1а
Вдали от солнца теплых стран,
Есть край суровый. Океан
Там бьется дико, словно бешеная псина,
Исходит пеной, через скал клыки.
И утверждают злые языки,
Как будто дьявол сам живет в морской пучине.

2б
Там ветер воет заунывно, зло,
И с берегов давно уже смело
Все, кроме камня и остатков снега,
Который сыплет много дней подряд.
В такую бурю даже черти спят,
Стремятся путники к домашней неге.

3а
И все же, сквозь пургу и лед,
По фьорду человек идет.
Под волчьим мехом вовсе не видать фигуры,
Поклажа тяжела и сбивчив шаг.
Но понял бы любой, кто не дурак,
Что сердце воина укрыто серой шкурой.

4б
В руках дорожный шест, из-за плеча
Выглядывает рукоять меча.
Затерт металл, ему не меньше века,
Таким клинкам в музее бы стоять.
И путник сам оружию под стать –
В глазах лишь пепел, холоднее снега.

5а
Он брел, оставив за собой
В том городе неравный бой,
Недвижимых зрачков укор небесно-синий,
Воздетый перст и груды тел людей –
Мужчин и женщин, стариков, детей,
Всех, до единого, разделанных, как свиньи.

1
Воспоминанья гложут, как отрава:
Был праздник людный, стал - Валькирий сад,
И крики жертв в ушах еще звучат.
Кому, скажи, нужна такая «слава»!?
Но, сколь бы ни был скорбен путь,
В дороге нужно отдохнуть.
Не пожалеет холод никого:
Ни воина, ни призраков его.

2
Строптивой бабой вьюга завывает.
Вдруг, страннику почудился дымок.
Он пригляделся, пристально, как смог,
И видит: дом рыбацкий жмется к скалам.
Стоит домишко невысок,
В оконце брезжит огонек.
И ярость волн морских и ветер злой
Жилище то обходят стороной.

3
Немые ноги все переставляя,
Боец под крышу ту спешит быстрей.
Предчувствуя, что вьюга станет злей,
Он там поесть и выспаться желает.
Дойдя, стучит озябший гость,
Открыл хозяин, глянул вскользь.
Нахмурился, как будто свет не мил,
И, нехотя, но, все-таки - впустил.

4
Спустившись, гость оглядываться начал.
С изнанки дом просторней, чем на вид.
В печи огонь, сеть на стене висит,
За стенкой куры о своем кудахчут.
«Такой студеною порой
Вы зачастили на постой», -
О бороду свою чеша кулак,
С ехидцей легкой высказал рыбак.

5
Тут воин зубы сжал, едва не дрогнув,
И произнес, скрывать стараясь пыл:
«Ужели до меня здесь кто-то был?»
«Тот скальд с утра отправился в дорогу», -
Сказал старик и в хлев ушел.
Вернувшись, положил на стол
Какой-то сверток, хлеба край и нож:
«Вот, ешь. Хоть с голодухи не помрешь».

6
Кусок харакля – вяленой акулы
В холстину ту замотан крепко был.
И, хоть слегка во хлеве и остыл,
От духа рыбьего сводило скулы.
«Ну, как пирушка, по плечу?»
«Годится. Дай я заплачу», -
За пазухой порылся и, постой,
Достал бродяга целый золотой!

7
Хозяин дома принял ту монету.
Просунул в зубы, сжал, что было сил.
И, хмыкнув, лавку гостю уступил:
«Я на полу тогда посплю в ночь эту».
И, кинув под ноги кафтан,
Рыбак поверх улегся сам.
Глаза упрятав, глубже в тень залез,
Надеясь тщетно скрыть их жадный блеск.

8
Гость ужин прожевал и лег на лавку.
Старик, над полом чуть приподнявшись,
Затеял поздний разговор про жизнь:
«Поведай, воин, о деяньях славных.
Что, гость богатый, за звезда
Тебя направила сюда?»
И тот подальше от пытливых глаз
Подвинулся. И начал свой рассказ.

1а
Я от рожденья – Мунин, Тюра сын.
Рос без отца и матери, один.
Тюр Бешеный вернулся из похода
Израненным. Его супруги роды
Лишь только начались, когда он умирал.
С предсмертным хрипом эхо донесло до скал
Мой самый первый крик. И завещала мать
Младенца, в честь погибших, Помнящим назвать.

