня называть? Ну что же, зовите меня капитаном... Эге, я вижу, чего вы хотите! Вот! Кружат голову свобода И ветер. Пред тобою все дороги На свете.
Он лежал на спине, и солнце светило прямо ему в лицо. Он хотел было протереть глаза, но не мог поднять руку; хотел сесть, но не мог пошевелиться. Тонкие веревочки опутывали все его тело от подмышек до колен; руки и ноги были крепко стянуты веревочной сеткой; веревочки обвивали каждый палец. Даже длинные густые волосы были туго намотаны на ма- ленькие колышки, вбитые в землю, и переплетены веревочками. Он был похож на рыбу, которую поймали в сеть. "Верно, я еще сплю", - подумал он. Вдруг что-то живое быстро вскарабкалось к нему на ногу, добралось до груди и остановилось у подбородка. Я не злая, я хаотично добрая...