2б
Благословеньем стало и проклятьем
Мне имя. Помню: лишь полгода матерь
Жила. Потом исчезло то тепло,
Что тело исхудавшее несло.
Меня же приютили у родни,
И с пасынком не нянчились они.
Чтоб покормить скотину, я вставал чуть свет,
Был ночью завтрак мой, и вечером – обед.

3а
Всегда я дрался, часто воровал,
Обычно по полночи только спал.
Был сыт по праздникам и - после драки,
Меня боялись дети и собаки.
У первых отнимал еду без лишних слов,
Вторых – ножом пускал на мясо для котлов.
И лишь исполнилось пятнадцать лет, меня
В поход отправить счастлива была родня.

4б
Когда я отплывал из Дымной Бухты,
Хоть был юнцом, уж стал мишенью слухов.
На дядином драккаре с малых лет
Избороздил почти весь белый свет.
В далекой Гардарике побывал,
Весло сушил, пристав у кельтских скал.
И по сей день хранится в голове моей
Плеск волн и посвист стрел, и перезвон мечей.

5а
Тогда царил великий конунг Кнуд.
Слыхал, поди, что про него рекут?
Он был правитель справедливый, гордый.
Хоть свеи с норгами кривили морды,
Но Данмаркской границы межевую нить
Боялись и одной ногой переступить.
Им Кнуд не доверяя, правильно - сужу,
Нас нанял, охранять ту самую межу.

6б
Шли службы дни, размеренно и ровно,
И даже драки были там бескровны.
Моя дружина у границ жила,
Не ведая, что ткутся нити зла.
Произошло же так: едва-едва
Конунг успел отбыть на острова,
И Солнца диск за море опустился спать,
Как у ворот стоит коварных свеев рать.

7а
Той славной битвы третий час пошел,
Когда враги спалили частокол.
Село зажглось. Мы бились как герои,
Но запах пригоревшего жаркого,
Распространяющийся от горящих тел,
Я не забуду, даже если бы хотел.
Ожогов чернь у мертвых бондов на траве
На веки вечные осталась в голове.

8б
Война прошлась по данов побережью
Огнем, мечом, землей могильной свежей.
Летели стрелы, копья, главы с плеч,
Летели кони в гущу страшных сеч.
На суше и на море бились мы,
При свете Солнца и в объятьях тьмы.
Стал мой отряд с ног и до головы багров,
От крови пролитой бесчисленных врагов.

9а
Вернулся конунг. Пришлых выгнал враз.
Их при Хельгео хитрый план не спас.
Товарищи мои, с бортов драккара,
На абордаж, как волки на отару,
Крича название Исландии родной
Бросались. Так и завязался славный бой.
И свеям показали мы, без лишних слов,
И силу рук своих и крепость топоров.

10б
Одна беда, что даже волкодава,
Коль окружит дворовых псов орава,
Пусть и слабее каждый в десять раз,
Куснут его – кто за ногу, кто – в глаз.
И волкодав, их разорвав к чертям,
Убив всю свору, ранен будет сам.
Так и друзья – врагу не показали спин,
Однако, из них всех, остался я один.

11а
В ловушке не погиб Большой Дракон,
Хотя и был коварно окружен.
В борьбе уловок хитрых и отваги
Верх взяли данов золотые флаги.
И года не прошло - прибрежный норг и свей
Услышали плеск весел наших кораблей.
И, долго ль, коротко ль – окончилась война.
А я остался жив, да и мошна полна.

1
Овеян славой, златом награжден,
Я каждой ночью видел тот же сон:
Убитые враги и бонды, что не спас,
Не молвя слова, не роняя жеста,
Не двигаясь ни на крупицу с места,
Стоят вокруг и пучат бельма мертвых глаз.
Их страшный голод чуя за версту,
Я просыпался в ледяном поту.

2
В то время был священник при дворе.
Рассказывал он взрослым, детворе,
Любому, кто не против выслушать его,
О добром боге, что не жаждет крови
Ни человека, ни простой коровы,
Про Воскресение, про божье Рождество.
И я решил надеть на шею крест,
И мирно жить в сени родимых мест.

3
Крестился, в Данмарке купил коров.
Их погрузив, отплыл я в отчий кров.
И, несмотря на волн огромные валы,
Корабль шел, как будто в божьей тени,
Презрев морской погоды перемены,
Спокойно до родной Исландии доплыл.
Там, выгодно продав рогатый скот,
Я тотчас свой удвоил оборот.

4
Считая деньги и расход голов,
Почувствовал, что становлюсь здоров:
Спокойны ночи стали, будто райский сад.
Убитых лица вышли из кошмаров.
И ни врагов, ни сельских кашеваров,
Лишь прибыль с убылью под черепом сидят.
В могилах цифер обрели покой
Те мертвецы, что вились надо мной.

5
Поняв: взошла счастливая звезда,
Намерился жениться я тогда.
Узнав, что ярл один и славен и богат
И дочь-красу на выданье имеет,
Я весть послал: руки просить, мол, смею.
Но, неурядица – понадобился сват.
Тут, на пороге – скальд: учтив, умён,
Ганглери Гримссоном назвался он.

6
Певца, конечно, пригласил я в дом,
Попотчевал и напоил вином.
Гость редкий за столом без дела не сидел:
Пел о деяньях старины героев,
О кладах альвов, ждущих под горою.
В конце застолья руны вынул словодел.
Пророчил жизнь без горестей и гроз,
А после, со значеньем произнёс:

7
«Я, похвалюсь, и слова не совру -
Знаток сказаний и священных рун.
Сюда явился поучаствовать в судьбе.
Прослышал, что желаешь ты жениться,
Припасть к Элин прекраснейшей ланитам,
И в этом, без сомнений, пригожусь тебе.
Пред ликом наших предков и богов
Я подвиги твои воспеть готов».

8
Пускай и молод был мой новый друг,
«Сколь дивно мудр!» - подумалось мне вдруг.
Ему поведал жизнь свою, как на духу.
Снабдил подарками, осыпал златом,
В невестин дом его отправил сватом.
И чаяний посланец мой не обманул:
Принес рубаху, шитую оплечь,
И тестя славный дар – старинный меч.

9
Клинок был древен, но еще остёр,
И рукоять ласкала длань и взор.
Держа в руке произведенье кузнеца,
Жалел, что бросил я кровопролитье,
Поставил в угол свой доспех защитный,
И стал бесповоротно на стезю купца.
Заметил бард – по нраву мне клинок,
И взялся сам созвать всю свадьбу в срок.

10
Весь вечер я точил, полировал,
В итоге, ярким солнцем засиял
Клык лезвия прямой, небесной синевы.
Узор на гарде – серый зверь резвится,
Назвал «Хун-Ульвур», или же – Волчица.
С ней дни готов был провозиться, но, увы,
Алкало жаркой плоти остриё,
Я ж лишь холстиной мог ласкать её.

1а
Я ночь провел с Волчицею своей.
Но свадьбы день настал куда быстрей,
Чем пожелал бы в глубине души.
«Что ж, пусть священник свой обряд вершит» -
Так беззаботно думал я, идя во двор,
Но, обернувшись в сторону светила,
Что вроде бы к закату уж сходило,
Не смог поверить в то, что мне поведал взор.

2б
Пускай я на чужбине долго воевал.
Но разве можно в родины пределах
Плутать, как в море отрок неумелый,
В Рейкъявикских камнях известных с детства скал!?
И все же видел я закат,
Там, где восходу был бы рад.
И выходило, судя по всему,
Что целый день со свадьбой протянул.

3а
Я, заливаясь краскою стыда,
Дом празднества пошел искать тогда.
Вся улица помятою была:
Следы и ленты, чаши со стола,
Забор поломанный, как воин в битве, пал.
Я видел четко: состоялась свадьба ,
Хоть не был я на утреннем обряде,
А встретить ждал унынье только и печаль.

4б
«Ужели друг мой скальд был столь умел, хитёр,
Без жениха что свадьбу даже справил,
Забыв про соблюденье древних правил?» -
Так думал я и брёл, в сомненьях брови тёр.
Один прохожий что есть сил
Не падал. Я его спросил:
«Откуда держишь путь, что чуть живой?»
«Все, путник, расскажу тебе, постой» -

5а
Сказал мужик, согнулся будто зверь,
И шумно угощение изверг.
«У Тюрссона на свадьбе погулял.
Он славный воин, хоть и ростом мал.
Пусть борода его жидка, зато – богат.
И щедрый муж – куда там всяким прочим,
Элин достоин, девы непорочной!
И преимущество еще – отличный скальд.

6б
Он о войне большой рассказывал нам так,
Что ветхий дед или юнец безусый,
Мы все почуяли дух воина искусный» -
Все говорил, и замолчать не мог дурак.
В ковальне ярости моей
Готовя барду сто смертей,
Я чувствовал, что лик мой красен стал,
Как в горне раскалившийся металл.

7а
Тотчас схватил пропойцу за грудки
И тряс. Он протрезвел и быстро скис:
«Охолони, проклятый лиходей!
Пошто шалишь? Вот позову людей!»
Лишь помню, как тогда, оскалившись, взревел:
«Зови хоть всех! Любого освежую
Отправлю к Одину – сидеть ошую!
Иль молви – где тот бард, коль сам не шибко смел!»

8б
Несчастный указал, и я понесся прочь
Не замечая круговерти улиц,
А мысли вились, будто пчелы в улье.
К закату солнце шло, уж опускалась ночь.
Вот Мёда Дом, толпа гостей.
Их разметав, в тепло влетел.
Полезли тесть и жениха друзья.
Стучало в голове: «Пока нельзя!»

9а
Кулак-лицо! Еще! От этих встреч
Слились мой гнев и мой чудесный меч.
Кричал мой гнев: «Давай, добавь огня!»,
Стонала сталь: «Скорей достань меня!»,
Я из последних сил держал себя в руках,
Вполсилы бил, не насмерть, для отваду.
И гость за гостем лишь побитый падал,
За злостью в их глазах плескался дикий страх.

10б
Я вышиб спальни дверь – в постели подлый бард.
Мы ликовали: «Наконец-то можно!»,
Волчица взвыла, покидая ножны,
Я сверху вниз наискосок нанёс удар.
Хруст плоти слышен был сперва.
Скатилась на пол голова.
Но вот беда, я на полу узрел:
Не борода – чепец на голове.

11а
Под тем чепцом – цвет глаз небесно-синь.
Мой сжался рот, на языке – полынь,
Поскольку снова скальд повинен в том -
Невестою прикрылся, как щитом.
Сам лиходей, как уж, скатился на пол вмиг,
Из двери выскочил и сразу в крик там:
Невеста, мол, разбойником убита!
И тем передо мной препятствие воздвиг.

12б
Оклеветал меня и тотчас был таков,
Как будто бы к ногам приделал крылья
И в небеса взлетев с земли постылой,
Покинул спешно лжец омытый кровью кров.
Меж ним и мной – людей стена,
В глазах – заката пелена,
Промеж гостей увидел я из снов
Своих давно зарезанных врагов.

13а
Их главный перст воздел. То был сигнал
И ворог подлый всей толпой напал.
Я бился, будто сомой опоен,
Вокруг царили лязг и визг и стон.
Сорвавши с шеи крест, я к Одину воззвал
И одарен был силою берсерка
Не глядя бил. Когда же огляделся.
Увидел, что окрест - недвижных тел завал.

14б
Подобен полю битвы пиршественный зал:
Тела – колосья, раны словно вехи;
Сад Одина, валькирьям на потеху;
На лицах – ужас, кровь… и редкая слеза.
Утих гнев, древних асов дар,
Оставив предо мной кошмар:
Хозяева и гости той земли
Все, как один, под меч ко мне легли.

15а
С тех самых пор мой разум помутнён,
А за плечами - духов мрачных сонм
Клянёт и плачет, в Нифльхель зовёт.
Но рано к ним, покуда бард живёт.
Сменился холодом короткий летний зной.
Я все иду, коварство проклиная,
По следу рун и страха негодяя,
Что он все время оставляет за собой.

1
Рассказ окончен, замолчал воитель.
Тих и рыбак. Пригревшись на полу,
Уйти не дать старается теплу.
А Мунин со своею духов свитой
Как будто бы общается без слов:
Вот шелест губ возник… и скоро был таков.

2
Мину́ло время, тихо стало в хате.
Вот разве – пыхнет в печке уголёк,
Или хозяин мнётся, грея бок,
Спокойно дышит воин на полатях.
Но, не успел ещё остыть очаг,
Как незаметно с пола поднялся́ рыбак.

3
Он дышит чуть и поступь осторожна,
В глазах сплелись безумие и жадь.
С таким не кров делить, а прочь бежать.
Дрожит в ладони засапожный ножик.
Старик над лавкою заносит сталь,
Но – шорох, зуб оскал, и в грудь - клинка удар…

4
Сел Мунин. Он не спал на жёстком ложе,
А ждал с мечом в руках, насторожён,
Когда хозяин алчный сбросит сон.
Гостеприимцем жадным он умножил
Рой призраков и сонм кошмарных снов,
Холодной сталью заплатил за тёплый кров.

5
И убедился – был удар за дело.
При свете умирающих углей
Убитого он быстро осмотрел,
Раздел, оставил возле лавки тело.
И, вытерев Волчицу о тулуп,
Над трупом рыбака без снов проспал, как труп.

6
Разбуженный мычанием коровьим,
Встал Мунин, осветил лучиной дом.
И словно что-то оборвалось в нём:
Хозяйской, разлито́й из тела кровью
В канавках на утоптанном полу
Образовались начертанья новых рун.

7
Собрав еды – понадобится верно,
Спешит воитель кров покинуть сей.
Святые ночью сберегли, ей-ей!
Избавить мир стремясь от этой скверны,
Он поджигает злополучный дом
С убитым рыбаком и всем его зверьём.

8
Снаружи ветер снег в лицо бросает.
И снова, как доселе много раз,
Зрит Мунин духов, но не прячет глаз.
Сколь ни ужасна призрачная стая,
Но мертвецы указывают путь –
К Ганглери Гримссону отмсти́теля ведут.

9
Спустя немного путник видит скалы.
На них – черты, различные едва.
И, хоть от злости пухнет голова,
Признал воитель знаки гада-скальда:
«Как бы ты ни был в беготне хорош,
И сколько ни колдуй, а всё же не уйдёшь!»

10
Несутся тучи как стада овечьи.
Проходит день в пути, потом – другой,
Под стужи и усопших горький вой.
Питаясь лишь и спя по-человечьи,
Бредёт, как голем неживой, боец,
Средь мёртвых призраков уж сам - почти мертвец.

11
Покрыто серым маревом метели
Всё, что вокруг. Светила даже луч
Единый не пробьётся из-за туч.
В такую пору викинг самый смелый
Не выберется из домашних стен,
Боясь снаружи угодить в холодный плен.

12
Закончилась еда в мешке заплечном,
Сплошь инеем покрылась борода,
Слюна во рту застыла коркой льда,
Проходит так день, два, а может – вечность,
Но Мунин даже не сбавляет шаг:
Ведь чёрной точкой впереди маячит враг.

13
Пошла дорога в гору незаметно.
Сугробов меньше стало, больше – скал.
И только тут почуял, как устал
Преследователь. От снегов и ветра
Уж цель в глазах мерцает, будто сон,
И бесконечным кажется прокля́тый склон.

14
Но что же происходит – тень исчезла!
Проделки ветра, снежной пелены,
Или глаза уже не так сильны?
Но – нет, повинно в этом только место:
Быть должен впереди виновник бед,
Ведь не успело замести в сугробах след.

15
Подъём окончен. И на плоскогорье
Стал виден бард, а также – барда цель,
К которой он и следовал досель
Тропой животных, для людей неторной:
Дом тех, кому неведом в жизни страх,
То – Древо Мира с кроной в самых небесах.

1а
Крона дуба того закрывает почти
Половину от неба. Из лиственных туч,
Иногда пробивается солнечный луч.
Светел дерева лист, но корней мрачен вид:
Так как свет и тепло не доходят до них,
Доставаясь все кроне и листьям одним,
Землю редкий лишь отсвет вниманьем почти́т.

2б
У подножия – холод и голый креме́нь,
Водопады ревут, ветры воют во тьме.
Снег почти что пропал – камни с чахлой травой.
Не утратить бы след в скалах тех. Но, постой!
Руны, будто бы просо, рассыпаны тут:
То – царапины в камне, то – веток редут,
Все к прокля́тому скальду героя ведут.

3а
И вот только шагать больше не было сил,
Но окрепли стопы, распрямилася грудь
Будто сомой герой наш опоен был вдруг,
Хоть напитка богов не просил и не пил.
Сбросив тяжесть похода, оковы зимы,
Воин шел по тропинке: во тьму изо тьмы.
Только тут понял он, сколь велик Иггдрасил.

4б
Корни древа миров – словно горы вокруг.
Ствол – размером в весь мир. Ветры яростных вьюг
Не колышут листвы – так она тяжела
От деяний людских, благородства иль зла.
Из пролома в коре бьёт смолы водопад:
По ветвям и корням, за каскадом – каскад,
Рёв окрест слышен так, что оглохнуть бы рад.

5а
В переломах коры, как в ущельях из скал
Вьются лестницы, тропы, проходы, пути.
В лабиринте запутанном даже пройти
Было б сложно… когда б сам дорогу искал.
Но цепочка из рун на камнях – словно нить,
Что могла бы возлюбленных соединить,
Но покажет лишь - где ненавидимый скальд.

6б
След ведёт вот почти к середине ствола.
Оглянись, вся страна под стопами легла.
Над пещерой грохочет смолы водопад
По изломам коры орды рун семенят.
Раздалась древа плоть, и увидел герой
То, во что уж отчаялся верить порой -
Скальд настигнут. Один, и в пещере глухой.

1
Гладки стены каверны со светлой корой,
Оскверняют собой деревянный покой
Бурой грязью на них - сотни смазанных рун
Сквозь глаза проникают в иссохшую грудь,
Как могильные черви меж рёбер грызут
На лицо наводя то ли спазм, то ль - слезу.

2
Мунин крикнул, отбросив с себя колдовство,
И оскал наползает на губы его.
Непослушные ноги кляня, еле-еле шагает
К скальду, глаз со врага не спуская.
Тот спиною стоит, чертит кровью своею из рук
Знак последний – гарпун, двухзубцовый «Ансуз».

3
Скрежеща, как старуха – костями на ложе,
Покидает Волчица застывшие ножны.
Дочертил знак колдун, повернулся лицом.
Видно тяжек был путь – изменился во всём.
Поседела бородёнка, жуток скальда внешний вид:
Правый глаз безумьем блещет, левый – пуст, слезой гноит.

4
Когда скальд рот отверз – перегар, будто гной
Прямо в Мунина ноздри рванулся рекой:
«Погляди: исхудал, как скелет, и зарос будто раб.
Но придётся признать – ты, приятель не слаб,
Далеко ты забрался, гоняясь за мной.»
«Я пришёл не за всем – за одной головой.»

5
Воин то говорит, поднимая свой меч,
И гвоздит чародея за шею к стене.
Сталь несётся сквозь плоть к пятнам бардовских рун
И втыкается точно в последний «гарпун».
Кровь течет к ей же черченным знакам,
Брызжет скальду на грудь. Тот, однако,
Умирать не спешит. Сквозь багрянец и боль
Он впивается в Мунина, тащит с собой
Прямо в ясеня пасть, что разверзлась за ним.
Оба внутрь летят - то ли в смерть, то ли - в дым.

6
Грохот ясеневой смолы за спиной
Обращается душною тишиной.
Полутьма. Дико мечутся тени вокруг,
И окрест - лишь каракули рун,
Словно бурое полчище мух-пауков,
Будто мир задохнувшись ушёл, был таков.
И ряды торопливых размазанных знаков
Собираются в стройное воинство слов.

7
Но послов-дипломатов не будет в помине.
Кровью в жилах, самумом песчаным в пустыне
Стали знаки вокруг, словно всё лишь из них.
Сдался самым последним, зажато притих
Сердца стук. Только руны остались в тиши головы –
Повелительны, знатны и вечно правы:

8
«Мунин – Помнящий, так назвала тебя мать,
Жизнь свою посвятил грабежу и войне.
Со своими богами был дружен вполне:
Тор тебе помогал ловко меч удержать,
Фрейе мёд подносил, чтобы женщин пленять,
С Ньердом мог переплыть штормовой океан,
Улля имя шептал, открывая колчан.

9
В командирском шатре оставаясь один,
Кто совета просил у Отца всех Дружин?
Но, лишь только закончилось время нужды,
Как решил с новым богом посвататься ты.
Не врагов черепа, а поклоны стал бить,
А заботить тебя стали деньги и быт.
Нас покинул, крестясь и притворно скорбя,
Но не жди, что и боги покинут тебя.»

10
Прозвучали слова, вышли звуки из рун,
Загорелись, как солнечный луч поутру.
Стаей хищных ворон зароились вокруг,
Словно черви впились они в Мунина грудь.

11
Понял тот, что, погоня была неспроста,
Путь из знаков не зря вёл в такие места -
К Миродреву, туда, где у старых богов,
Ещё много осталось и песен и слов.

12
Мёд поэзии, древние скальдов слова
Предназначены, чтобы преобразовать
Человека во что-то, что нужно богам,
Утащить в глубину Иггдрасиля, и там:

13
Руки-ноги свело в беспросветный комок,
Перепутались в разуме пол-потолок.
Кожу будто ожгло, развалилось чело,
А глаза стали видеть одно только зло.

14
Это длилось, казалось бы, годы, века,
Плод успеет прогнить и иссохнуть река,
Но все тянется пытка, что выдумал бог,
Только рано ли, поздно ли – кончился срок.

15
Содрогнулась в последний раз дерева плоть,
Попытавшись двух путников смять, измолоть,
И извегрла обоих, как порченый сыр,
Как лоно извергает младенчика в мир.

16
Мунин члены расправил, но – что-то не так:
Когти пол проскребли, оцарапали знак,
Крылья в дерево бьют, звонко, будто в стекло,
В глотке, вместо ругательств, лишь каркнуть смогло.

17
Неспроста, видно, знаки дорогу вели.
На полу, на снегу, в придорожной пыли –
Это было заклятье. И воин в него
Угодил. И сработало то колдовство.

18
Вместо воина статного, вороном стал.
А в Ирландии знают стар, взросел и мал:
Вран, по имени Мунин, что издревле жил,
Подчиняться обязан Отцу Всех Дружин.

19
Восьминогий Слейпнир у пещеры стоит
О́дин сбросил личину, стал грозен на вид,
Подбоченился, шуйцу подставил и тут:
Крылья Мунина сами к «насесту» несут.

20
Чудо-конь их обоих помчал сквозь века,
Время билось вокруг, как в порогах река.
И пока выворачивалось естество,
В мыслях этих двоих шёл такой разговор:

«Приветствую, мой новый-старый друг:
Мы многие года пройдем вокруг,
Минуем извержения вулканов,
Промчимся вдоль событий самых странных.
И лишь тогда мой конь замедлит бег,
Когда прибудем в самый первый век.

Там брат твой, Хугин, ожидает нас.
Он тысячу советов нам припас.
И Знающим зовут его в народе
Заслуженно, не гордости в угоду.
Он, белый – Разум, ты же, черный – Память.
Я – Всеотец, достойный вами править.»

«Ты, бес поганый, смерти лишь достоин.
Когда б заклятьем я не скован был,
На меч тебя скорее насадил,
Чем слушать стал, какой ты храбрый воин.

Старанья совратить мой ум напрасны.
Сплошная ложь - твой обо мне рассказ.
Пусть в юности в язычестве погряз,
Зато теперь я в Бога верю ясно,

Творец один достоин править мной.»
Но Один осадил его: «Постой.
Известно, что ты помнишь абсолютно
Все битвы, нашей славе обоюдны.
И жизнь свою с самих младых ногтей.
Припомни же, приятель, поскорей

Все грабежи, убийства и разбой,
Войну, что мы прошли вдвоем с тобой.
Удачливый солдат и полководец,
Что не сгорел и не ушел под воду,
Не ты ль всегда Гримниру посвящал
Зарубленных и брошенных со скал?

Сам посуди: моя ли в том вина,
Что в жизни милосердия не знал,
Не обделен ни хитростью ни силой,
Ты жертвовал так долго и обильно.
Жизнь вёл в таком разбое и гульбе,
Что Иггрдрасил почти пророс в тебе.

Всю жизнь был «чёртом», но «святошей» стал:
Подался в почитатели Христа.
Как будто год поклонов и молитвы
Отменит много лет кровопролитья.
Не нужен Яхве твоему убийца.
А мне, напротив – спутник пригодится.»

Сказавши так, Гримнир окончил спор.
Насмешлив голос, но серьёзен взор,
Был правый глаз у бога цвета стали,
В глазнице левой пустота зияла.
И Мунин, глядя прямо в тот прогал,
Пусть мыслию, но твердо обещал:

Своих деяний отрицать не стану,
Убил я сотни, тысячи поранил.
Наверно, в Рай мне путь давно закрыт.
Заклятья цепи тя́жки, как гранит,
Велят во всём служить тебе, подлец,
Бог-самозванец и Дружин Отец.

Богов языческих я предал, может быть,
И поделом теперь - предателю служить.
Я подчинюсь пока, но твой не вечен срок:
Освободится Волк и грянет Рагнарок,
Избавлюсь я тогда от колдовского спуда,
И всё же получу твой правый глаз, Иуда!»